Наперегонки с Эхом

Он нежно погладил Мавку по ее длинным распущенным волосам. Она не отстранилась и лишь печально покачала головой. Так они молча сидели бок о бок на стволе березы, слушая весеннее щебетание птиц и чуть слышный шум не проснувшихся еще от зимнего сна деревьев. Авик чувствовал какую-то странную воздушную легкость в груди, в районе солнечного сплетения.

***

На следующий день мальчики поднялись затемно, рассовали свои робы и сапоги по котомкам, а сами нарядились в авиковы крестьянские обноски. Долговязый Хура, почти на голову выше своего приятеля, намотал онучи почти до колен, чтобы голые голени не выглядывали из-под слишком коротких ему штанов. Авик запер дверь и зачаровал щеколду простым, но надежным заклинанием. Зайдя в курятник, он выловил и попарно связал сонно квохчущих куриц. Так, с котомками за плечами, курами и глиняным кувшином для полевок, друзья вышли на Северный Тракт.

Было очень свежо и по-весеннему ветрено. Вскоре из-за поворота показалась крестьянская телега, запряженная парой немолодых коренастых коней и груженная какими-то мешками. Правил лошадьми потрепанный сутулый мужичок с виноватыми глазами. Мальчики знаками попросили его остановиться. Авик со своим крестьянским говором принялся торговать подвоз до Хорива в обмен на курицу. Крестьянин оказался не жадным, и через несколько минут мальчики уже тряслись по ухабам вместе с мешками, между которых обнаружилась спящая жена возницы и его дочь-подросток. Хура сперва тоже завалился спать, а Авик смотрел на проплывающие мимо кроны и загадывал, скоро ли ему вновь придется ехать этой дорогой в обратном направлении.

Груженая телега катилась медленно, крестьянин был разговорчив, и к полудню, когда ветерок стих, а весеннее солнышко начало слегка припекать, друзья очень подробно представляли себе как содержимое мешков, так и точное его происхождение. Не желая выслушивать полное жизнеописание коней, везущих телегу, Хура соскочил на землю и быстрым шагом пошел по обочине.

– Скажи, а почему у тебя одежда крестьянская, а говоришь ты по-городскому? – спросил его крестьянин, видимо, не хотевший терять слушателя.

– Так я и живу рядом с городом, ездил вот ему помогать по хозяйству, – почти не соврал Хура.

– Не ближний свет-то, – отозвался крестьянин. – Мне бы кто так помог. Три сына у меня, да со скотиной работы столько, что на пасеку вообще рук не остается. Сосед раньше помогал, пока с ним беда не случилась. А тех, кто подальше-то живет, тех пойди еще уговори. Так что в следующий раз, – он подмигнул Хуре, – милости просим.

– А что с вашим соседом случилось? – осведомился Авик.

– Да ничего. Был-был – и нету, пропал, да и канул в Лету.

– То есть как это?

– Как-как. Той осенью уехал тоже в город, на ярмарку, один. Уехать-то уехал, а приехать забыл.

– И не нашли его?

– Не, не нашли, да не шибко-то и искали, он вдовый был и бездетный. Лошадей видели потом на конском базаре.

– Может, он в торговые люди подался?

– Угу, задал корове корм на три дня и в торговые люди подался. Не… Если только золото где нашли россыпное… А они все его мыть сбежали, – крестьянин завистливо пожевал губами.

– Они все?

– Да просто поветрие какое-то… Человека три, а то и четыре. Нет, не вместе – каждый сам по себе уезжал, и ни слуху потом, ни духу. Вон, меня жена моя, – он недовольно мотнул головой в сторону полусидящей на телеге женщины, – теперь на ярмарку одного и не пущает.

Мальчики испуганно переглянулись.

– И давно это началось? – спросил Хура.

– Да никак, с осени, – потянул крестьянин. Тут настроение у него испортилось, и желание вести разговоры пропало.

Когда большая часть дня была позади, небо затянуло облаками и начал накрапывать холодный мартовский дождик. Дорогу изрядно развезло, и лошади пошли совсем медленно, то и дело опуская широкие головы и выпуская из ноздрей клубы пара. Теперь уже все четыре пассажира спешились и шли по обочине вслед за телегой. Так что когда путники достигли того самого луга, на котором друзья отдыхали шесть дней назад, никто не возражал против привала. Лошадей укрыли от дождя в густом ельнике, который начинался приблизительно в ста шагах от проселка. Телегу накрыли просмоленной мешковиной, несмотря на негодование все еще связанных кур. Жена крестьянина серпом выкосила под подводой жесткий травяной сухостой, а мальчики разложили поверх поверженных стеблей свеженадранный еловый лапник. Девочка раскатала четыре потертые коровьи шкуры. Крестьянин окопал телегу неглубокой водоотводной канавкой. Когда дождь вошел в полную силу, путники уже сидели или полулежали под полком, глядя, как холодные капли сбивают с высоких колес дорожную грязь.

