Малокрюковские бастионы

– Списали в колхозе эти телефоны. По ним с бригадами из правления колхоза разговаривали. Спасибо Сороке – вовремя узнали, не успели выбросить, уже в кузов автомобиля положили, а мы тут как тут.

– Оперативно сработали…

– Что нового? – спросил Митя ребят.

В это время зазвонил телефон. Мальчишка взял трубку и через минуту расплылся в улыбке. Затем вытащил штекер с проводком из одного разъёма, вставил в другой, покрутил ручку и сказал. «Алло… алло… докладывает Саратов. Саратов, говорю, докладывает. На ферме эксперимент прошёл удачно. Да, удачно. Сегодня состоится заседание правления колхоза по этому вопросу… Да, да, сегодня вечером. Доложил Сорока.

– Дежурные телефонист и радист, – сказал Митя. – Это телефон для внутренней связи, дальней связи пока нет. Проводов не хватает до деревни дотянуть, да и телефонов тоже нет, а что здесь, внутри протянуты – никудышные, одни скрутки, да и телефоны оставляют желать лучшего. Я вот мечтаю о том, что когда вырасту, то изобрету такую маленькую рацию, чтоб она в кармане умещалась, и чтоб я при её помощи мог, со всеми с кем захочу, разговаривать. Рация – не телефон, ей провода не нужны, в поле, или в лесу, всё равно, надо только вес и габариты уменьшить вот этой рации,– и он кивнул на зелёный железный ящик.

– Это у вас настоящая рация? – удивился Костя.

– Разумеется, настоящая, только очень слабосильная. По ней председатель селекторные совещания проводил с бригадирами. Они получили новую, а нам их досталась, только уже сломанная. Километра на два-три её хватает, а дальше уже не берёт, маломощная. Мы по ней с Варягом связываемся. Учитель физики – заядлый радиолюбитель и Митя Водовозов, долго колдовали над схемой радиостанции, но всё-таки добились своего. Аппарат заработал.

Только эту информацию Костя уже почти не воспринимал. У него от множества впечатлений и хождений по снежным коридорам закружилась голова.

– Это с непривычки, – сказал Митя.

Он отвёл Костю к дежурному по крепости и тот разрешил ему идти домой, сообщив пароль на завтрашний день. Он звучал так: вопрос – «Сегодня на лыжах кататься будем?». Ответ – «Я не буду, у меня крепление сломалось». Это на всякий случай. Вдруг понадобится. И Костю вывели из крепости по потайному выходу, потому как сигнальщик заметил на дороге какое-то шевеление и решили со спуском лестницы не рисковать.

Мальчишки действуют

Поздно вечером Иван Хворостов, как ни в чём не бывало, поехал на санях за колхозным силосом для своей коровы. Хворостов знал, что в это время сторож на вахту уже заступил. Только у сторожа была одна особенность. Он как приходил на дежурство, так сразу ложился на лежанку в караулке немного поспать, объясняя для себя такой поступок тем, что вечером никто колхозное добро воровать не будет, а ночью он не спит. Так, что Хворостов мог в это время ехать, не боясь, что его увидят.

Вечер выдался морозный и тёмный. Ни луны, ни звёзд. Лошадь с заиндевелой мордой трусцой бежит по накатанной дороге, то и дело пофыркивая. Надо было ехать шагом, меньше шума, но Хворостов торопится, он и так запоздал с выездом. Как на грех пришёл почтальон с газетами, а его сразу не выправодишь. Работа у него такая, газеты носить, да языком болтать. Теперь надо навёрстывать упущенное. Он и не заметил, как сзади к саням прицепились две ребячьих фигурки. Встав на полозья и держась за спинку саней, они лихо доехали почти до самой силосной траншеи. Это были Толя Тропинкин и Саша Чесноков. Как только сани стали приближаться к силосной траншее ребятишки незаметно отцепились и словно тени скользнули в сторону от дороги и растворились в темноте.

– Я, кажется, нос немного приморозил,– проговорил Толя Тропинкин и стал тереть кончик носа варежкой.

– А ты б его раньше потёр,– ответил Саша Чесноков.

– Как бы я это сделал, когда я руками за сани держусь, чтоб не свалиться?

– Попросил бы Хворостова остановиться. Останови, мол, дядя Ваня лошадь, у меня нос мёрзнет, а потереть не могу.

Оба тихонько засмеялись.

– Тебе что… у тебя один нос подмёрз, а мне грелка с водой всё бедро отхлопала. Съехала со спины и хлопает. Я её и так и эдак, а она ни в какую не сдвигается. Так и ехал.

– Я свою привязал, чтоб не съезжала, – заметил Саша.

– А я не додумался.

– Смотри…, дядя Ваня к траншее подъехал, уже в траншею спрыгнул, силос вилами начал выбрасывать. Можно начинать, – прошептал Толя.

– Выдвигаемся…, только короткими перебежками. Хворостов наклонится – мы бежим. Он выпрямился – мы затаились. Понял?

– Чего тут не понять…

Мальчишки короткими перебежками двинулись в сторону саней.

Хворостов и не думал, что его в этот вечер подстерегает такая невезуха. Он старательно вонзал вилы в рыхлую силосную массу и выдирал широкие слои слежавшейся и перепревшей жёлто-коричневой массы. «Жаль, что на санях к яме близко не подъехать,– сетовал он. – Приходится сначала силос из ямы выбрасывать наружу, а затем уже нагружать его на сани».

Силосный запах сильно ударил в нос подкрадывающимся мальчишкам.

– Я чихать хочу, в носу свербит,– прошипел Толя.

– Я тебе чихну… – строго ответил Саша. У меня вон ноги мёрзнут. Мороз, наверное, градусов двадцать.

– Мороз – это хорошо… весь расчёт на него.

