Кваздапил. История одной любви. Начало

– Я пришел на ужин.

– Мы договорились, что я буду готовить, а ты приходить. Приходи, пожалуйста. Даже на завтрак. Я не против. – Она помолчала несколько секунд. – Так я перестаю чувствовать себя обузой.

– Мы закрыли эту тему!

– А вдруг ожидание продлится долго?! Вчера я написала письма родителям и главе диаспоры, там все, как было по-настоящему, но не знаю, нужно ли отправлять. Мне, конечно, как-то помогут, но поверят ли? Одних слов недостаточно.

– Родители поверят. Не могут не поверить.

– Я говорю не про них, они далеко.

– Не поверят тебе – поверят мне, я живой свидетель произошедшего и подтвержу где угодно…

Хадя опустила глаза.

– Вот именно. Живой. Пока.

Настроение сразу упало.

Из принесенных продуктов Хадя забраковала колбасу:

– Не покупай больше. Еще не надо фарша, котлет и других полуфабрикатов. Просто мясо, а я сама все приготовлю.

– Прости, забыл.

Я виновато развел руками. Казалось бы, чего проще: не брать ничего, что хотя бы в принципе содержит свинину, но если долго живешь в отрыве от чужих традиций, о знакомом с детства правиле забываешь.

Сегодня меня потчевали хинкалом. Не хинкали, родственниками пельменей, кое-где по лингвистическим традициям сокращенными на последнюю букву. Дагестанский хинкал – это сразу первое и второе блюдо, его подают с особенным соусом, и хотя в основе лежит обычный набор мяса и теста, но в целом получается как в ситуации с одеждой: модельерами берется одна и та же ткань, а дальше одни создают продукт высокой моды, а другие – ширпотреб для продажи на рынке. Ширпотреб – тоже одежда, «для широкого потребления», она нравится всем, но когда у человека есть выбор, он всегда предпочтет дизайнерскую вещь обычной.

– Нравится?

– Словно в детство вернулся.

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

– Нет, тебе. Если бы не ты…

– Хватит.

Доедали молча.

Я потребовал:

– Давай мне письма. Родителям отправлю почтой, а второе лучше передать лично. Кому и куда?

По щекам Хади поползли розовые кляксы.

– Пока не надо. Потом. Я еще не уверена.

– Поздно не будет? – Я поглядел на сгущавшийся сумрак за окном. – Кстати, в прямом смысле поздно, мне пора.

– Подожди! – Хадя вскочила. – Я хотела постираться!

– Могу помочь.

– Еще раз такое скажешь, останешься без домработницы. Ты где стираешься?

– У себя.

– Неси все сюда. И не увиливай, я запоминаю, в чем ты ходишь, и если хотя бы один носок пройдет мимо моего таза, этот таз будет на твоей голове.

Мы вели себя, словно были семьей. Меня это странно возбуждало. Возможно, не только меня, но чтобы вытащить такую правду из Хади, пришлось бы ее убить.

На следующий день я приехал к обеду. Пакеты едва протиснулись в дверь.

– Принимай, хозяйка!

– Я не хозяйка.

Хадя вновь щеголяла в моей одежде. Кажется, ей нравилось. Мне тоже.

– Классно выглядишь. Обед будет?

– Я же обещала.

– Значит, ты хозяйка.

Сегодня меня вновь кормили на убой. Еще немного такого питания, и лишние килограммы станут основными, а лишним стану я.

– Не нравится? – всполошилась Хадя, когда в отодвигаемой тарелке осталось две трети щедро отмеренной горы.

– Много. Мне столько не осилить.

– Понимаю, я слишком расточительная. Продукты очень дорогие. Надо быть экономнее.

– Не в том дело. Все просто изумительно…

В глазах напротив собирались слезы.

– Хадя, ты чего? Мне очень нравится, как ты готовишь, но столько съесть невозможно физически.

Иногда дружеское объятие говорит больше слов, но поднятая рука замерла на весу. Хотелось погладить или хотя бы успокаивающе потрепать за плечо, однако – передо мной горянка. Прикосновения допускались исключительно в качестве форс-мажора, когда другого пути нет. Сейчас он был. Я продолжил говорить.

– Ты очень хорошо готовишь.

В ответ раздалось очень тихо, словно Хадя не хотела, чтобы ее расслышали: