Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы

Тем временем[379 - Если исходить из письма Пьера де Бразза от 22 апреля 1876 г., то Мамьяка прибыл в Лопе вечером 21 апреля, Балле должен был уехать в Ламбарене ранним утром 23 апреля, и на тот же самый день де Бразза планировал свой поход к оссьеба (Пис. VI).] мой преданный друг Мамьяка, не вытерпев разлуки со мной, неожиданно является к нам с тридцатью двумя соплеменниками[380 - В письме от 22 апреля 1876 г. де Бразза указывает другое число – тридцать пять (Пис. VI).], которые готовы сопровождать меня до их деревни. Я ухожу с ними и на следующий день, 30 апреля, снова оказываюсь в самом центре страны оссьеба.

Я сразу же понимаю, что мне будет трудно избежать всеобщего внимания. Мамьяка явно противится моему плану посетить, не откладывая, соседние деревни и водопады Бове[381 - Первыми из европейцев водопад Бове увидели де Компьень и Марш (7 марта 1874 г.). См.: Compi?gne V. de. Op. cit. Vol. 2. P. 176.] и Ивиндо[382 - Водопады Нижней Ивиндо – Конге (45 м), Мингули (52 м), КагьяМангой (35 м), Микума (10 м), Ченге Леледи (19 м).], поэтому делает все, чтобы как можно дольше удерживать меня; так как я не могу найти проводника, то вынужден смириться с неизбежностью и делать вид, что интересуюсь праздником, устроенным вечером в мою честь под аккомпанемент тамтама[383 - Тамтам (африканский барабан) – самый распространенный в Экваториальной Африке ударный музыкальный инструмент, использовавшийся во время праздников и религиозных церемоний; он также часто выполнял коммуникативную функцию (средство оповещения). Представлял собой деревянный цилиндр, выдолбленный изнутри, на одно или оба отверстия которого натягивалась кожа антилопы; для извлечения звука по ней ударяли палочкой или ладонью. О разновидностях тамтамов см.: Bruel G. Op. cit. P. 178.].

Женщинам не позволяется присутствовать на подобной церемонии; они уходят в свои хижины, откуда украдкой наблюдают за происходящим на улице. Мужчины выстраиваются в ряд, как для фарандолы[384 - Провансальский танец, во время которого танцующие двигаются, держась за руки и образуя цепочку; танец сопровождается аккомпанементом одного или нескольких музыкантов, играющих на флейтах или тамбуринах.]. Их ведет племянник Мамьяки Забуре, который является одновременно и дирижером, и первой скрипкой. Одеждой ему служат пояс из коры, ожерелье из зубов леопарда и корона из белых перьев, увенчанная огромным черным пером. Он зажимает одну ноздрю, а в другой держит стебель камыша, <отверстие которого> закрыто пленкой – той самой, в которую пауки откладывают яйца; эта странная тростниковая дудочка издает гнусавый звук, сопровождающий всю игру. Одурманенный им, Забуре доводит себя до исступления, передавая свое состояние музыкантам, которые самозабвенно бьют по пустым калебасам[385 - Калебас (Lagenaria siceraria) – однолетнее стелящееся или вьющееся травянистое растение с длинным стеблем, которое африканцы выращивали как огородную культуру ради его мясистого плода сферической или продолговатой формы (до 1 м в длину), часто похожего на бутылку или амфору с основной выпуклой частью и более или менее вытянутым горлом; из этого плода, очищенного от мякоти и высушенного, изготавливали посуду, кухонную утварь и музыкальные инструменты, особенно ударные (прекрасные резонаторы звука).] или потряхивают бубенцами; наэлектризованная черная цепочка раскручивается вслед за ним, и всю ночь танцующие меняют движения и мелодии, не переводя дыхания и не выказывая никаких признаков усталости.

Блистательный прием, однако, грозит затянуться, что никак не входит в мои планы. Проходит три дня; туземцы продолжают уклоняться от ответа на просьбу дать мне проводника; наконец, когда мое нетерпение доходит до предела, один человек соглашается проводить меня по берегу Огове до острова Мбамо[386 - Мбана (Мбамо), остров длиной 3 км, расположен чуть ниже места впадения в Огове Малой Окано.], примерно в трех часах пути от деревни Мамьяки.