– Я понимаю, что хорошо, а с другой стороны уши жалко.

– Перестаём болтать, а то Хворостов услышит.

Наконец мальчики крадучись добрались до саней. Прислушались. Быстро достали, наполненные водой резиновые грелки и стали поливать каждый свой санный полоз. Это удалось им сделать совершенно незаметно.

Работа у Хворостова была не спорой. Силос с трудом выдирался из общей массы. И прошло изрядно времени, пока он набросал кучу силоса около саней. Лошадь, привыкшая к таким ночным поездкам, тихо стояла около траншеи и чего-то жевала, потряхивая головой и гремя уздечкой.

Дядя Ваня всё копал и копал. Наконец и он, видимо решив, что хватит, выпрыгнул из траншеи, высморкался и стал накладывать заготовленный силос на сани. Погрузив силос, он видно решил, что маловато наложил и снова спрыгнул в траншею за новой порцией.

– Вот жадина… – Прошептал Толя. – Крадёт, да ещё жадничает.

– Это хорошо, что жадничает,– ответил Саша. – Пусть подольше сани постоят, лучше полозья примёрзнут.

– И то верно. А я как-то об этом не подумал,– согласился друг.

Ребята стали ждать, как Хворостов закончит погрузку. Наконец он воткнул вилы в воз и взял в руки вожжи. Раздался причмокивающий звук, и хлопок вожжами по спине лошади. Но, что это? Лошадь упёрлась всеми четырьмя ногами, дёрнула, но воз с места даже не сдвинулся. Животное скользило копытами, вновь и вновь дёргало, но всё тщетно.

– Как примёрзли…, зараза… – тихо ругался Хворостов, пытаясь помогать лошади. Толя, тем временем, вытащил из кармана фонарик и, направив его в сторону сторожки, помигал. Это означало, что дело сделано, сани приморожены, можно приступать ко второй части плана. В это время двое других мальчишек, увидев световой сигнал, подхватили ведро, накрытое тряпкой и, резко открыв дверь в сторожку, высыпали содержимое ведра в помещение. А в ведре находились заранее наловленные воробьи. Воробьи стали летать по караулке и разбудили сторожа.

– Кара-у-л!!! – Спросонья закричал благим матом сторож. Он выбежал из сторожки и с перепугу стал бить в железо. Бум… бум… бум… – далеко разнеслось в морозном воздухе. Захлопали в деревне двери, залаяли потревоженные собаки, народ бежит в сторону фермы на удары в рельс…, крики, а Хворостов всё никак воз с места не сдвинет.

* * *

Не менее интересные события развернулись на ферме, после того как Федя Санкин, находясь в коровнике Плужниковой, как бы невзначай сказал скотнику о том, что его лошадь хуже чем у Ломова. «Это почему же?» – поинтересовался тот. «А потому, – ответил мальчишка, – что его лошадь на один мешок больше фуража привозит за один раз, а ваша меньше». Федина фраза не осталась незамеченной. На следующий день три доярки с Плужниковской фермы нагрянули в коровник к Сырову в тот момент, когда Никита Ломов сгружал с дровней мешки с фуражом. Как ни старался Никита прикрыть соломкой злосчастный мешок, ему это не удалось. Доярки подняли шум, стащили с дровней мешок с фуражом, а заодно и Никиту за штаны. Как он ни оборонялся от них кнутом, но сделать ничего не мог, перевес в силе был на стороне доярок. Они его, держа за обе руки, повели в правление колхоза.

– Так я же не сам…– оправдывался Никита, – мне сказали – я повёз. Я ж человек рабочий, вы же знаете.

– Знаем, знаем, как не знать… Вот председателю и объснишь, кто тебе сказал, кто отпустил и так далее, всё попорядку, – громко говорила доярка с плужниковской фермы, ведя Ломова в правление.

* * *

На следующий день отец Жени Зубова, пьяница и дебошир, дядя Гриша, возвращался к вечеру домой, как обычно, навеселе. С работы он зашёл к самогонщице Капельке и, купив у неё бутылку зелья, тут же у неё за столом значительную её часть выпил, закусив солёным огурчиком.

И вот, дядя Гриша идёт посредине деревенской улицы, и она его с трудом вмещает, потому что дядю Гришу то заносит влево, то вправо. При этом он, то пытается петь песни, то что-то кричит, то кому-то грозит кулаком и так далее. Иногда он останавливается, крутит головой, пытаясь определить направление движения. Остановившись, и кое-как разобравшись с награмоздившемися около него домами, он указательным пальцем тычет в выбранное направление и отдаёт сам себе команду: «Права-а-а руля!! По-о-олный вперёд!!». И снова идёт неуверенным шагом по улице в направлении своего дома.

Такая корректировка проходит много раз, но вот он наконец-то добирается до родной калитки и сам себе командует: «Стоп, машина!! Шабаш…, пришли». И тут началось самое главное. «Ма-ри-я!!!» – кричит дядя Гриша, но ему никто не отвечает. Его жена Маша, издали завидев пьяного мужа, ушла к соседке. Как говорится, от греха подальше. «Ма-ри-я!!!» – ещё раз прокричал Зубов и, не услышав ответа, шагнул за калитку. За калиткой он увидел, раскатанную по тропинке дорожку. – «Правильно…, именно так меня и надо встречать…, дорожка, цветы и всё прочее…» заключил он и наступил на дорожку. «Музыки не слышу! Фанфаров нет!» проговорил он и тут дорожка под его ногами неожиданно поехала.

– Ты куда, елки зелёные! Ты ку… – успел сказать только Зубов, как тут же потерял равновесие и упал. Откуда ни возьмись, будто стая воробьёв, налетели мальчишки, быстро закатали дядю Гришу в дорожку, положили на салазки и повезли.