Фрактал Мороса

– Это есть, – они засмеялись.

* * *

В окне было синее индантреновое[57 - Индантреновый – чистый темно-синий цвет.] небо, переходящее в раннюю зимнюю ночь с перекрестьями рельсовых параллелей, проводами и плоскостями домов. «Откуда это все взялось? Поднялось без моего участия. Я ничтожество, нищий литовский мальчик, случайно получивший квартиру в Москве. Переводчик без образования и будущего».

С таким трудом добытый матерью школьный аттестат и диплом ПТУ Ликас так и не получил. Письмо пропало на почте.

А вечером студенты собрались в квартире и снова пили пиво и спали кто где. Завтра возвращались Танины родители.

* * *

В подъезде топили на славу, они зашли сюда совершенно случайно, гуляя по центру. От жары зимние узоры в обрамлении деревянных ставень растаяли сизыми потеками почти бензиновой грусти. Юргис посадил Таню к себе на колени. Как сказать «посадил». Сидеть было негде. Подоконник в подъезде сталинского дома в переулках. На него можно было только привалиться, обняв девушку.

– Не так сразу, Юра, – Таня смеялась.

– У меня руки замерзли! – оправдывался Юргис, суя руки ей под полушубок.

– Ну, не здесь.

– А где? – заулыбался Юргис, двигая ладони от груди вниз, к бедрам.

– Ээ, хорош!

– Но я не знаю, где греться!

– На батарее грейся, – хохотала Таня, не вырываясь.

– Ты учишься на биофаке?

– Да, мы с тобой почти коллеги.

Юргис не поступил в Бауманский университет, а вопреки, немыслимым образом, сдал в медицинский.

– Ты сама из Москвы?

– Из Москвы? Еще спроси: «С Москвы?» Конечно! Я москвичка! Она обиженно и гордо взмахнула ресницами. – А ты из села Кукуево приехал, не иначе? Акцент кукуевский, чувствую.

– Я из Каунаса.

– Почти угадала.

– Каунас – это город прибалтийской готики!

– А Кукуево?

– Это тебе видней! – они засмеялись.

– То есть ты вся такая столичная?

– Да.

– И папа с мамой?

– Да.

– А в Литве была?

– Я нет, а папа был. И даже часто раньше ездил.

– Ууу? Да что вы?

– Чаще, правда, в Польшу, по диплинии.

– То есть тебя моим заграничным прошлым не завлечь?

– И не пытайся!

– Придется придумать что-нибудь другое.

– Будьте любезны!

«Неглупая, но наглая, и красивая, чертовка».

* * *

Я складываю пазлы из записок, платежек, медицинских направлений, чеков за переводы из издательства. Среди медицинских бумаг случайная:

«Евграфова Василина Федоровна. Множественные пороки сердца, контрактуры конечностей, умственная отсталость. Направляется на исследование головного мозга методом ЭЭГ».

Этот персонаж жизни Мороса мне пока не встречался. Судя по дате – студенческие годы. На обороте рукой Мороса: «Уточнить про трайтовую запись».

* * *

Дарьяша смотрит в окно. Она хорошенькая и сумасшедшая и простая. С черной гривой кудрявых волос, чуть полнее, чем надо в семнадцать лет.

«Этот мальчик с загадочной пачкой бумаг, говорящий порусски с акцентом. Студент-не студент, русский-нерусский, мальчик-не мальчик». Он как будто совсем не смотрел на нее. Дарьяша лохматила волосы, подводила глаза голубым, надевала узкие штаны с растянутым как платье свитером, но он не смотрел и не реагировал.

И даже когда в буфете она передала пирожок, а лак на ногтях был фантастически перламутровый, Виталик даже на миг не задержал на ней взгляда.

Дарьяша пыталась спрашивать о конспектах, о том, как сейчас лучше покупать билеты в Литву, и о том, как поладить с отцом, но быстро поняла, что навязчивость ее глупа и отталкивает, а Ликас, между тем, смотрел на двух совсем других девочек, похожих и противоположных друг другу.

Женя со стрижкой каре нравилась Игорю. Она была хороша, а еще одна ну совсем уж за горизонтом. А здесь, под ногами, таких, как Дарьяша, был пруд пруди.

И эта заоблачная, дальняя Таня, недосягаемый тонкокрылый жаворонок.

* * *

В юности кажется, что начало февраля так далеко от весны. И жить еще, жить до нее.