Доверие

Женщина громко сглатывает.

– Очевидно, он пробовал различные виды лечения, но заболевание оказалось слишком агрессивным. Врач сказал… твой отец не протянул бы и года, милая.

Резкий порыв ветра кружит качели, закручивает веревку.

– Похоже… похоже, они… – Мираи умолкает, не в силах закончить предложение.

Я знаю, на что это похоже. Сразу поняла, когда обнаружила их утром. Тулуза, шотландский терьер моей матери, царапала дверь родительской спальни, просилась внутрь. Мне показалось странным, что они еще не встали, но я все равно приоткрыла дверь и впустила собаку. За мгновение до того, как опять ее закрыть, подняла взгляд и увидела отца с матерью.

На кровати. В объятиях друг друга. Полностью одетыми.

Он был в своем любимом костюме от Givenchy, а она надела платье Oscar de la Renta, в котором выходила на красную дорожку Каннского кинофестиваля в 2013 году.

У отца обнаружили рак.

Он умирал.

Они оба это знали, и мать решила, что не позволит ему уйти без нее. Решила, что, кроме него, ничто не держало ее в этом мире.

Ничто.

В глазах начинает щипать, однако слезы почти мгновенно отступают.

– Полицейские не нашли записку, – говорит Мираи. – Ты не находила…

Повернув голову, смотрю ей прямо в глаза. Она сразу же осекается. Какой глупый вопрос.

Я стискиваю челюсти и снова сглатываю. В горло словно иглы вонзаются. За годы, пока моим воспитанием занимались няни, учителя школ-интернатов, вожатые летних лагерей, кто угодно, только не родители, я осознала, что их отношение давно перестало меня ранить. Правда, похоже, уязвимые места все-таки остались.

Они не оставили записки. Даже в такой ситуации не захотели сказать мне ни слова.

Моргнув, я отгоняю слезы, поворачиваюсь обратно к окну и пытаюсь сосредоточиться на покрышке, маятником болтающейся на ветру.

Сзади слышатся тихие всхлипы и рыдания Мираи, потому что она знает. Знает, что я чувствую, ведь она была рядом с самого начала.

Спустя минуту замечаю ее снаружи. Женщина проходит мимо окна. Я даже не заметила, когда она покинула комнату. С садовыми ножницами Мираи стремительно подходит к качелям, подносит лезвия к веревке. Сжав кулаки, наблюдаю, как она перерезает бечевку нить за нитью. В конечном счете покрышка падает на землю.

Единственная слеза наконец-то скатывается по щеке. Впервые за лето, проведенное дома, я чувствую нечто похожее на любовь.

Через несколько часов, уже после заката, в доме снова воцаряется тишина. Я одна. Почти одна. Репортеры до сих пор дежурят за воротами.

Мираи предложила мне переночевать в ее маленькой однокомнатной квартирке. Ей платили более чем достаточно, чтобы она позволила себе жилье получше, но смысла снимать квартиру, тем более огромную, по сути, не было, так как она проводила дни и ночи в нашем доме или путешествовала с моей матерью. Я вежливо отказалась.

Она забрала с собой Тулузу, ведь эта собака ладила со мной не лучше, чем с мокрой кошкой, и пообещала вернуться рано утром.

Мне следовало быть добрее к Мираи. Хоть женщина и вызвалась остаться здесь, мне не хотелось никого видеть. Шум и чужое внимание меня нервировали, и я не желала слушать предстоявшие ей сегодня телефонные разговоры. Это станет лишним напоминанием о том, какой ад сейчас разворачивается в мире и социальных сетях.

Люди судачат о моих родителях.

Наверняка сплетничают обо мне.

Жалость. Прогнозы о том, когда я последую за мамой и папой из-за передозировки или собственного суицида. У каждого есть мнение; им кажется, будто они знают все. Если я раньше думала, что живу в аквариуме…

Выдохнув, подхожу к кухонной плите. Родители оставили меня разгребать это дерьмо.

Пар поднимается над кастрюлей. Я выключаю горелку и накладываю лапшу рамэн в миску. Глядя на желтый бульон, тру свои пересохшие губы друг о друга. В животе урчит. Целый день я ничего не ела и не пила, только все равно сомневаюсь, что планировала съесть эту лапшу, когда вечером наконец-то забрела на кухню, чтобы ее приготовить. Просто мне всегда нравился сам процесс: следовать рецепту, выполнять определенные действия… Я знала, что делать. Это так успокаивает.

Обхватив миску пальцами, наслаждаюсь теплом, проникающим сквозь керамику в руки. По телу пробегают мурашки. Уже приготовившись сделать глоток, понимаю: сил вряд ли хватит.

Они мертвы, а я ни разу не заплакала. Меня больше беспокоит завтрашний день. Справлюсь ли я.

Понятия не имею, как быть. К горлу подступает желчь от одной мысли, что в течение следующих недель придется заставлять себя вести светские беседы с руководителями киностудий, старыми друзьями родителей, пока буду участвовать в похоронах матери и отца и разбираться со своим наследством. Мне тошно. Я не смогу.

Не смогу.

Родители знали, что мне не хватит навыков, чтобы справиться с подобной ситуацией. Я не умею улыбаться или симулировать чувства.

Выудив из ящика палочки, кладу их в миску, затем поднимаюсь на второй этаж. Когда преодолеваю лестницу, без заминки отворачиваюсь от родительской спальни и направляюсь влево, в свою собственную комнату. Поставив лапшу на стол, я замираю. От запаха бульона сводит живот. Отойдя к стене, сползаю на пол. Прохлада деревянного паркета помогает расслабиться. Буквально тянет лечь и прислониться к полу лицом.

Разве не странно, что я осталась в доме, где они умерли этим утром? Судмедэксперт назвал предполагаемое время смерти – около двух часов ночи. Я проснулась в шесть.

В голове кружат мысли. Одновременно хочется обо всем забыть и понять, как это произошло. Мираи приходит каждый день. Если не я, то она бы их нашла. Почему родители не подождали моего возвращения в школу на следующей неделе? Они вообще помнили, что я была дома?

Запрокинув голову назад, кладу руки на согнутые колени и закрываю глаза, которые вдруг отчего-то начинает жечь.

Ни мать, ни отец не оставили мне записку.

Они нарядились. Выпустили собаку. Сказали Мираи прийти позже, а не рано утром, как обычно.

Родители не написали мне записку.

В противоположном конце длинного коридора их закрытая спальня дамокловым мечом довлеет надо мной. Распахнув веки, смотрю на нее через свою открытую дверь.

Звуки в доме не изменились.

Ничего не изменилось.

Вдруг откуда-то доносится приглушенная вибрация. Чувство страха возвращает меня в реальность, и я моргаю. Что это такое?

Я думала, что отключила свой телефон.

Репортеры в курсе: запрос о комментариях нужно делать только через представителей моих родителей. Но это не останавливает особенно алчных – а таких большинство – от поисков номера моего сотового.

Протянув руку, нащупываю на столе мобильник, однако, когда нажимаю на кнопку питания, вижу, что он по-прежнему выключен.

Вибрация продолжается. Сердце пропускает удар, едва меня осеняет.

Это мой личный телефон. Спрятанный в ящике стола.