Мы покидаем ее 5 мая; я иду с твердым намерением нигде больше не останавливаться, чтобы не создавать новых подобных препятствий. По пути мы встречаем большую деревню, охраняемую пятью сторожевыми постами; ее вождь отказывается дать нам аудиенцию, потому что, по его словам, суеверный страх <перед белыми> мешает ему видеть души мертвых. Затем мы минуем еще две деревни, и в конце концов лесная тропинка приводит нас в Нбеле, селение на берегу реки, откуда открывается широкий вид на норд-норд-ост.

В Нбеле к нам неожиданно присоединяется Мамьяка. Мой очень эгоистичный друг еще раз пытается отговорить меня от похода к Бове: его покровительство, убеждает он, не распространяется дальше, на ту землю, а там ненавидят чужих; моя смелость непременно повлечет за собой непредвиденные несчастья, которые очень огорчат его, хотя в них не будет его вины; он намеревается вернуться обратно, утверждая, что упрямство и поспешность белого вождя все погубили.

Так как во время этих речей я не выказываю никаких колебаний, Мамьяка вынужден сменить аргументацию. Он признается, что после моего прихода в его деревню явился Нааман, вождь Бингимили[387 - В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза называет это селение «Бингилли» (Пис. VII).], селения, расположенного на правом берегу Огове, немного выше водопада Бове. Оказывается, Нааман уже давно наблюдает за мной, но, чтобы быть свободным в своих действиях, он потребовал не выдавать его присутствия. Лучшее решение – это вернуться назад, ибо отныне я могу идти только под защитой Наамана.

Проклиная в душе эту восхитительную предосторожность дикарей, я возвращаюсь к Мамьяке. Лицо Наамана мне на самом деле известно; он явно досадует, что его раскрыли; несмотря на это, я немедленно начинаю с ним переговоры. Новые обсуждения, новые неудачи, завуалированные отказы. Тем не менее время требует от меня решительности. Если опасно демонстрировать силу, то еще более губительным будет выказать страх. Я созываю вождей на последнюю палавру[388 - Палавра (от португ. palavra «слово») – собрание вождей и старейшин деревень, на котором обсуждались важные вопросы или разбирались спорные дела.], куда прихожу, держа в одной руке несколько вещей как знак дарения, а в другой – пулю. Я кратко формулирую мою просьбу; Нааман, клянясь в своей личной дружбе ко мне, продолжает говорить, что не может принять на себя ответственность, чтобы провести меня в глубь страны. Тогда очень спокойно я перечисляю богатства, которые мы хотим привезти на наших пирогах, и те высшие силы, которые покровительствуют нам в случае войны:

«У белого, – говорю я, – есть две руки: одна, полная даров для его друзей, другую же вооружает против его врагов сама смерть; середины нет.

Мы можем подняться вверх по реке двумя способами: или предлагая прибрежным жителям обмениваться товарами, из чего они извлекут большую выгоду, или же расчищая берега огнем нашего оружия, которое стреляет без остановки[389 - Так туземцы называют наши магазинные винтовки (примеч. авт.).] и убивает с дальнего расстояния.

Нааман считает, что он не несет никакой ответственности. На самом же деле только от него зависит, обернется ли поход белых счастьем или бедствием для его страны. Либо они оставят на своем пути щедрые дары, либо вскоре Огове покатит к побережью воды, окрашенные кровью оссьеба».

Заявив, что сказал свое последнее слово, я удаляюсь среди полного молчания, которому серьезность происходящего придает особую значимость.

На следующий день я испытываю одну из самых великих радостей в моей жизни. На собрании всех вождей страны Нааман сообщает мне о принятом решении: он соглашается представить меня своим людям как друга. Дорога по Огове, закрытая до этого момента, отныне свободна.

10 мая мы пересекаем Огове выше впадения в нее реки Кан[390 - Ке, или Малая Окано, – правый приток Огове длиной 90 км. Течет с севера на юг и впадает в Огове западнее Бове.] и следуем вдоль левого берега. Оссьеба с гордостью показывают мне многочисленные плантации, которые они отобрали у племен оканда. 11 мая мы прибываем в деревню Микок, где проводим ночь.

Мы находимся совсем недалеко от деревни Наамана, только она расположена на другом берегу. У лодки, которая должна была перевезти нас туда, адума, пока мы спали, обрезали швартовы. Наутро мы пересекаем реку на плоту комбо-комбо. На некотором расстоянии от берега, немного выше водопадов Бове, посредине обширной саванны мы видим хижины Бингимили, нашей новой резиденции.

