– ничего-ничего не поразит!
– да разве кого-нибудь сейчас удивишь каким-то сердцем!
– смешно!
– и все же не стоит рисковать…
– не стоит рисковать!
– …сумасшедшие своих слов на ветер не бросают…
– не бросают!
– …и сердец тоже!
– и сердец тоже!
– стреляйте!
Первый ударил. Попал невпопад в руку.
Рука застонала, остановилась, решила – довольно.
Пульс испугался, спрятался, выжил, попробовал – порох.
Порох распутал вены, просясь наружу.
Я обвязал свою руку звонкой ромашкой.
В ней распускалось смелое смуглое лето.
Я нашептал лету – нет нет нет, не кончаться.
Слишком большого тепла мне бы стоило это!
Я нашептал егу выжить в богом забытом теле,
Сжать мои клетки объятьем – безумней стали.
Лето смеялось, лето шуршало в небо:
Бог заходил к тебе и в тебе остался!
Второй ударил. Второй угодил точно в шею.
Соседом артерии, той, что впускает сны.
Я никогда ни в кого не верил, никогда ни о чем не просил,
А сейчас умоляю:
Боже, верни мне сны.
Пересчитываю каждый день все твои косточки перед сном.
По памяти пальцев, без отпечатков, (читай – босиком).
И если меня без тебя что-то вдруг растревожит,
Я лягу в воспоминания и обрасту новой кожей.
Третий ударил. Третий попал метко в ногу.
Нога удивилась, попрыгала на восток.
Я как умел, беспощадно, тебя берег.
Не отходя ни на шаг, ни за порог.
А нога ухватилась ревниво за гибкость земли,
У ноги было сотни причин для побега.
Когда стану кипельней первого снега,
Ты назад меня забери.
Четвертый ударил.
Но ему я попасть не позволил.
Мое сердце кричало от возмущения,
Билось от боли.
И назад отшвырнуло ему инородную пулю.
Какая жу пуля – дура!
И ты – дура.
Мыльное, ласковое, многодетное сердце.
И если крик чаек – странствие песка с привкусом моря,
То сердце мое – лагерь солдат в поле
В ночь перед боем.