Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы

Каждый день два человека выносят мое бамбуковое ложе и ставят его около моей хижины в тени большого дерева, которое высится над рекой[470 - В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза рассказывает, что эти два туземца, кроме того, в течение первых десяти дней, когда ему было разрешено выходить на воздух, выносили его из хижины, держа за ноги и за голову (Пис. VIII).]. Туземцы приходят толпой, выказывая если не искренний интерес, то, по крайней мере, благожелательное любопытство. Я могу охватить взглядом линию холмов на горизонте, окаймляющих широкие равнины, – страну изобилия. Среди темной зелени леса я вижу большие светло-зеленые пятна и различаю плантации маниоки, масличных пальм, банановых и фисташковых деревьев[471 - Марш указывает на большое коммерческое значение фисташек для адума (Marche A. Op. cit. P. 292).]. С моего наблюдательного пункта я смотрю на веселую возню малышей: вождь посылает ко мне своих детей, которые счастливы, что нашелся зритель их забав. Внизу у моих ног сидят цепочкой рыбаки с удочками; другие на песчаных отмелях бросают накидную сеть; я приветствую охотников, возвращающихся непременно с чудесной цесаркой в руках; мимо меня идут на плантации женщины, они шествуют друг за другом с выпрямленным станом, несмотря на тяжелую ношу.

Мои друзья не устают окружать меня заботами, и мое нервное напряжение мало-помалу спадает. Я слушаю рассказы о трудностях, обрушившихся на них во время плавания, с которыми они превосходно справились[472 - Отряд во главе с Маршем уехал из Лопе 28 июля вместе с Боайя и его людьми. 1 августа их догнал Балле, еще не полностью оправившийся от болезни, с большей частью багажа, оставшегося в Лопе. 8 августа они покинули пределы страны оканда. См.: Ibid. P. 277–279.].

Я поднимался вверх по Огове один, можно сказать, безоружный, следовательно, не мог спровоцировать какого-либо враждебного действия. Наоборот, Балле и Марша, заключивших союз с главными вождями оканда, сопровождало сто пятьдесят человек[473 - Согласно Маршу, в отряде было 22 пироги и 200 гребцов (Ibid. P. 287).] из этого племени, которое воинственные оссьеба издавна рассматривали как врага[474 - Оссьеба говорили Маршу, что они открыли бы стрельбу по оканда, если бы те были одни, поскольку оканда – воры: «Они приходили к нам, забирали наших жен и детей и стреляли в нас; но теперь у нас также есть ружья, и мы больше не боимся их» (Ibid. P. 284–285).].

После дружественного приема у Наамана в окрестностях Бове[475 - Отряд преодолевал Бове с семи утра до пяти вечера 10 августа (Ibid. P. 279); 11 августа путешественников гостеприимно приняли в деревнях оссьеба, которые де Бразза посетил в середине мая (Ibid. P. 282). 12 августа они покинули окрестности Бове и 13 августа достигли деревень оссьеба, куда еще не ступала нога европейца, но и там им оказали радушный прием (Ibid. P. 283–284).] их флотилия достигла деревень, в которые я не заходил и где доктору Ленцу пришлось отражать нападение местных жителей. При ее приближении весь берег мгновенно покрылся туземцами, готовыми к бою; наши люди в пирогах уже хватались за ружья; генеральное сражение было неминуемым, но присутствие духа у Балле и Марша спасло положение. Оторвавшись от колонны на пироге, управляемой небольшим числом невооруженных гребцов, мои храбрые соратники подплыли к берегу, сошли на землю, как ни в чем ни бывало подошли к изумленным павинам и протянули руки вождям в знак дружбы[476 - Это событие произошло 15 августа. Марш так описывает развязку: «Я подбегаю к вождю, отвожу ружье, направленное на меня, и говорю: “Ты видишь, что я безоружен и что пришел как друг?” Он решается протянуть мне руку, продолжая трястись от страха. Мой переводчик старается передать смысл моих слов всем… Вождь отвечает нам (Маршу и подоспевшему Балле. – И.К., Е.К.): “Поскольку ты говоришь, что белые – мои друзья, приглашаю вас к себе в деревню”. Мы идем туда, и он дарит нам, как и вождь соседней деревни, козленка» (Ibid. P. 287).].