Туземцы, которым Нааман представил меня, проявляют ко мне то же самое любопытство, что и люди Мамьяки. Бедная хижина из коры и сухих листьев, которая будет служить мне жилищем, заполняется людьми; они следят и комментируют каждое мое движение. Поскольку Нааман воздал хвалу моему хладнокровию, мужчины направляют на меня дула ружей и пытаются тысячью способами поймать в моих глазах хоть какой-то проблеск страха. Следуя обычаю, первая жена вождя приносит мне еду; она приглашает на мою трапезу целую толпу, и вскоре десять или двенадцать голов закрывают единственный низкий проход в хижину, а их брызжущее из глаз удивление заполняет все ее пространство.

Они не оставляют меня и с наступлением темноты; волей-неволей я вынужден позволить им смотреть на мои приготовления ко сну; любопытство зрителей удовлетворяется только тогда, когда, увидев мои обнаженные ноги, они издают крик: «У него пять пальцев!», после чего удаляются, и я могу спокойно спать до утра.

С каждым днем отношение ко мне туземцев становятся все более и более благосклонными[391 - Де Бразза потряс местных оссьеба, застрелив из ружья крупную антилопу (Пис. VII).]. Одни приносят мне плоды своей охоты, другие угощают сидром, сделанным из спелых бананов – первый сброженный ликер, который я пью в этой стране. Я хожу к водопадам Бове и изучаю топографию всех окрестностей: их знание может оказаться полезным в случае, если события вынудят нас форсировать отъезд; к счастью, эта крайняя ситуация минует нас. Ко мне приходят[392 - Из письма де Бразза от 23 ноября 1876 г. следует, что вожди оссьеба с берегов Ивиндо явились к нему не тогда, когда он находился в Бингимили, а несколько позже, когда он уже вернулся в деревню Мамьяки (Пис. VII).] многие вожди из соседних деревень, расположенных по реке Ивиндо; кажется, у них есть желание жить в добрых отношениях с белыми[393 - Наши успехи на охоте приводят их в восхищение, они начинают осознавать всю пользу, которую могут извлечь из знакомства с нами (примеч. авт.).]. Хотя они пока еще препятствуют моему намерению нанести им ответный визит, тем не менее у меня есть надежда, что позже они обязательно помогут нам. Я щедро воздаю им за дары и обещаю привезти Нааману дорогой подарок, когда мы будем подниматься по Огове на пирогах. Считая превосходными достигнутые результаты и не желая торопить события, я возвращаюсь в деревню Мамьяки[394 - Куда незадолго до этого прибыл Ленц (Пис. VII).], а затем 20 мая[395 - В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза указывает иную дату – 21 мая (Пис. VII).] в Лопе, где застаю нашу штаб-квартиру в прекрасном состоянии.

Глава XI. Разведка по землям между Лопе и Думе (Фаны оссьеба, шаке[396 - Шаке (башаке) – этнос, принадлежащий к группе бакота; обитает в бассейнах Лассио, Себе, вдоль Огове ниже водопада Бунджи и в низовьях Офуэ. Многие, вслед за де Бразза, включали его в этническую группу фанов. По сведениям, полученным Маршем, шаке (оссьебо) раньше жили у устья Лоло, куда некогда мигрировали из долины Лазо (Лассио), однако затем под давлением пришедших с севера оссьеба были вынуждены подняться вверх по Огове; оканда же, прежде их непосредственные соседи, наоборот, спустились по ней вниз, за водопады Бове (Marche A. Op. cit. P. 331–332).], оссьеба, адума) (24 мая – 27 июня 1876 г.)

Став друзьями самых влиятельных вождей, мы можем в дальнейшем не бояться враждебных акций, которые в недавнем прошлом остановили европейских исследователей; лед растаял. Мы уверены, что, действуя с терпением и тактом, будем неуклонно продвигаться вперед; отныне и доктор Ленц пользуется общим доброжелательным отношением к белым и готов продолжить свой путь. Правда, оканда демонстрируют по отношению к нам такую горячую дружбу и бросают на наши склады товаров такие выразительные взгляды, что возникает опасение, как бы они не помешали нашей экспедицией покинуть эти места без потерь. Чтобы предотвратить любые неожиданности, я уже решил, что на каждом новом этапе нашего путешествия буду вербовать туземцев из разных племен, живущих в верхнем течении Огове: если между Ламбарене и Лопе на нас трудились оканда, то между Лопе и Думе мы доверим транспортировку грузов адума.