Так они прождали больше часа, однако дождь все не утихал. Тогда прямо под дождем из нескольких валунов соорудили простой очаг и разожгли чадящий, кашляющий от влажной бересты костер. Крестьянка зарезала петушка и принялась его потрошить, а Авик побежал в лесок, поискать подходящей глины. Отойдя на достаточное расстояние от стоянки, он немедленно прочитал заклинание, сделавшее его рубаху и порты непромокаемыми под дождем. Капли, блестя при соприкосновении с одеждой, скатывались по грубой льняной ткани и падали в коричневую лесную подстилку.

Судя по уклону, тут должен был быть овраг с небольшой речушкой. И точно – в ложбине, вздувшийся от дождя и талой воды, прямо через заросли дягиля бежал мутный журчащий поток. Авик пошел вниз по течению и шагов через триста нашел то, что искал – отвесный, скользкий обрыв на подмытой ручьем излучине. Свесившись с его края, он принялся раскапывать грязную красноватую землю своей мозолистой пятерней. Слепив ком размером с собственную голову, он обвалял его в опавшей листве и зашагал обратно вверх по утоптанной тропинке. Лишь когда она растворилась в сухих еловых иголках, а запах костра защекотал ему ноздри, Авик подумал: «А откуда тут эта тропа? И куда она вообще ведет? Места-то тут не населенные».

Оставив глиняный ком под корнями вывороченной ели, он бросился обратно. Миновав обрыв, тропинка шла вдоль ручья, пока вдруг не оборвалась на подтопленной прибрежной полянке. Авик осмотрелся. Тропа продолжалась уже на другом берегу: то ли мостки снесло течением, то ли в нормальную погоду через ручеек можно было просто перешагнуть. Чертыхнувшись, он разулся и перешел вброд ледяной поток, утопая по щиколотку в чмокающей грязи, казавшейся теплой по сравнению с талой водой, проносившейся над ней. Быстро вытерев ноги от налипшего ила и обувшись, он побежал дальше. Шагов через двести он увидел просвет между деревьями и убавил шаг.

Тропа вела к высокой полуразрушенной ограде какой-то усадьбы. Авик подошел поближе и заглянул в щель между досками. Его взгляд уперся в черную груду обгорелого дерева, а в нос ударил тяжелый запах свежего пепелища. Найдя дырку в заборе, он проник во двор. Внушительных размеров изба, занимавшая большую часть двора, сгорела практически полностью. Крыша рухнула, стены по большей части обвалились и лишь кое-где возвышались над землей, достигая, самое большое, плеча мальчика. Дождь прибивал пепел к земле, превращая его в густую серо-черную кашу. Авик прошел через то, что было когда-то дверным проемом и, переступая через упавшие балки, стал пробираться к почерневшей громаде печи. Несмотря на дождь, пепелище все еще сохраняло свой смертоносный жар и жгло даже через влажные чуни. В печи все еще стоял здоровенный глиняный горшок, весь растрескавшийся из-за пожара. Авик осторожно коснулся края сосуда и попытался было вытащить его наружу, но тот приплавился к полу горнила – и от приложенного усилия рассыпался на куски. Внутри обнаружились обугленные остатки пищи. Авик в задумчивости отступил на шаг, все еще держа в руках почерневший черепок. Вдруг под ногами раздался треск обгорелых досок, и через мгновение он летел вниз в душную темноту, увлекая за собой обуглившиеся головешки. Очнулся он, лежа на куче пепла. Нос и рот были забиты, а за шиворот ему сквозь дыру в потолке струилась зола вперемешку с дождем. Света, проникавшего вниз через дыру, было достаточно, чтобы понять, что он провалился в неглубокий хозяйственный погреб. Прочистив глаза, уши и нос, он зажег холодный огонь и в ужасе отпрянул, стукнувшись головой о почерневший потолок, – прямо на него, раскрыв рот в беззвучном крике, смотрело обезображенное лицо человека. Спекшаяся кожа побурела и покрылась пузырями, волосы выгорели, а глаза почернели от жара. Руки трупа были заведены ему за спину. Сквозь смрад пожарища, Авик почувствовал отталкивающий запах горелой плоти. Не помня себя от ужаса, он как белка вскарабкался по стенке погреба и, подтянувшись на руках, выскочил наружу. Выбравшись из пожарища, он остановился под дождем, чтобы перевести дыхание. Он обнаружил теперь, что падая в погреб, ушиб локоть и разбил губу. Где-то тревожно закричала птица. Авик повернул голову, – сквозь шум дождя с той стороны усадебного участка до него донеслось чуть слышное ворчание и тяжелые шаги. Неожиданно, высоченная ель, растущая в перелеске, в десяти шагах от забора злополучной усадьбы, заходила ходуном, разбрасывая вокруг себя капли воды и роняя продолговатые шишки. Это было уже слишком. Авик выскочил обратно сквозь дырку в заборе и бросился наутек, вспоминая попутно защитные заклинания, которым он так как следует и не научился.