Во время путешествия Марш преодолевал любую усталость[477 - У него даже случился приступ лихорадки, сопровождавшийся бредом (Ibid. P. 286).]. Даже сейчас он собирается идти в разведку[478 - Уже 3 сентября Марш отправился за продовольствием (прежде всего за курами) к обамба на правый берег Огове, а затем с той же целью побывал у Думе в деревнях адума и оссьеба (Ibid. P. 289–292). Он также успешно поохотился на цесарок (Ibid. Р. 292).], Балле же остается со своим пациентом и, может быть, немного отдохнет, что ему так необходимо.

Намереваясь исследовать область выше водопада Думе, Марш хочет выяснить ситуацию на реке и отношение к нам прибрежных туземцев. Он покидает Нгеме 17 сентября[479 - На одной пироге с шестью лапто и семью адума (Ibid.; в другом месте (Ibid. P. 310) говорится о восьми адума).] и проходит по Огове сто двадцать пять километров, удаляясь от Думе на девяносто четыре километра; он оставляет свою пирогу у водопада Мопоко[480 - Водопад на Верхней Огове в провинции Огове-Лоло в нескольких километрах выше порога Банганья недалеко от места впадения в Огове реки Ликаби. «В этом месте, – пишет Марш, – река узкая: от двухсот до двухсот пятидесяти метров; три четверти ее ширины занято порогом, или скорее водопадом трехметровой высоты; у правого берега есть проход с резким спуском» (Ibid. P. 305–306). Ср. также: «Посередине бурлит порог, образующий почти во всю ширину реки водопад высотой от трех до четырех метров, и здесь можно пройти только между маленькими островками, рассыпанными у правого берега» (Marche A. Op. cit. P. 317).] и идет по суше до порогов Думба-Майела[481 - Водопад на Верхней Огове в нескольких километрах выше по течению от селения Маила.]. Марш останавливается в семидесяти километрах от реки Себе, крайней точки, достигнутой доктором Ленцем <и возвращается обратно>[482 - Описание этого похода см.: Ibid. P. 292–320. Отряд Марша 18 сентября пересек Думе, 19 сентября достиг устья Себе, 21 сентября – деревни Либосси, 22 сентября – устья Нкони, 23 сентября – устья Ликаби;24 сентября все адума дезертировали, захватив с собой пирогу и весла.25 сентября Марш добрался до устья Лекеи, но 26 сентября был вынужден повернуть назад. 28 сентября он пересек Думе и 29 сентября был в штабквартире. Во время похода он посетил племена бангве, окота, обамба, ондумбо и анджани.].

Теперь мы знаем, что Огове судоходна на участке протяженностью в семьдесят один километр между Думе и местом впадения в нее реки Лебока[483 - У Марша (Ibid. P. 308), как и далее у де Бразза (гл. XIX), она фигурирует как Эбога без префикса “L” (указателя на реку) и даже как Экабо (Marche A. Op. cit. P. 318). Речь идет о реке Ликаби (Лекаби, Ибако), правом притоке Огове, который впадает в нее ниже совр. габонского городка Бандеге. Ликаби была открыта Маршем 23 сентября 1876 г. (Ibid. P. 308).], затем на протяжении тридцати одного километра путь снова преграждают пороги[484 - «Непроходимые», по свидетельству Марша (Ibid. P. 304).]. Но, начиная с Думба-Майела, река, по словам туземцев[485 - См.: Ibid. P. 311.], опять судоходна вплоть до водопада Машого[486 - Машого (Массуку) – водопад на Верхней Огове высотой 6 м; расположен в нескольких километрах ниже места впадения в Огове реки Пасса.] или водопада Пубара[487 - Пубара – водопад на Верхней Огове (Ребаньи) высотой 12–15 м. См.: Bruel G. Op. cit. P. 107.], выше впадения в нее Пассы[488 - Правый приток Верхней Огове длиной 135 км; впадает в Огове близ Франсвиля; в своем нижнем течении эта река глубокая и быстрая и имеет в ширину 70–80 м. Основной приток – Джуме (Двеле, Бавеле).].