Тем временем мне удалось завершить мою пропагандистскую кампанию двумя маневрами, равно удачными. Незадолго до моего возвращения случилось вот что: плот, на котором находились трое павинов, унесло вниз по течению и прибило к острову как раз напротив земли оканда. Те сразу же захватили потерпевших крушение и надели на них рогатки. Я убеждаю людей из Ашуки, к слову, не слишком воинственных, что белый – такой же друг павинов, как и их друг, и он не может терпеть, чтобы при нем наказывали кого-либо из его союзников. Я уговариваю снять с пленников рогатки, а затем и освободить их, и те беспрепятственно возвращаются в свою деревню. Но несколько дней спустя один из вождей оканда узнает, что павины подстерегли и захватили двух его людей. Я вынужден снова вмешаться. Я отправляюсь к ним, не питая особой надежды на успех; тем не менее мне удается умерить гнев оссьеба: я напоминаю им о своем недавнем участии в деле трех павинов, и оба оканда возвращаются домой целыми и невредимыми. Переговоры, без сомнения, ни к чему бы не привели, если бы павины первыми взяли в плен оканда; как бы там ни было, молва о нашем миролюбии будет теперь распространяться еще быстрее, ибо отныне наши слова подкрепляются делами.

Я понимаю, насколько далеко простирается эта молва, когда Мамьяка официально представляет мне своего племянника Забуре, вождя деревни в одном дне пути выше устья Лоло[397 - Лоло – левый приток Огове длиной 300 км. Берет начало на массиве дю Шайю. Чрезвычайно извилистая в верховьях, когда пересекает очень гористую местность, эта река близко подходит к Огове немного ниже Ластурвиля, но не впадает в нее, а некоторое время течет параллельно, иногда приближаясь к ней на расстояние менее 4 км. В нижнем течении Лоло минует четырнадцать порогов. При впадении в Огове близ селения Джаконамой ее ширина достигает 150–180 м.], и сообщает, что тот лично будет сопровождать меня до страны адума.

Как только все приготовления завершены, 24 мая[398 - См.: Marche A. Op. cit. P. 260.] я покидаю Лопе, чтобы начать экспедицию, которая, по моим расчетам, продлится не более двух недель. Мамьяка[399 - В деревню которого де Бразза прибыл 26 мая (Пис. VII).] дает мне в качестве носильщиков четырнадцать мужчин и двух женщин[400 - См.: Пис. VII.]; кроме того, в отряд входят проводник Забуре, переводчик Дени и два сенегальских лапто Метуфа и Балла Туре.

27 мая мы наконец отправляемся в путь[401 - Подробное описание путешествия де Бразза из Лопе в страну адума дано также в его письме от 23 ноября 1876 г. (Пис. VII).]; сначала нам приходится идти через лес[402 - Необходимость выбора пути через девственный лес была обусловлена тем, что племя Забуре вело войну с прибрежными жителями, поэтому его люди не могли воспользоваться наиболее удобным речным путем вверх по Огове (Пис. VII).] по достаточно хорошо протоптанной тропинке, затем по руслу какого-то ручья, вода в котором доходит до колен. Вскоре мы оказываемся в настоящей лесной чаще: Забуре, уже проходивший здесь до нас, когда навещал своего дядю, распознает дорогу только по ветвям, которые обломил во время первого путешествия. Почву развезло из-за беспрерывных дождей, обычных для этого сезона, и мы двигаемся очень медленно и с большим трудом. Чтобы не потеряться среди непроходимого леса, мы время от времени окликаем друг друга, но только одна далекая песнь турако[403 - Бананоед – птица из семейства бананоедов из отряда лазающих; довольно крупная, с подвижным хохолком на голове, коротким высоким сжатым с боков клювом, средних размеров крыльями, длинным широким хвостом и длинными крепкими плюснами. В Западной Африке обитает разновидность бананоеда – большой голубой турако (Corythaeola cristata); его длина – 70 см, оперение на голове и на шее ярко-голубого цвета, на груди зелено-желтого, в нижней части ржаво-красного; он живет в лесах, имеет звучный голос, питается почками листьев и ягодами.] отвечает на наши призывы. Мы идем в полутьме: густая листва почти не пропускает лучей, если не считать просветов, образовавшихся на месте деревьев, упавших от дряхлости или ударов молнии. Мы то скользим среди лиан и ветвей, то преодолеваем какой-нибудь ручей или реку без брода по высохшему стволу; этот естественный мост раскачивается так сильно, что я пропускаю вперед себя моих людей, прежде чем самому отважиться на чудеса эквилибристики. Несмотря на наши усилия, мы проходим всего пять миль[404 - 9 км.], или девять километров, и едва успеваем нанести на карту пройденный маршрут, как вдруг лес стремительно погружается в беспроглядную темноту, оповещая нас о заходе солнца.

