Сказки белой совы

– Идти можешь?

– Кажется, могу, – Яков переступил с ноги на ногу, удивлённо к себе прислушиваясь, – точно могу. И быстро даже.

– Тогда пошли. Я знаю место.

Хитрая сова решила ничего человеку не рассказывать. Зачем? Вот приведёт на место – тогда пусть попробует отвертеться. А всё складывалось настолько одно к одному, что мнения Якова мироздание не интересовало, а уж сову и подавно.

Встреча

Через несколько часов сова привела Якова, ну, да, а куда ещё, к деревушке. Уселась ему на плечо и шептала в ухо, куда поворачивать на узких кривых улочках. Встречных не было, уже сгустились сумерки холодного предзимнего дня и люди спрятались от сырости и холода по домам.

Вот и домик с жёлтым окошком. Окошко светилось, как всегда тёплым уютным светом.

– Где мы, – спросил Яков

– В деревне, – пояснила сова. – Перед домом. Совсем ничего не видишь, что ли? Вон дверь, стучи в неё.

Сама слетела с плеча и уселась на ветку дерева.

Яков постучал. Нерешительно и растерянно, он совершенно не понимал, куда привела его эта говорящая птица.

– Капюшон с головы сними, – проворчала сова, – не промокнешь, небось.

Через несколько минут дверь отворилась. Луч жёлтого света упал на мужскую фигуру у двери, осветил тёмные волосы, выхватив из них седину, и усталое лицо. Раздался сдавленный возглас, и из домика выпорхнула хозяйка домика (да, сове так и показалось, что женщина не касалась земли), бросилась к Якову, схватила его за запястья, подняла сияющее лицо навстречу его взгляду.

– Ты!..

Яков шагнул вперёд, в домик и дверь захлопнулась. Сова осталась на ветке, решив подождать решения вопроса, есть ли у людей совесть.

Оказалось, что есть. Через несколько минут дверь открылась снова, Яков высунул голову наружу, поискал глазами белое пятно.

– Сова, крикнул он, – это чудо! Всё настолько невероятно, что я боюсь проснуться. Ты завтра прилетай, мы расскажем тебе всё.

Сова с удовлетворением отметила это «мы».

– Нет, подожди, – Яков на мгновение спрятался и что-то вопросил, потом высунулся снова, – оставайся здесь. Не улетай, пожалуйста. Хочешь в комнате, хочешь, на чердак, чердак тёплый, там труба от печки.

– На чердак полезу, – решила сова, – что мне вам мешать.

Всю ночь внизу слышались голоса, скрип кровати, счастливый смех и снова голоса. Впрочем, кажется, однажды сова различила и тихий плач, который очень быстро прервался. А утром в чердачный люк постучали.

– Спускайся, – позвал Яков, – позавтракаешь, познакомишься. Только рассказывать ещё не готовы, самим бы с собой разобраться.

Сова слетела вниз. Церемонно поклонилась, слегка разведя крылья:

– Доброе утро, хозяева, – сообщила она. Ей было любопытно, услышит ли её хозяйка домика.

Как ни странно, услышала. Видимо, Яков успел рассказать про говорящую птицу, поэтому никакого удивления не было.

– Доброе утро, чудесная птица, – отозвалась она.

Сова склонила голову набок, разглядывая женщину. Внешне женщина выглядела чуть моложе Якова, темноволосая, волосы убраны в недлинную косу, высокая, немногим Якова ниже, стройная, с аккуратными сильными кистями рук. Глаза были, как и у Якова, серо-зеленые, разве, что с какой-то рыжинкой у зрачков. Серо-коричневая юбка ниже колен, рубашка из плотной зелёной ткани, на плечах тёплая шаль в коричневом разноцветье.

Сова покрутила головой в поисках меча. Меч важно висел на крюке над кроватью, кажется, даже лоснился от собственной значимости.

На завтрак сове предложили изрядный кусок варёной курицы и чашку с молоком. Достойная замена надоевшим леммингам. Поев, сова перелетела на шкаф. И там задремала, прикрыв жёлтые глаза.