По всей видимости[489 - Это мнение Марша (Marche A. Op. cit. P. 311).], эту страну с побережьем Атлантики или с бассейном Конго связывает река Либумби[490 - Либумби (Лебомби, Либумба, Абомбе) – левый приток Верхней Огове длиной 140 км; ширина при впадении в Огове – 30 м; главный приток – Ликоко. Впадает в Огове в нескольких километрах выше совр. Бикого.], один из левых притоков Огове. На берегах Верхней Огове, менее населенных, чем земли адума, обитают племена бангве[491 - Этих бангве (мбангве) следует отличать от бангве Средней Огове. Они делились на две группы, одна из которых обитала выше водопада Думе, а другая (основная) – в долинах Пассы и Ребаньи. В настоящее время мбангве насчитывается более 5 тыс. чел., и они живут преимущественно к югу и западу от Франсвиля в провинции Верхняя Огове.], мбамба[492 - По-видимому, в данном случае речь идет об обамба.], ондумбо[493 - Ондумбо (миндумбо) – этнос группы бадума (адума), обитавший в долине Пассы, в верховьях Огове, в долине Нкони и даже, по свидетельству Марша, в низовьях Офуэ (Ibid. P. 304).] и анджани[494 - Точнее, анджиани, т. е. «трусы». Эту кличку жители долины Средней Огове давали баканике, а также нередко и миндумбо, которые бежали из бассейна Себе из страха перед умбете. См.: Bruel G. Op. cit. P. 270–271. «Адзиана (анджани. – И. К., Е. К.), – пишет Марш, – почти не отличаются от обамба» (Marche A. Op. cit. P. 306). Он описывает способ приготовления ими соли («они берут кожуру спелых бананов, сжигают ее, моют пепел, потом кипятят его и используют эту воду как приправу»; Ibid.) и рассказывает, как они ловят рыбу с помощью плавучего заграждения (см. ниже сн. 527). Он также утверждает, что анджани ведут торговлю с умбете и мало отличаются от них в одежде: «Мужчины носят набедренные повязки, которые изготавливают из волокнистых растений; такие набедренные повязки прекрасно сделаны, очень прочные, и их легко стирать. Женщины носят спереди и сзади небольшой кусок плетеной ткани. Все дети, которых я видел, имеют на себе больше одежды, чем дети адума… Здесь даже самый маленький носит клочок материи величиной в ладошку. У женщин в ушах кусочки дерева размером не меньше большого пальца; некоторые из них заменяют это украшение листьями или травой» (Ibid. P. 309). «Мужчины вооружены копьями, ножами, небольшими луками и отравленными стрелами» (Ibid. P. 310). Анджани, как и адума, строят свои хижины на расстоянии друг от друга (Ibid. P. 314). «Они выращивают маниоку и получают всегда хороший урожай; фисташки и бананы – менее важные культуры. Кроме того, они разводят также табак и сеют мелкую красную фасоль, тогда как у адума она белая и более крупная; они также едят бобы, очень вкусные, хотя и твердые…» (Ibid. P. 315). У них много коз и баранов (Ibid. P. 314–315).], которые, кажется, не проявляют враждебности к белым, но, к сожалению, не могут предложить никаких плавучих средств.

Из рассказа Марша понятно, что адума обладают бесспорной монополией в верхнем течении реки; нуждаясь в пирогах и гребцах, мы, следовательно, оказываемся в полной зависимости от них. С другой стороны, мы вынуждены волей-неволей продлить пребывание здесь, поскольку из-за отсутствия хороших переводчиков нам очень сложно общаться с туземцами.

Однако необходимо, чтобы кто-нибудь из нас отправился за нашими людьми, оставленными в Лопе; дело в том, что оканда не хотят спускаться одни вниз по реке, боясь фанов-оссьеба. Я решаюсь отправиться сам. Доктор Балле назначен ответственным за нашу штаб-квартиру и сможет отдохнуть от выпавших на его долю забот; Марш посвятит свое время изучению естественной истории[495 - И изучению местных нравов (Ibid. P. 321).]. Что касается меня, то я рассчитываю использовать свое путешествие в оба конца, чтобы вернуться к работе географа[496 - Де Бразза намеревался составить карту Огове (Пис. VII).], прерванной с момента нашего отъезда из Лопе[497 - См. также: Marche A. Op. cit. P. 321. В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза жалуется своему брату Антонио, что он с конца 1876 г. из-за большой облачности не смог произвести ни одного астрономического наблюдения (Пис. VIII).].