На этой сырой земле, или, скорее, слое опавших листьев, пропитанных влагой, европейцу было бы трудно добыть необходимое тепло и место, где можно было поспать. Однако благодаря туземцам в одно мгновение дрова расколоты, огонь разожжен, и в то время как бананы, освобожденные от кожуры, очищенные и разрезанные, варятся в котле, столь же быстро устраиваются постели и навесы. Нельзя сказать, что четыре рогатины, вбитые в землю и покрытые ветвями и листьями, делают место отдыха комфортным; но, по крайней мере, здесь можно спастись от сырости; костры, разведенные у каждого края этой конструкции, делают одеяла лишними; шалаш представляет собой некое подобие рамы, которую держат в наклонном положении колья; он практически не пропускает воды, так как щедро устлан листвой и кусками коры.

Что касается меня, мне не стоит никакого труда соорудить для себя собственную палатку; для этого достаточно повесить гамак между двумя деревьями и набросить на перекладину одеяло.

Наш бивак готов: мы можем обсохнуть, поесть и даже довольно хорошо выспаться.

В один из последующих за этим дней Забуре признается мне, что вскоре у нас возникнут проблемы. Его люди, говорит он, полностью доверяя моему оружию, которое никогда не пропускает дичи[405 - Слава о необычайных охотничьих способностях путешественников широко распространилась среди оссьеба. Ср.: Пис. VII. Марш, посетивший практически в это же время деревни оссьеба на левом берегу Огове, рассказывает историю, случившуюся с ним в одной из них, где его встретила огромная толпа: «… так как разнесся слух о белом, убивающем птиц на лету, сомневающиеся просят продемонстрировать это умение и показывают пальцами на всех птиц, пролетающих в небе. Чтобы отвязаться от них, я убиваю одну к великой радости присутствующих, которые кричат, топают ногами и хлопают друг друга по плечу. Те, кто подобрали птицу, показывают другим дырочки от дроби…» (Marche A. Op. cit. P. 270).], не позаботились захватить с собой провизию; теперь они ждут от меня ежедневного рациона. Мое беспокойство велико, ибо я вижу, что наших запасов едва хватит на три дня: охота становится единственной надеждой; но, несмотря на то, что мы идем очень осторожно, в полной тишине и напрягая все наше внимание, нам не удается обнаружить на верхушках деревьев никаких обезьян – добычу, на которую обычно рассчитывают[406 - Описание охоты Марша на обезьян в земле бакале см.: Ibid. P. 249–250.].

Рацион сокращен. Забуре уверяет нас, что мы найдем пропитание на покинутых плантациях около реки Лоло; я начинаю уже всерьез подумывать о возвращении, но в один из вечеров вдруг замечаю, что идущие впереди носильщики подают друг другу какие-то знаки. Я ускоряю шаг, предположив, что речь идет об обезьяне, но переводчик сообщает мне, что это должен быть слон[407 - Лесной африканский слон (Loxodonta cyclotis) немного меньше саванного слона и редко превышает 2,5 м; он более длинный и не такой широкий, с более густым волосяным покровом коричневого цвета и ушами округлой формы. Питается листьями, плодами и древесной корой. Туземцы охотились на него, устраивая засады (Marche A. Op. cit. P. 249).]. Слышен его топот, и каждый из спутников радостно оборачивается ко мне, как если бы зверь уже лежал на земле.

