Наперегонки с Эхом

– Это ваше имя? – спросил Авик.

– Та-та, так зовут моя, – сказал их новый знакомец с мягким акцентом кочевника.

Мальчики тоже представились.

– Наша идти должна, а то эта, «оглобля крутить», – он потряс в руке обрывком плаща, – обратно приходить, еще больше негодяй приводить. А вы – со мной идти, – добавил он.

Мальчикам ничего не оставалось, как последовать за ним. Они вышли на свежий воздух, степняк звонко причмокнул, и к ним подкатилась маленькая кибитка, запряженная четверкой косматых низкорослых лошадок.

– Ну, ехать смотреть сразу вашу покойника? – прищурившись спросил Дун.

– Так это вас прислал Его Мудрейшество Оноди Нотия? – обрадовался Хура.

– Ну… Не прислала, попросила, – поправил его Дун.

Не без труда все трое втиснулись в кибитку. Кучер, тоже степняк, щелкнул кнутом, и они понеслись. Дун уселся спиной к лошадям и время от времени озабоченно поглядывал на дорогу. Мальчики поняли, что он опасается погони.

– Кто была этот негодяя? – спросил он хмуро.

Авик рассказал о странной встрече на постоялом дворе. Дун призадумался.

– Гвоздик ему нужна… – повторил он задумчиво.

– Вы понимаете, что он говорил? – удивился Авик.

– Ваш язык вообще очень непонятная, много угадать надо, – отвечал ему Дун. – А негодяя – им всегда деньги нужна, или еще что-то отнимать.

Он перевел пронзительный взгляд своих раскосых глаз на Авика, и у того душа ушла в пятки, «“Глаз Нимбрана”, – в смятении подумал он. – Он ищет потаенную магию, заговоренные вещи, скрытые заклятия. Только опытные маги владеют этим искусством».

– Вот эта, быть может, гвоздик, – палец кочевника уперся в рукав Авика, и тот быстро схватил себя за запястье. Ах вот оно что! На руке браслет Атрака, надетый им после нападения косоглазого следопыта – он так и оставался у него на руке. Немедленно сняв вещицу, Авик внимательно осмотрел ее. И точно, есть какое-то странное хорошо спрятанное заклятие, не разобрать, да и заметить не просто. Вот тебе и еще одна загадка.

– А Вы, вероятно, известный чародей? – спросил степняка Хура, не умевший долго сидеть молча.

– Ну, какая я чародея? Я гулять-путешествовать, – ответил ему Дун.

– Торговый человек?

– Торговая тоже, но больше просьба выполнять, совет давать, – туманно охарактеризовал свой род занятий степняк.

– А какие советы даете? – не отставал от него Хура.

– Бесплодная, пустая разговор, давай лучше интересный поговорим, – ответил степняк.

– Ну, давайте, а о чем?

– О смерть, конечно.

Хура нервно сглотнул. Дун это заметил и усмехнулся.

– Молода еще о смерть думать? Поговорим тогда про горшок. У горшка Настоящее Имя есть? Есть. «Гаргот» – обожженный глина. А когда я горшок об лоб негодяя разбила, он стала «Лиобран-Гаргот» – разбитый обожженный глина. А вот теперь возьмем косточка, – он порылся под сидением кибитки и извлек оттуда мумифицированную человеческую руку. – Как она будет на Истинный Язык? «Марцу» – рука. А когда она частью человека была, где ее Имя было? Ведь я тебе на руку чар наложить не могу. А ведь этот человек еще и свое собственное, Тайное Имя имела. – Постепенно Дун так увлекся рассуждением, что даже его акцент куда-то улетучился, а речь стала грамотной – А когда он умер, откуда это «Марцу» взялось? И куда Истинное Имя человека делось, со всеми своими чарами-заклинаниями, наложенными за всю его жизнь? – И ведь не сразу же это произошло, человек – не горшок, и дух его покидает не сразу, и Имя меняется постепенно. Одно состояние сменяет другое по мере разложения тела. Ну и вот вам вопрос: старое Имя человека отступает, как пересыхающее море, обнажая новые Имена членов тела, как подводные скалы, до поры скрытые на глубине? Но тогда где это морское дно сейчас, можно ли до него добраться? Или же напротив, убивая человека или разбивая горшок, мы убиваем Имя, и вызываем новые Имена откуда-то из небытия? Но откуда Вселенная знает, какое Имя должно возникнуть в том или ином случае?