27 октября[498 - В письме де Бразза от 23 ноября 1876 г. плавание от Думе до Лопе датируется концом сентября – началом октября 1876 г. (Пис. VIII).] я покидаю Нгеме на двух пирогах вместе с Боайя, вождем оканда, который и раньше сопровождал меня. Я, впрочем, знаю, что пироги оканда, оставленные в Бунджи, уже ждут меня.

28 октября я прибываю в Бунджи, где хитрец Джумба так долго кормил меня обещаниями. Но теперь он понимает всю выгоду, которую можно извлечь из добрых отношений с белыми, поэтому сам приходит ко мне и просит забыть о нанесенном вреде. Можете представить, с каким удовольствием я веду с ним высокопарную дружескую беседу.

На следующий день мы уже плывем по быстрому течению Огове. К пирогам оканда присоединились десять пирог адума; наша флотилия насчитывает теперь тридцать две лодки[499 - В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза указывает другое число – тридцать четыре (Пис. VIII).], на каждой из которых находится более тридцати человек.

Мне приходится изображать наивного человека, который не замечает группу рабов, принадлежащих нашим оканда. У этих несчастных на руках деревянные колодки; никто из ста восьмидесяти пленников[500 - Сто восемьдесят два, согласно тому же письму де Бразза (Пис. VIII).] – ни старики, ни малолетние дети – не освобождены от подобной канги[501 - Так португальцы называли китайскую пытку шейной колодкой.]. Мое косвенное вмешательство избавит мучеников от этой пытки, но еще не пришло время, чтобы добиться их освобождения. Я вынужден закрывать глаза, когда перед опасными участками туземцы высаживаются на берег и гонят впереди себя длинную цепь своих будущих заключенных-работников[502 - Ср.: Marche A. Op. cit. P. 326–327, 330, 332.].

30 октября в полдень мы проплываем мимо места впадения в Огове реки Лоло и в пять часов вечера разбиваем лагерь на острове Ландже в устье Ивиндо. Именно здесь Компьень и Марш были остановлены оссьеба. Я провожу несколько астрономических наблюдений, чтобы определить положение острова.

31 октября мы входим в зону порогов.

Я даю указание своим гребцам сохранять некоторую дистанцию между нами и остальной колонной, чтобы следить за ее общим движением. Вскоре, однако, порядок нарушается, и я вижу, как опрокидывается пирога вождя Нгеми. Кричу, чтобы помогли рабам, которые крепко связаны и не способны спастись сами. Но никто, как видно, не беспокоится о несчастных, терпящих бедствие. Гребцы изо всех сил борются с яростным течением, а Нгеми захвачен водоворотом. Я приказываю своим людям плыть вперед. Все пироги расступаются; мне удается выловить нескольких человек[503 - Де Бразза удалось спасти шестерых туземцев (Пис. VII).], еще держащихся на поверхности; но когда я хочу броситься за Нгеми, то наталкиваюсь на сопротивление Боайя и гребцов. Напрасны мои старания убедить их, что наш долг помогать тем, кто нас сопровождает, что наша пирога не слишком нагружена, чтобы попытаться, даже без каких-либо шансов на успех, их спасти. Я разбиваю свой кулак о спины моих упрямцев, но ни один из них не двигается. Мы видим, как Нгеми, которому сначала удается ухватиться за скалу, соскальзывает с нее, снесенный волной; еще два или три раза он появляется среди пены; наконец поток уносит его навсегда.

И сразу со всех пирог раздается хор стенаний.

С наступлением вечера мы высаживаемся на берег, и я становлюсь свидетелем смехотворной сцены отчаяния.

Все туземцы выказывают самую глубокую скорбь по поводу смерти Нгеми. Они плачут, кричат; многие катаются по земле. Я пытаюсь объяснить этим лжестрадальцам, что они сами стали причиной смерти вождя; мои упреки только удваивают их стоны; я удаляюсь, чтобы не дать гневу овладеть всем моим существом.

После тяжелой ночи, проведенной в нескольких километрах от устья реки Офуэ, мы вновь отправляемся в путь; на второй день[504 - 2 ноября.] после полудня мы прибываем в Лопе.