Инстинкт мне подсказывает, что наша тяжелая ситуация наконец-то разрешится[408 - В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза, наоборот, упоминает о своих колебаниях, вызванных, в частности, тем, что только один ствол его карабина имел нарезку и что у него не было пули для гладкого ствола (Пис. VII).]; движимый этим чувством, я почти несусь по указанным следам. Один из лапто, Метуфа, пытается не отставать от меня[409 - Хотя и держится все же несколько позади де Бразза (Пис. VII).], павины же, более осторожные и к тому же не имеющие других ружей, кроме кремневых, отстают с багажом. Я бегу некоторое время, как вдруг шум ломающихся ветвей предупреждает меня, что слон совсем рядом; повернув голову, я сразу же замечаю его сквозь лианы примерно в двадцати шагах от меня. Чтобы не промахнуться, я опускаюсь на колено и жду, когда он повернется так, что откроется точка между глазом и ухом – попав в нее, пуля становится смертельной. Примерно минуту животное стоит неподвижно, показывая мне свой лоб. Я прицеливаюсь, скользя дулом по бивням, чтобы попасть во впадину плеча, стреляю, и, пока дым не рассеивается, у меня на какой-то миг остается надежда, что пуля достигла цели, но внезапный треск ломающихся сучьев предупреждает, что слон идет на нас. Мне не удается сразу отпрыгнуть в сторону, и вот я весь обрызган кровью убегающего зверя. Но красные пятна четко обозначают его путь. Я преследую беглеца с двумя павинами, полный решимости не оставлять добычу, которая рано или поздно будет нашей. Спустя четверть часа мы достигаем оврага, в глубине которого течет небольшой ручей. Слон, без сомнения, там, ибо мы видим темную массу, несущуюся по воде[410 - Позже выяснится, что это была группа из четырех диких быков, обратившихся в бегство при появлении людей (Пис. VII).]. Я стреляю, мои люди устремляются вперед, и их радостный вопль говорит, что на этот раз мой выстрел был удачным. Каково же, однако, мое удивление, когда, спустившись вниз, обнаруживаю, что моя пуля поразила хребет дикого быка[411 - Дикие быки долины Огове очень напоминали домашних быков и весьма отличались от обитавшего в этом регионе африканского лесного (каффрского) буйвола (Syncerus caffer nana), имевшего изогнутые рога и красновато-коричневую окраску и весившего от 265 до 565 кг.]! Но голод больше не угрожает нам, и мы можем оставить в покое нашего слона. Конечно, Забуре хотел бы продолжать преследование, рассчитывая хорошо заработать на продаже бивней. Я отговариваю его, объясняя, что такие маленькие бивни не стоят того, чтобы за ними гнаться, и тем самым спасаю отряд от ненужной задержки. Павины разделывают быка своим способом; они съедают бо?льшую его часть с жадностью, которой может похвастаться каждый дикарь, когда речь идет о куске свежего мяса; остальное коптится, и мы трогаемся в путь с большим запасом провизии, который выручит нас в случае неудачной охоты в последующие дни.

Ливень не прекращается, осложняя наше путешествие, к тому же один из моих лапто, Балла Туре, занозил ногу, и мы вынуждены идти не так быстро. Однако 3 июня мы достигаем <левого> берега Огове около устья Лоло, и радость встречи с этими местами заставляет нас забыть о перенесенных трудностях. Компьень и Марш остановились у Ивиндо, где им пришлось к тому же столк нуться с порогами. Здесь же река, шириной в шестьсот метров, величественно и неторопливо катит свои воды, и ни один риф не встает на пути ее спокойного и мощного течения.

Однако вопрос о продовольствии снова серьезно тревожит нас, ибо мы обнаруживаем, что все плантации, на которые рассчитывал Забуре, вытоптаны слонами.

Наш запас бычьего мяса истощается, состояние раненого лапто ухудшается[412 - В письме от 23 ноября 1876 г. де Бразза пишет о болезни не Балла Туре, а Метуфы, у которого, по его словам, началась лихорадка, сопровождавшаяся кровохарканьем (Пис. VII).]; если мы надолго задержимся, ожидая его выздоровления, то голод неминуем.

Я решаюсь оставить здесь[413 - Согласно письму де Бразза от 23 ноября 1876 г., больного лапто (там – Метуфа) оставили одного еще до того, как отряд достиг берега Огове (Пис. VII).] Балла Туре с большей частью багажа, щедро обеспечиваю его пищей и спешу переправиться на другой берег <Огове>, чтобы попросить адума как можно скорее послать за больным пирогу и привезти его к нам.

