Казаки в Абиссинии

– Что такое? Помещение нехорошо?

– Отличное помещение! – говорит Авилов.

– Чего лучше! – подтверждает вахмистр.

– Электричество, – робко тянет Могутин.

– Обед вам не нравится, что ли? – спрашиваю я.

– Так точно, – потупясь и стыдливо опуская глаза, говорит Духопельников.

– Что же вам дают? Мало, что ли?

– Мало не мало, а есть нечего, – замечает Терешкин.

– Мы бы сами-то лучше, – скромно говорит командный кашевар, трубач Алифанов.

– Какой же обед был у вас сегодня?

– Да кто его знает! Вареные огурцы, слизни какие-то, а мяса почти не было.

Заглянул в меню. Действительно, соусы да фарши, а беф только один, блюд много, а всего помалу.

– Что делать, – говорю, – братцы. Помни присягу, ешь что дают!

– Мы что ж! Мы ничего. Так только, – послышались голоса. Я распустил команду и пошел к себе.

«Терпеть холод и голод и всякие нужды солдатские» имеет смысл тогда, когда избежать этого нельзя, но когда избегнуть можно, и очень легко можно, то всякое лишение уже становится под ответственность начальника. Я пошел к хозяину отеля и попросил уделить мне уголок плиты, давать мне на обед то, что я попрошу, и допустить на кухню двух казаков стряпать.

С большим сомнением в том, что из этого выйдет какой-нибудь толк, выслушал меня швейцарец, управляющий отелем, но согласился. Как обрадовались зато казаки, когда узнали, что завтра у них будут щи донские и картофель с салом.

30 октября (11 ноября), четверг. Утром занимался гимнастикой, потом двух отправил на стирку белья, двух – на кухню готовить обед и пятнадцать человек – в таможню на работы.

Многие ящики, особенно с инструментами и съестными припасами, закупленными в Одессе, разбились, у других оказались повреждения. Купили доски и на берегу Суэцкого канала под громадным навесом французской компании устроили плотницкую мастерскую. Застучал русский топор, и работа закипела. Одни строят ящики, другие забивают менее поврежденные в клетки, третьи надписывают, четвертые увязывают, я с С.Э.С-м наблюдаем, осматриваем, надписываем.

По порт-саидским понятиям дьявольский холод, по нашим хорошо – градусов 16° R[19 - 1 градус Реомюра равен 1,25 градуса Цельсия: 16° = 20 °C, 22° R = 27,5 °C.] в тени и 22° R на солнце. Работа кипит с двух часов до восьми вечера непрерывно.

В восемь часов обед. У меня такая пробная порция на столе, что я думаю, не съесть ли мне ее всю и отказаться от чопорного скучного обеда в столовой отеля. Великолепные щи смастерили Терешкин с Алифановым, щи из свежей капусты с помидорами и луком. Это может понять только тот, кто уехал давно из России, кто пьет вареный чай с перцем и ест, всё поливая красным стручковым перцем и соей.

Итальянский консул спрашивал у нашего консула – правда ли, что белые бородатые люди настоящие казаки, и, получив утвердительный ответ, выразил крайнее изумление, что еще не было скандалов, никого не зарезали и не ограбили. «Скандалы будут», – сказал он с уверенностью. «Посмотрим», – подумал я.

31 октября (12 ноября), пятница. С восьми утра до пяти часов дня вся команда на работе в таможне. Ящики для галет вследствие спешности приемки их в Александрии оказались не обшитыми парусиной, а главное, не подписанными, где лежат галеты (для нижних чинов) и где бисквиты (для офицеров). Двадцать больших ящиков. Каждый надо вскрыть, посмотреть, обшить холстом, обвязать веревкой и надписать. Но люди соскучились ничего не делать на пароходе и работают охотно и весело.

Кругом кипит портовая жизнь. То и дело подходят тяжело нагруженные баржи. Несколько арабов и негров в живописных лохмотьях бегают и суетятся, снося вещи на берег. Иной ящик величиной аршина четыре в кубе и весом до шестнадцати пудов. Несколько человек его едва приподнимают. И вот его взваливают на спину несчастному носильщику, на грязную рогожную подстилку, он закидывает его поперек веревкой, обматывает веревку около лба, где у него тоже грязная подушечка, и тащит, согнувши сухие волосатые ноги, эту тяжесть один. Да еще посмеивается.

Арабы на спорную и веселую работу конвоя смотрят с удивлением.