Глава XIV. Выздоровление. Цивилизованные и каннибалы

Ноябрь 1876 г. Наконец я снова в стране оканда, в Лопе, нашей прежней штаб-квартире, после того как я прошел по лесам павинов и чуть было не умер в деревне адума.

Мне казалось, что я выбрался из какого-то страшного кошмара, и все происшедшее со мной растворилось в небытии; отныне я мог предаться покою и отдыху.

Эти лишения, эти трудности, это душевное напряжение, эта чрезмерная нервная возбудимость, которые не оставляли меня ни на миг, начиная с того дня, когда я бросился один во тьму неизвестности, ушли далеко в прошлое, и я чувствовал, что ко мне возвращается вся чарующая сила жизни, которую испытывает каждый в момент выздоровления[505 - В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза сообщает, что сразу по прибытии в Лопе у него возобновились приступы лихорадки, и он практически не мог ничего есть (Пис. VIII).]. Если два месяца тому назад я уже примирился со смертью, то теперь страстно хотел жить.

Каким же уютным казался мне дом, в котором я поселился; он был построен еще во время нашего первого пребывания в Лопе. В нем оставался наш славный Амон, стороживший часть товаров[506 - В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза сообщает, что после своего прибытия в Лопе он отправил Амона в Ламбарене за тремя прибывшими из Европы ящиками с продовольствием (Пис. VII).].

Я встретился с беднягой Метуфой, лапто, участником наших трудных походов. В тот день, когда ему поручили доставить письмо нашим друзьям, а один из адума увел у него маленькую пирогу[507 - Ср. гл. XII и Пис. VII.], он чуть было не сошел с ума из-за своего слишком обостренного чувства ответственности.

Стены нашей хижины из бамбуковых стволов, наспех подогнанных, пропускали местами солнечные лучи; вечером вихри насекомых врывались в мою спальню; неважно, главное – мы в нашем доме, в стране оканда, среди друзей.

Два месяца болезни сильно сказались на моей природной худобе; я был крайне слаб; приходилось поддерживать меня, чтобы я смог дойти от кровати до импровизированного кресла на веранде.

Это там я проводил часы своего медленного выздоровления, вдыхая усталыми легкими живительный бриз, дующий утром с моря. Это там, постепенно набираясь сил[508 - В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза подробно рассказывает, как он ходил на охоту во время своего пребывания в Лопе и застрелил более дюжины диких быков (Пис. VIII).], я ожидал желанного момента, чтобы подняться вверх по Огове в страну адума с оставшимися людьми и товарами. Это оттуда я любовался чудесной панорамой. Земля оканда развертывала перед моим взором свои покрытые травой холмы, тянущиеся до подножия горной цепи Океко, которая окружала их, словно огромным амфитеатром.

Они прекрасны, эти горы; их величественные вершины четко вырисовываются в лазури неба; они великолепны со своими лесами и зелеными рощами посередине склонов.

За ними, на севере и на востоке, сквозь трепещущую дымку проступали темные леса оссьеба, уходившие в таинственные дали.

С восходом солнца я смотрел на расположенные вокруг нас деревни, позолоченные первыми лучами, где пробуждалась жизнь: их обитатели, подобно черным точкам, усеивали все тропинки, ведущие в Лопе. Это были мужчины, вернувшиеся вместе с нами из страны адума, которые хотели узнать о моем здоровье, или их жены и отроки, поздравлявшие меня с благополучным прибытием; приходили также жена Ндунду, жена Ашуки, два пожилых вождя из ближайших к Офуэ селений, старая мать Боайя, гордящаяся своим сыном, юным вождем, чьи знания и усердие многое сделали для успеха нашей экспедиции. Среди посетителей были дети из ближайших деревень, которых родители приводили посмотреть на белого человека, и молодая мать, попросившая приласкать ее новорожденного младенца, суеверно полагая, что мое прикосновение станет залогом его богатства и счастья.

Таким образом, в атмосфере всеобщего уважения и симпатии я обретал с каждым днем все больше и больше сил.

Вся эта страна, которую я год назад считал затерянной где-то в самом центре Африки, ее люди, которые казались мне дикарями, теперь представали передо мной в совсем ином свете.

Что же такое произошло?

А произошло вот что: чужак, которого все опасались, превратился в вождя и большого друга, так как употребил все свое влияние, чтобы объединить племена для общего и полезного дела, которое принесло достаток на их землю; я привязал туземцев к себе взаимными интересами, и выгоду от этого они уже почувствовали.

Пироги оканда, прибывшие со мной, были полны рабов, баранов, козлят, пальмового масла, накомарников, туземных тканей. К нам присоединились даже пироги адума, уверовавших в мою звезду: у них появилась надежда, что теперь они смогут беспрепятственно проплывать мимо павинов. Словом, оканда везли с собой огромное количество товаров, чтобы обмениваться ими с иненга и галуа, чьи лодки с европейскими товарами поднимались вверх по Огове.

В этом можно было увидеть первый шаг к восстановлению торговых отношений между оканда и адума. До моего приезда сюда оканда если и покупали рабов у адума и шебо, то только в малом количестве и в тех редких случаях, когда удавалось обмануть сторожевые посты оссьеба.

Но то были последние крохи некогда процветавшей торговли. Прежнее благоденствие могло возродиться только при условии, если враждующие племена прекратят препятствовать деловым связям. Вот почему мое появление с большим караваном, нагруженным различными товарами, стало событием и было встречено с радостью всеми сторонами.

Я считаю необходимым сказать здесь несколько слов о непрерывной, медленной, но неудержимой миграции племен фанов, которые смогли объединиться, достичь процветания, а затем исчезли, не оставив после себя никаких следов, кроме туманной традиции, разрушающейся под воздействием времени.

Издавна племена внутренних областей мигрировали с северо-востока на запад: инстинктивное чувство толкало их к побережью. Эта миграция гнала вперед или рассеивала по сторонам племена различных рас. В какой-то момент они разделились на две ветви: одни направились к рекам Габон, Муни[509 - Рио-Муни (Мбини на языке фанов) – река на юге Экваториальной Гвинеи, которая дала название материковой части этой страны. Банту мигрировали в этот район несколькими волнами в XVII–XIX вв.; последней из них было переселение фанов.] и рекам севера, другие – по долине Ивиндо к Огове.

Первую ветвь составляли фаны-бачи, или павины, вторую – многочисленная семья фанов-макеев, более известных на берегах Огове под именем оссьеба.

Одно только их имя наводило ужас на прибрежные народы, которые отступали перед захватчиками, имевшими недобрую славу агрессоров и каннибалов.

Каковы же причины этого движения на запад? Какая сила заставляла эти племена покидать бескрайние леса, чей мрачный и дикий гений, казалось, они олицетворяли?

Неужели междоусобные войны вынуждали слабейших уходить как можно дальше от сильнейших?

Неужели эта раса – может быть, единственная, избежавшая нравственной деградации, порожденной рабством, – сохранила в своей первобытной дикости здоровую кровь и поэтому извергала излишки населения; или же ее переселение на запад было вызвано потребностью иметь более легкий доступ к соли и европейским товарам? Трудно с абсолютной уверенностью ответить на эти вопросы. Весьма вероятно, что перемещение различных племен павинов и их смешение имели в своей основе весь комплекс причин.

На наш взгляд, их переселение скорее напоминает медленную иммиграцию, а не территориальный захват.

Они обосновываются в местах, где могут стать торговыми посредниками между племенами: они занимают такие стратегические пункты, которые позволяют им действовать так, как некогда действовали вожди-феодалы, контролировавшие перевал или брод, чтобы брать дань с проезжающих мимо купцов.

В целом павины не привязаны к земле. Когда плантации истощены, а в лесу перебита вся дичь, вождь деревни переходит в новое девственное место, разбивает временный лагерь и открывает «большую охоту». На огромной территории вырубают деревья, а затем в конце сухого сезона сжигают их. Женщины отправляются на выжженные участки, чтобы разбить там плантации для выращивания бананов, маниоки, ямса, бататов и кукурузы[510 - Для туземцев кукуруза была второстепенным продуктом питания; они или обжаривали ее зерна, богатые крахмалом, или размалывали их либо в ступе, либо на плоском камне, чтобы сделать из них муку.].