Чтобы пересечь Огове, мы садимся на плот, который оканда пренебрежительно называют «пирогой павина». Его сооружают из стволов комбо-комбо, связанных лианами. Это незаменимое плавательное средство для прибрежных жителей. Древесина комбо-комбо, даже сырая, чрезвычайно легка, тогда как другие деревья в этих местах, очень плотные и очень тяжелые, могут держаться на воде, если только их хорошо высушат. Когда туземцам нужно попасть на другой берег, чтобы поохотиться в лесу или набрать орехов нойка, им не стоит труда быстро собрать такой плот, да и весла для него тоже делаются наспех. По возвращении они бросают свою «пирогу» на волю волн.

В первый вечер[414 - 3 июня.] мы разбиваем лагерь достаточно близко к правому берегу; ночью мы слышим выстрел из ружья – это, без сомнения, Балла Туре, который хочет избавиться от какого-то непрошенного визитера[415 - Де Бразза также пришлось в ту ночь стрелять, чтобы отпугнуть тигра (Пис. VII).]. На следующий день у меня начинается приступ лихорадки, и вопреки всем моим усилиям я не могу тронуться в путь. Наш поход возобновляется 5 июня. Мы продвигаемся еще медленнее, чем когда-либо; к тому же мне приходится идти босым, так как Метуфа по неосторожности сжег мой ботинок, когда сушил обувь у костра. Вечером 6 июня мы наконец приходим в деревню Забуре.

Она расположена на возвышенности, на небольшом расстоянии от реки, в ней живет очень похожее на фанов племя шаке[416 - Ср.: Пис. VII.], которое обитает по берегам Огове между рекой Лоло и землей ошеба, или оссьеба[417 - Речь идет о меке, этнической группе, которую прежде часто считали восточной ветвью фанов.]. Деревню защищает крепкий частокол; тропинка, ведущая к потайному ходу, усеяна маленькими дырами диаметром в один фут[418 - Фут – мера длины, соотвестствующая длине человеческой ступни. Французский фут был официально установлен в 1799 г. и составил 32,48 см. Его непосредственный предшественник – «фут короля Франции» («каролингский фут»), просуществовавший с конца Раннего Средневековья и до 1799 г., происходил от древнеримского фута (

/

его размера, т. е. 32,34 см) и делился на 12 дюймов.]. Когда идет война, в каждую из этих дыр втыкают бамбуковые палки с заостренными отравленными концами. Сейчас во избежание несчастного случая ствол дерева, скрывающий западню, отодвинули в сторону.

Забуре дает мне несколько человек, и я сразу же отправляю их с двумя поручениями: одни вместе с Метуфой поплывут на плоту с грузом бананов для Балла Туре, оставшегося в одиночестве, и будут находиться там до тех пор, пока я не пошлю за ними пирогу; другие во главе с шаке Ндолла должны подняться вверх по реке до земли оссьеба и попытаться купить для меня лодку, ибо из-за крайнего истощения у меня не будет сил добраться до земли адума сухопутным путем. Чтобы моему посланцу поверили, я вручаю ему реторту с магнием и бенгальский огонь.

Теперь нужно рассчитаться с носильщиками. Их требование заплатить им за двухнедельную работу удовлетворяется без труда: каждому выделяю полную ложку соли, сажень[419 - Сажень – мера длины, соответствующая размаху рук. В данном случае имеется в виду французская «новая сажень» длиной 1,624 м и состоящая, в отличие от древнегреческой сажени и средневекового туаза (ок. 1,8 м), не из шести, а из пяти футов.] материи и нож стоимостью в одно су[420 - Су – французская монета, происходящая от древнеримского золотого солида; после реформы Карла Великого превратилась в серебряную (

/

се ребряного ливра). Денежная реформа 1795 г. упразднила ее вместе с турским ливром, но в обиходе французы стали называть «су» монету в 5 медных сантимов, т. е.

/

франка. Эта монета чеканилась до 1930-х годов и окончательно была изъята из обращения в 1940-х годах.]. Я решительно отказываю им в порохе, зато вся компания шумно радуется подаренному колокольчику[421 - По свидетельству Альберта Швейцера, европейские колокольчики, с которыми туземцы познакомились еще в XVIII в., использовались ими в качесте фетишей (Швейцер А. Указ. соч. С. 38).].