Брод он преодолел бегом, не разуваясь, оставив одну чуню в чавкающей грязи и чуть не поскользнувшись. Изо всех сил он мчался вверх по тропинке, боясь обернуться. Ему казалось, будто совсем рядом звучат шаги неведомого преследователя и слышится его хриплое дыхание. Заклинание, наложенное на одежду, распалось, когда он упал в погреб, поэтому на полянку к своим попутчикам он выскочил насквозь вымокший, перепачканный в золе и глине, и вдобавок босой на одну ногу.

– Что это с тобой? Ты где пропадал столько времени? Мы уж и глину накопали, – изумленно глядя на него, спросил его Хура.

– Ехать нам пора, – ответил Авик, – место плохое тут.

Начинало смеркаться, телега была обложена лапником уже со всех сторон, – крестьяне готовились заночевать прямо на этом лугу. Рядом с очагом лежали черепки от разбитой глиняной оболочки с впекшимися в нее перьями приготовленного петушка. Возница, смотревший на Авика из-под телеги округлившимися от удивления глазами, обсасывал сочное крылышко. Хура отломил кусок грудинки, вытащил из костра печеную луковицу и протянул Авику.

– Что стряслось? – спросил он.

Авик отвел его в сторону и рассказал о своей находке и бегстве. К концу рассказа он уже стучал зубами от холода. Хура сделался мрачным, как грозовая туча.

– Так, ты пойди, поешь и обогрейся. Я пока наловлю полевок, и едем, – сказал он.

Пока Авик, обжигаясь, заглатывал свой кусок грудинки, Хура отошел на другой конец луга, достал листок Дуна, прочитал заклинание и бросил кусок пергамента в кувшин. Несколько минут ничего не происходило. Потом Авик увидел еле заметное шевеление среди прибитых дождем стеблей, словно серый ручеек потянулся к лежащему на боку сосуду. И вдруг бурая волна поднялась и захлестнула кувшин, а вокруг его горла образовалось куча-мала из копошащихся зверьков. Хура ловко привел свою ловушку в вертикальное положение, вытряхнул половину мышей и заткнул горло деревянной пробкой с высверленными отверстиями для воздуха. Полевки, оставшиеся снаружи, еще какое-то время пытались запрыгнуть в кувшин или вскарабкаться по его отвесной стенке, однако вскоре прекратили это занятие и разбрелись по своим делам – видимо их сородичи внутри ловушки изгрызли пергамент, и заклинание перестало действовать. Хура поднял кувшин обеими руками и понес его обратно к телеге. Крестьяне, сидевшие под ней, так ничего и не заметили, однако на потрепанного Авика, сушившего у костра свои порты и рубашку, все еще смотрели с некоторым удивлением.

Дождь превратился в безобидную туманную морось, однако и солнце уже почти совсем закатилось. Хура попытался убедить пригревшегося у костра усталого крестьянина, что нужно сниматься со стоянки, однако тот был совершенно не в настроении продолжать путь в темноте. Пожары и погорельцев он повидал на своем веку вдоволь, а от Черных Куниц ночью все равно не удерешь. Мальчикам ничего не оставалось, кроме как нести ночное дежурство. Первым очередь бодрствовать выпала Авику. Он присел на край телеги.