Мальчики удивленно молчали, глядя на качающуюся из стороны в сторону высохшую кисть со скрюченными пальцами. Коверкающий слова кочевник, вдруг как будто переродился, как только речь зашла о магии. Потертая кожаная курточка и пыльные шаровары совершенно не вязались с речами, больше подобающими наставнику в шелковой робе.

– В Школе вас этому, небось, не учили? – снисходительно продолжил Дун. – Парадокс смерти – лишь частный случай общей проблемы смены состояния. В конечном счете, это ключ и к разгадке взаимной связи мира Имен и мира вещей, то есть нашего мира. Что было в начале и что явилось потом? Идея или материя? Быть может Имена – мир истинный, а мы – лишь рябь на воде, которую создают невидимые нам рыбы, когда подплывают к поверхности? А может, Имена – отражение происходящего в нашем мире, – и когда не будет нас, не станет и Имен? – он сделал паузу. – Интересная разговор, правда?

– Вы занимаетесь изучением этого вопроса? – после недолгого молчания вежливо осведомился Хура.

– В конце концов, смерть каждая занимается, и ты тоже. Будешь чуть-чуть старая, тоже понимать, – поддразнил его степняк. – Но я начал заранее и уже кое-чему научился, – осклабился он. – Ты, вероятно, знаешь эти простые вещи, вроде сутр Минаса и Себея, когда маг шаг за шагом исследует внешний край, подобно тому как мореплаватель обводит корабль вокруг нового континента. Ты, наверное, слышал и об искусстве Великой Игры, когда медиумы, как охотники за жемчугом, погружаются в транс, для того чтобы обогнать Задающего Вопросы и узнать Истинное, Тайное Имя, им доселе не известное. Я не мастер ни ходить под парусами, ни закапываться в морское дно, – продолжал Дун, сверкая глазами, – зато я научился хорошо плавать под водой.

Тут лошади вынесли их на неровный участок дороги, и из-за тряски разговор сам собой прекратился.

– Вы некромант и изучаете разложение тела и Астральной Карты? – уточнил Авик, когда замерзшие лужи и колдобины остались позади.

– Ну, я же говорила, я не чародея, я путешествовать, гулять, смотреть, многое интересоваться, – степняк снова отвечал уклончиво.

– А Вы можете определить, какие чары наложены на этот браслет?

Дун повертел браслет в руках.

– Сложно. Моя не знает. Не антимагия, не защитный амулет, не боевые чары, со смерть точно не связана, – задумчиво произнес он.

Степные лошадки так весело бежали по оледеневшей за две морозные ночи дорожной грязи, что кибитка подкатила к хутору, когда холодное весеннее солнце еще висело над горизонтом. Мавка, услышавшая стук копыт и звон лошадиной сбруи, выскочила на крыльцо. Следом показалась и тетушка Диса – только сейчас Авик заметил, как она постарела. Видимо несколько дней, проведенных в одиночестве, окончательно подкосили ее. На полном лице застыла задумчивая и как будто виноватая улыбка, а некогда живые темные глаза смотрели куда-то вдаль и поверху, как будто пытаясь заметить что-то под скатами крыши или в древесных кронах.

Дун учтиво представился, соединив в знак приветствия руки, которые как бы пожали одна другую и покачал плечами, как это делают все степняки. Мавка с удивлением разглядывала необычного гостя. Тот деликатно показал глазами на заходящее солнце и приподнял правую бровь.

– Вы хотите скорее начать? – тихо спросил Авик. Дун молча кивнул.