Однако проходит шесть дней, и Ндолла не только не доставляет мне пирогу, но и не подает о себе никаких вестей, хотя для выполнения такого поручения требуется самое большее три дня. 12 июня я сам трогаюсь в путь в сопровождении Забуре и нескольких человек из деревни, снова пересекаю реку и иду на юг вдоль левого берега. На следующий день нас пытаются задержать на некоторое время в деревне, которую я до сих пор продолжаю называть странным именем «Залакон». Дело в том, что, когда мы подходили к ней, я спросил у моего переводчика, как она называется, на что он ответил: «Залакон», и я по наивности записал это слово как имя собственное. Только позже я узнал, что оно означало «неизвестно» или «не знаю». Это первое место в верховьях реки, куда пришли фаны-макеи; их привел вождь, который затем спустился по Огове до Рембое, притока Габона[422 - Рембое (Рамбуе) впадает в Габонский эстуарий с юга.], где и умер. Фаны смогли за полвека установить более или менее мирным путем свою власть над частью правого берега Огове протяженностью приблизительно в триста километров.

Мы не задерживаемся в Залаконе и вечером 13 июня[423 - Исходя из письма от 23 ноября 1876 г., можно заключить, что это произошло 12 июня (Пис. VII).] прибываем в деревню шаке. Я нахожу там Ндоллу и его спутников в плену у вождя Джокондо. Мой бедный посланец не вызвал у него никакого доверия, и, несмотря на все попытки Ндоллы объясниться, его заподозрили в том, что он замышляет какое-то неожиданное нападение. По моей просьбе Джокондо незамедлительно освобождает его; кроме того, он обещает предоставить мне на следующий день пирогу, за которой и явился Ндолла; в знак благодарности я делаю ему большой подарок. Но на следующий день[424 - Согласно тому же письму, де Бразза попытался уехать из деревни Джокондо 13 июня, но из-за приступа лихорадки был вынужден вернуться обратно и смог отправиться в путь только 14 июня (Пис. VII).], к моему огромному разочарованию, я познаю все минусы преждевременной щедрости, вынужденный покинуть шаке не только без пироги, но и без проводника.

Надо сказать, что два месяца, которые я провел под открытым небом в сезон проливных дождей, не прошли для меня безнаказанно. Уже во время походов к Бове я перенес сильный приступ лихорадки, а недавнее путешествие по лесу добавило к недомоганию изрядную долю усталости. Постоянный прием ипекакуаны[425 - Рвотное средство, приготовляемое из корня одноименного кустарника, произрастающего в тропических зонах Северной и Южной Америки.] и хинина[426 - Натуральный белый кристаллический алкалоид, добываемый из коры хинного дерева, тормозящий размножение малярийных плазмодиев и обладающий жаропонижающим и обезболивающим действием. Известная как лекарственное средство еще перуанским индейцам, эта кора была доставлена в виде растертого порошка в Европу в первой половине XVII в. и являлась эффективным средством при лечении малярии до середины XX в.] не спас меня от последствий тех ночей, когда мы, промокшие до нитки, были вынуждены сушить на себе нижнее белье и верхнюю одежду.

Несколько часов спустя после моего визита к Джокондо меня настигает еще более сильный приступ: в одно мгновение я теряю способность продолжать путешествие.

Положение тяжелое. С 3 июня Балла Туре оторван от нас, он остается позади, около реки Лоло; правда 7 июня Метуфа доставил ему запас продовольствия, они теперь вместе, но продукты должны уже закончиться. Вдали от поселений оба обречены на голодную смерть, если никто не придет к ним на помощь. Любая задержка непозволительна. Я сам не могу тронуться с места из-за болезни: за мной ухаживают два шаке. Поэтому я посылаю к адума Забуре и Дени в сопровождении нескольких шаке. Только от этого отряда может теперь прийти спасение. Его задача – добраться как можно быстрее до их первого селения, где Забуре, предложив вождю товары от моего имени, должен рассказать ему о моей роли в деле примирения павинов с их прежними врагами, о нашем путешествии по суше и тяжелой ситуации, в которой мы оказались. Я запрещаю ему возвращаться, пока он не получит провизию и пироги.