Прощание

Вечером были обещанные рассказы. Рассказов было много, но сова чувствовала, что все эти слова уже ничего не значат. Какая разница, где и как потерял Яков меч, как скитался, опускаясь всё ниже и ниже по социальной лестнице, стараясь хотя бы не спиться и держаться особняком. Сколько раз ему приходилось менять место обитания, жизнью его существования нельзя было назвать.

Какая разница, сколько бессонных ночей провела Анна перед портретом, который она нарисовала сама, в первые дни разлуки, – единственной вещью, оставшейся у неё на память о странном путнике, задержавшемся в её домике на пару месяцев. И ушедшем неизвестно куда, также, как и пришёл он неизвестно откуда. Ушёл и ушёл. Но не забывался, как ни старалась Анна перевернуть страницу, перевести случившееся в разряд минувшего. Не отпускал, не уходил из сердца и души, заставляя вздрагивать на каждый шорох за дверью и вскакивать при каждом стуке.

Сейчас уже всё было неважно. Двое, предназначенных друг для друга, встретились. Что будет дальше, как сложится их жизнь, зависело впредь только от них.

Сова чувствовала, что её участие в этой истории закончено. Как и участие иных могущественных сил.

Поймав паузу в разговоре, сова обратилась к Якову:

– Я не знаю, зачем было нужно соединять вас. Я не знаю, зачем терялся и находился меч. И, тем более, не знаю, что будет у вас впереди. Что-то будет, и это что-то зависит уже только от вас, чудеса закончили свою работу. И ещё я знаю, что мне надо лететь. Совы – птицы ночные, сейчас как раз моё время. Прощайте!

Яков осторожно взял тяжёлую птицу на руки, бережно погладил белые перья:

– Прощай! Но иногда залетай на огонёк, просто проведать. Мне так будет спокойнее.

– Хорошо, – согласилась сова, – как ни странно, спокойнее будет и мне.

И сова вылетела в открытую дверь.

– Да, – обернувшись, спросила она, – а домовой у вас есть?

День домового

Готовясь к именинам Памфилий, сшил себе новую рубаху. Для это пришлось пойти на противоправные действия, но что людское право для смотрящего за хозяйством? Памфилий обдумал, позагибал корявые пальцы и пришёл к вполне справедливому выводу, что вон то полотенце в алых маках из ворсистой мягкой ткани он всяко отработал. И ещё вон то, маленькое, изумрудного цвета.

Иголка с ниткой и ножницы у Памфилия имелись – как хозяйственному домовому без хозяйственных предметов? И через несколько вечеров рубаха была готова. По подолу цвели маки, а пояс и воротник отсвечивали изумрудами.

В день домового Памфилий вышел из своей каморки-холодильника в новой одёже и приятно удивился, обнаружив у дверцы холодильника коробочку со сливками.

– Заметили. Традиции чтут, – и домовому отрадно, что труд его оценили.

А труд был. Одних мышей сколько времени пришлось к порядку призывать и на тараканов натравливать. Зато теперь всё чинно, спокойно. Мыши сыты, и продукты целы. Ну, почти целы.

Подкрепившись, опять же по традиции, сливками, Памфилий начал обход вверенного ему хозяйства. И на первом же повороте чуть не шлёпнулся в скользкую лужу непонятного масла. Непонятного – потому как пахло это масло непонятно чем. Неприятностями пахло, бедой и каким-то огненным грохотом.

– Вот же досада какая! – выругался Памфилий, обходя лужу и ища, где бы обтереть лапти, – откуда здесь эта гадость взялась? Сейчас бы рубаху всю и угвоздал.

Памфилий покрутил головой, присматриваясь и принюхиваясь, определяя источник лужи. Нашёл. На полу стояла неприметная серо-бурая пластиковая бочка, из которой и подтекало. Бочка была литров на пятьдесят, не меньше. И что делать? Памфилий задумался. Поскрёб пятерней сначала в бороде, потом в шевелюре. Надо было людей искать, понятное дело. Но людям не положено домовых видеть. А Яков отсюда далеко. И Сова тоже далеко, не дозваться.