Вышедший из-за облаков молодой месяц освещал убегающий вдаль проселок и чернеющую на краю луга полосу ельника. Авик принялся поправлять лапник, сходил проведать лошадей, досыпал им фуража. Зачерпнув пригоршню овса, он вернулся к телеге и, приоткрыв кувшин с полевками, тоже закинул туда зерна. Кувшин заходил ходуном от мышиной беготни так, что Авику пришлось взяться за ручки, чтобы не дать ему упасть. Из любопытства он открыл кувшин пошире и зажег внутри него крохотный холодный огонь, немедленно приковавший внимание десятков крохотных черных глазок. Авик принялся рассматривать суетливо жующие усатые мордочки. Почти у всех зверьков на голове виднелись едва заметные бугорки. Они были намного меньше тех, которые он обнаружил неделю назад – видимо, за это время заклинания успели ослабнуть. И все же, кому понадобилось повторять одно и то же простенькое упражнение несколько сот раз и зачаровывать всех полевок на этом лугу? Кто-то готовит целую армию магов? Но это же невозможно сделать незаметно. Он в задумчивости потушил огонь и заткнул кувшин. Небо окончательно очистилось. Чтобы не заснуть, Авик стал играть сам с собой в «угадай созвездие». Помнил он их плохо, поэтому игра не клеилась. Когда Росомаха зашла наконец за кроны деревьев, он залез под телегу и растолкал Хуру. Тот был уже и не рад идее ночного караула, но поделать ничего не мог. Когда он, потягиваясь и шепотом кляня свою судьбу, полз к выходу по лапнику, со стороны ельника раздалось тревожное лошадиное фыркание. Хура быстро выскочил в ночь, но лошади снова затихли. Сквозь налетевшую дремоту Авик слышал, как его приятель ходит вокруг телеги, переминается с ноги на ногу, громко хрустит онемевшими пальцами. После тяжелого дня сон навалился на него сразу, темный и глухой, как заброшенный колодец.

***

Разбудил его резкий и высокий крик, несущийся со стороны ельника. Лошади испуганно заржали и застучали копытами. Было слышно, как скрипят и лопаются ремешки лошадиной сбруи, которыми они были привязаны к коновязи. Крик неожиданно сменился утихающими клокочущими подвываниями. Авик выбрался наружу и подскочил ко вглядывающемуся в темноту Хуре. Месяц был снова скрыт облаками. Кто-то тяжелый, сопя, понесся по лугу. У Авика душа ушла в пятки.

– Ты что, не слышишь, конь сорвался с привязи, – крикнул ему Хура, бросаясь наперерез невидимому в темноте животному. Из-под телеги стрелой выскочил разбуженный возчик и во все лопатки помчался за ним, спотыкаясь на скользкой траве. До Авика донеслась приглушенная ругань вперемешку с увещеваниями. Судя по топоту, конь закружил вокруг телеги, потом замедлил бег и пошел шагом. Наконец из темноты показалась конская голова. На узде буквально висели Хура и возчик. Последний одной рукой гладил бедное животное по чувствительному месту посреди лба, между распахнутыми от ужаса глазами.

– Что это был за вой? – спросил Авик.

– Две сойки лягушку не поделили, – неуверенно предположил крестьянин, утирая пот со лба. Он потрепал дрожащего коня по холке и протянул руку к темному горизонту, – светает уж, давайте-ка в путь-дорогу…

Мальчики с облегчением принялись собирать свои пожитки и запрягать беспокойных коней. Было еще темно, когда они выехали на тракт. Лошадей даже не пришлось подгонять, они сами припустили по темной дороге так, что мокрая от дождя грязь летела из-под колес во все стороны. «Скорей бы эта ночь закончилась», – думал Авик, теребя мавкино колечко. Хура вдруг схватил его за рукав и показал головой в сторону. Там, в залитой туманом низине, между молоденькими елочками виднелось что-то напоминающее человеческую фигуру, наполовину скрытую в клубах тумана. Когда лощина скрылась за поворотом, он повернулся к Авику:

– Ты видел? Он стоял на четвереньках, а увидев нас встал, как будто зверь на задние лапы.

– Оборотень? Кадавр?

– Или Черная Куница.

– Черные Куницы низкорослые и вроде бы как сутулые, – вдруг тихо вставил крестьянин, – а этот был высокий и прямой. – Он взмахнул вожжами, и лошади понесли еще быстрее.

– А вы встречали Черных Куниц? – удивился Авик.

– Давно дело было. В детстве, – быстро отозвался тот и еще раз подстегнул лошадей.

Вскоре восток заалел, и наконец, на горизонте показался узкий, обжигающий взгляд, краешек дневного светила. Туман начал рассеиваться, а страхи уходить. Навстречу попалась крестьянская подвода с седым как лунь стариком на козлах. Мальчики и дочь крестьянина встретили его восторженными криками, старик посмотрел на них удивленно, но ответил вежливым приветствием. К полудню, когда по сторонам дороги замаячили верстовые столбы, счастливая обыденность всего вокруг вернулась в свои привычные берега. Утомленный Хура дремал, наполовину засыпанный мешками, а Авик, отгоняя сон, пытался восстановить и запомнить все события прошедшего дня. Мысли путались и наползали одна на другую. С высокой ели вместе с каплями дождя сыпались полевки, а вместо коня по полю топал кто-то огромный, мохнатый, с зелеными светящимися глазами. Он сам не заметил, как провалился в сон.

***