– Москов ашкер – хорош! – говорят они и смеются, скаля свои белые зубы.

Итальянский консул с опасением осведомляется каждый день у господина Пчельникова о казаках.

– Что они делают?

– Сегодня и вчера работали в таможне. Чинили ящики, перекладывали грузы.

– И царские подарки трогали? – с ужасом спрашивает консул.

– Да.

– И вы это сами видели?!

– Ну да.

– При вас это было?

– Да, при мне.

Консул волнуется и кипятится.

– Ну вот, сейчас видно, что вы молодой человек, неопытный, да разве можно это позволить – растащат!

За табльдотом я сижу против итальянского консула: он сердито ест, чавкая толстыми губами. «Бедный, бедный!» – думаю я.

1 (13) ноября, суббота. Ночью лил проливной дождь, и утром еще немного моросит. Это в Порт-Саиде редкость. После утренних занятий водил людей на прогулку по берегу моря. Собирали раковины, смотрели крабов. Назад вдали от города по берегу моря прошли с песнями. Вечером офицеры и врачи, не уехавшие в Каир, собирались в цирк. По темным улицам пробрались к палатке, собранной из грубого холста. Народа не видно, музыки не слышно. Француз, содержатель цирка, объявил, что сегодня по случаю холода представления в цирке нет. Холода! – когда мне без пальто в одном сюртуке было слишком тепло.

– Что же у вас есть интересного? – спросили мы у содержателя цирка.

– О! Есть вещи, достойные внимания: слон, два русских, осел, обезьяна, японец.

– Что же они делают у вас, эти русские?

– О, они умеют прыгать, кувыркаться – они очень интересны.

Итак, назавтра нам предстояло удовольствие увидеть двух русских, которые умеют прыгать, кувыркаться наряду со слоном и ослами. Приятная перспектива для русского!

Возвращаясь из цирка в отель, мы услышали в маленькой гостинице чудную игру на скрипке с аккомпанементом арфы. Заглянули в окно. Небольшая передняя отеля установлена столиками, два юноши-англичанина валяются на соломенных кушетках, куря папиросы и заигрывая с белокурой мисс, сейчас с картинки на конфетной коробке. В самом углу скромно приютились два мальчика-итальянца. Старший, лет четырнадцати, играл на скрипке, младший, лет семи, бледный и худой, очевидно, больной, аккомпанировал, полулежа в кресле, на арфе. Соблазн послушать европейскую музыку в Порт-Саиде в чудную лунную ночь, в заснувшем городке, играющем роль всесветной почтовой станции, был слишком велик – мы зашли.

Музыканты оживились. И среди ночной тишины в пустынном кафе раздались чудные звуки серенады Брага. Сколько воспоминаний пробудили они! Они перенесли нас на минуту в Петербург, на родину, в Россию…

Вернувшись, я прошел в команду. Люди спали на кошмах и на бурках. Дежурный сидел в углу и при свете лампы читал книгу. Казарма и в Порт-Саиде была казармой, со всеми ее аксессуарами…

2 (14) ноября, воскресенье. Вчера вечером, по случаю субботы, я читал подряд в помещении команды молитвы, псалмы и песнопения, положенные для субботней вечерни. Эти молитвы, размеренное пение «Господи, помилуй» в помещении шестого этажа, залитом вечерним солнцем, были оригинальны и умилительны для простых казачьих сердец. Сегодня мы собирались пройти в одну из церквей прослушать обедню. В десять часов утра команда в ярко начищенных сапогах, в желтых куртках, новых шароварах и свежевымытых белых чехлах на фуражках построилась в своем помещении.

Пошли в греческую церковь. Губастый черноволосый монах объявил, что обедня уже окончена; осмотрели маленькую церковь с грубо резанным иконостасом и пошли дальше. Толкнулись к коптам – тот же ответ – обедня окончена. Тогда я повел в англиканскую церковь. В маленькой и чистой, изящно обставленной церкви народу было немного. Капеллан усадил казаков рядом с матросами английского военного судна, и казаки стали внимательно вслушиваться в чуждое для них богослужение. За органом играла и пела молодая девица, хор матросов ее сопровождал. Гимн дрожал под сводами голубого купола и плавной мелодией разливался по храму.

«Всякое дыхание да хвалит Господа!» На всех языках разносится хвала Ему… Казаки вставали и садились на свои стулья, сообразно с тем, как то делали англичане. Ни разговора, ни шепота, полное уважение к чужой религии.

Служба кончилась. Пошли из храма.