Фрактал Мороса

Вечер прибавившегося дня с легким снегом, и снег этот ложится на горизонтали, превращая их в белые рамки напечатанных фотографий. Как это остро, видеть пары, видеть семьи, видеть в оранжевых окнах замедленный быт. Если лететь в обратную сторону, все уменьшается.

Огонек сигареты – это маленькое окно в быт людей, наполненный радостями, недоступными в юности. И тем приятней сжечь эту горькую аллегорию счастья, бросить ее на снег, и зажечь новую.

Мне ни мести, ни радости.

Дай прожить, как могу.

Здесь из крайности в крайности

Лишь следы на снегу.

Черной жабы не выбрано

Белой розой цвести.

Наша роль уже сыграна —

Это роль травести.

«Она живет на Рижской, и, если приехать туда, может быть, я увижу в окне ее очертания. И как счастлив, наверное, тот, кто видит ее сейчас. И не знает своего счастья».

Ощущение этого несбыточного звало каждый вечер.

Ликас не всегда бывал в университете из-за переводов. Таня тоже не всегда приходила.

Но ведь можно любить и двоих. И как просто это: знакомую Таню, у которой даже жил несколько дней, и совсем чужую и равнодушную Женечку, которая почти не бывала в компаниях.

«Тане просто, это я выбираю между куском хлеба и шариковой ручкой, а Таня в большой квартире с папой и мамой, которые при деньгах». Ликас перепрыгнул через турникет метро. «Домой? Домой или не домой?» Странная смесь бродила в венах. Он был не пьян – одурманен. Обессиленный, но уже на втором дыхании он вышел на «Рижской».

Ветер насквозь продувал его черную курточку, но руки еще были теплые. Ликас подошел к знакомому дому. В окне, где недавно горела светомузыка, было темно. «Остальные окна слева или справа? Справа, конечно! Вон кухня. Там есть слабый свет. Как счастливы те, кто внутри». В этом слабом свете шла драка. Мужчина бил женщину. Ликас пересчитал этажи. Нет, не ошибся. Но это не Таня. Это старая женщина, сутулая, плотная, а мужчина – скорее молодой, чем старый. Может быть, средних лет. Они махали руками долго. Мужчина все пытался схватить ее и ударить по голове. Женщина мощно наступала, размахивая локтями, и кружила по кухне. Странный танец насекомых разных пород, цирковой номер. Ликас замерз и пошел прочь от дома, где увидел совсем не то, что хотел.

В ту ночь ему приснилась Женечка, она ела вишню, а потом потащила его в траву, горячую и черную в темноте.

И эта Женечка, о которой он не мечтал и которая была с другим, так, сама того не зная, согрела его, что он еще долго не хотел избавиться от навязавшегося образа: жаркий летний вечер на окраине Каунаса, Женечка гладит его, она лежит на траве, и он одним рывком овладевает ей без прелюдий, и, наверное, целый час, а, может быть, двадцать секунд, как час, быстрый сон диктует ритм обоюдных телодвижений. «А теперь меня Игорь ждет», – говорит она и уходит, оставляя чувство незавершенности.

Лишь метелки серой тимофеевки

Ветер клонит вниз, к моим ногам.

Утром Ликас проснулся с этой фразой. Он понимал, что это конец стихотворения, но так и не смог придумать начало.

* * *

На факультете появилось объявление. «Поездка в Суздаль на 23 февраля. Бесплатно. Кто желает, запись в деканате».

После лекций Ликас поехал домой. Он переводил медицинскую брошюру о пользе алкоголя.

И только сквозь стену доносилась жизнь. Он прислушался. Через бетон слышались басы[58 - «Через бетон слышались басы» – низкие частоты преодолевают барьеры лучше, чем высокие.], но если бы другая песня пропала в пористой слоистости искусственного камня, эта звучала.

Of our elaborate plans, the end

Of everything that stands, the end

No safety or surprise, the end

I'll never look into your eyes…again[59 - Приведен фрагмент текста песни The Doors «The End».]

Нашим продуманным планам – конец.

Всему, что имеет значение, – конец.

Ни спасения, ни удивления – конец.

Я больше никогда не посмотрю в твои глаза.

«А я так и не купил магнитофон». И этот баритон продолжал на своем языке:

Конец, мой прекрасный друг,

Это конец, мой единственный друг,

Это конец.

Мне больно отпускать тебя, но ты никогда не последуешь за мной.

Конец смеху и слезам, конец ночам, когда мы пытались умереть.

«Это все бред. Набор слов, в котором человек пытается найти утешение. Ритм музыки, таким можно только заглушить боль и истерику внутри». Он швырнул книжку, со всей силой сбросил листки со стола.

– А а а а а!!!!! – он бил и бил рукой о стол, о стену. – Кто я ?!!! Кто я? Что я? Я не такой! Я не здесь!

И снова и снова, второй раз, третий раз: This is the end, Beautiful friend.

– Я трахну кого-нибудь или умру! Я ненавижу вас, суки! Вы жрете, срете, а я – умираю! Зачем я здесь!!!

Он пил водку из горла, она уже не пилась, а просто струями стекала по подбородку, а Ликас все лил и лил ее, а за стеной началось «Indian summer»[60 - «Indian summer» – песня группы «The Doors». Часто в кассетных музыкальных подборках лучших хитов шла следующей после «The End».].

* * *

«Апшерон». Жестковатый, горький. Федор Сергеевич ставит его назад в бар, закрывает на ключ лаковую дверцу. После командировки три дня дома. Он не помнил, когда пил утром последний раз. Лет сто назад. Василину привезли вечером, и она сразу стала бросаться.

Федор Сергеевич пил из горла. Это на приемах с министром он весь вечер пригублял из одного бокала, а сейчас все ушли и он остался один на один со своей катастрофой. Он красивый, молодой мужик. Ведь ему только сорок пять!

– Сука! Тварь! Твари!

«Почему я не умер лет в двадцать пять? В двадцать семь, когда было так хорошо, когда я просто бухал и трахался, ходил на квартирники?»

В этот день он проснулся, когда почувствовал, что зашевелилась она. Как жена уезжала к матери, а Таня в институт, он не слышал, а Василину слышал сквозь сон одну. Ее переводили в другой ПНИ[61 - ПНИ – психо-неврологический интернат.], в первом она прожила девять лет, до пятнадцати. Ее отправили в интернат в шесть, когда стало понятно, что лечить бесполезно.