Атрак еще не был похоронен. С горящей лучиной в руке, Дун спустился по крутым ступенькам в глубокий влажный погреб. Там, между бочками с солониной и мешками, набитыми прошлогодней сморщенной репой, обложенный ледышками, ожидал своего часа покойник. Взвалив тело на плечо, Дун аккуратно вытащил его наружу. Под навесом уже стояли два внушительных размеров рундука, принесенные из кибитки извозчиком. Мавка расстелила на посыпанной опилками земле конскую попону, а поверх нее – льняную простыню. Пока степняк вытаскивал из ящиков свитки, руны и склянки, мальчики обмыли осклизлый труп колодезной водой и положили на подстилку. При вечернем освещении он выглядел еще менее похожим на человека, чем тогда, в горнице. Однако обезображенное лицо и окоченевшие конечности умершего, казалось, нисколько не удивили деловитого кочевника. Он принялся старательно, вершок за вершком осматривать тело. Не выдержав этого зрелища, тетушка Диса ушла в дом, Мавка вскоре последовала за ней. Тем временем Дун достал письменные принадлежности и принялся быстро записывать что-то в небольшой потрепанный фолиант, поминутно оглядываясь на труп. Авик незаметно заглянул ему через плечо. К его удивлению, вместо степняцких квадратиков или растянутых каракулей южан, его глазам предстали аккуратные ряды классических букв, которые вполне могли бы быть писаны рукою хорошего имперского писаря. При свете последних лучей заходящего солнца степняк закончил наконец писать, разжег небольшую жаровню, набросал туда каких-то зловонных корешков и застыл в неподвижности над бездыханным телом, прислонившись спиной к опоре навеса. Мальчики, ожидавшие увидеть в руках своего странного знакомца руны или, на худой конец, колбы и реторты, в разочаровании переглянулись: наблюдать за медиумом, погружающимся в транс, было совершенно не интересно.

Попереминавшись с ноги на ногу и проводив весенние облака, освещенные багровыми лучами заката, друзья отправились в избу. Там, возле догорающей печи, их дожидался простой крестьянский ужин. Хозяйка дома неторопливо перебирала усталыми руками льняную пряжу. Мавка уже забралась на полати, и оттуда свешивались только ее волосы и одна нога в грубом чулке. Покончив с едой, Авик пошерудил в печи кочергой и, откопав подходящий уголек, зажег от него лучину. Он снял браслет, и поднес его задумчивой тетушке Дисе. Та неторопливо повертела его в руках и вернула Авику.

– Не помню я у мужа такой вещи. Впрочем, память у меня плоха совсем стала, Авик. Мы как во сне живем с тех самых пор, как Мавка сама не своя из лесу прибежала – вся бледная, волосы растрепанные, ревет страшным ревом. Знаешь, что мне тогда послышалось сперва? «Его заставили». Потом я только поняла, что это значит – «заколдовали», – она снова опустила к своей пряже глаза, полные слез.

Авик повернулся и собрался было задуть лучину, но невольно взгляд его упал на полати. Оттуда на него смотрело бледное и испуганное лицо Мавки. Авик передумал тушить лучину и протянул ей браслет. Свесившись вниз, она взяла его дрожащей рукой осторожно, словно она трогала змею, и почти сразу вернула, чуть ли не бросила Авику.

– Папин? – тихо спросил Авик.

– Нет, не папин, – еле слышно ответила она.

– А чей тогда?

– Я не знаю, Авик, убери от меня эту штуку, мне страшно, – она забилась в дальний угол и смотрела оттуда своими большими испуганными глазами.

Авик пожал плечами и, не решившись надеть браслет, засунул его за голенище сапога и погасил лучину. В этот раз они с Хурой ночевали в горнице, и Авику досталась та самая широкая лавка, на которой несколько дней назад лежал покойник. Хура отвернулся к стене и мгновенно захрапел, а Авик долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Незаметно нахлынувший на него сон, стремительно слетел с него перед рассветом. Сердце холодной рукой сжимала тревога. В ускользающих обрывках ночных видений блеск ножей сменялся шуршанием сороконожек. Авик рывком сел на лавке, крутанул головой, чтобы стряхнуть морок и принялся натягивать сапоги, «Раз я все равно не сплю, проведаю-ка я Дуна» – подумал он.

Ветер, разгуливавший по двору, не давал потухнуть углям в жаровне. Благодаря их тусклому неровному свету Авик увидел, что бездыханное тело покрыто простыней, а Дун подвесил гамак между двумя опорами навеса и спокойно спит, завернувшись в овчину. Авик поднял его фолиант и открыл на последней исписанной странице. Здесь была старательно вычерчена Астральная Карта – Дун сделал свою работу. Авик подбросил в жаровню пару щепочек и быстро пробежался по внешнему краю Карты. Они с Хурой потратили так много времени на его проверку, что он помнил расположение всех рун. Все сходилось, они не ошибались, а Дун, кажется, не нашел ничего нового. В этот момент кто-то мягко взял его за запястье и вынул фолиант из рук.

– Что, молода башка, не спится? – насмешливо спросил его знакомый голос откуда-то из темноты. Авик вздрогнул от неожиданности.