Спартак

– Ступай, отправляйся немедленно в Кумы… но сейчас… сегодня же… и следи за каждым их шагом, за каждым движением, за каждым вздохом… Доставь мне улику, и мы отомстим сразу и за честь Суллы, и за мою женскую гордость.

С этими словами девушка, вся трепетавшая от волнения, выбежала из комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:

– Обожди меня немного. Я сейчас вернусь.

Через минуту, вернувшись в экседру, она подала Метробию тяжелую кожаную сумку и сказала:

– Возьми эту сумку, в ней находится тысяча аурей. Подкупай рабов, соблазняй рабынь, но достань доказательство, понимаешь… И если тебе понадобятся еще деньги…

– Хватит и этих…

– Хорошо! Трать их не скупясь, я тебе возмещу… Но ступай… отправляйся сегодня же, не останавливайся ни разу в пути… Возвращайся скорее с уликами.

Говоря это, она выталкивала актера из экседры. Проводив его по коридору, который тянулся вдоль салона, мимо алтаря, посвященного домашним богам, мимо бассейна для дождевой воды, через атриум в переднюю, она сказала рабу, исполнявшему обязанности привратника:

– Ты видишь, Гермоген, этого человека… Когда бы он ни пришел, ты тотчас же проводи его в мои комнаты.

Попрощавшись с Метробием, Эвтибида быстро вернулась к себе и заперлась в своем кабинете. Она долго ходила по комнате: тысячи желаний, тысячи чувств отражались на ее возбужденном лице, зловеще освещенном блеском ее ужасных глаз, напоминавших в эту минуту глаза бешеного зверя. Затем, вновь разразившись плачем, она бросилась на диван и прошептала, впиваясь зубами в свои белоснежные руки:

– О эвмениды!.. Дайте мне отомстить, и я вам воздвигну великолепный алтарь!.. Мести я жажду, мести хочу!.. Мести…

Чтобы объяснить этот яростный гнев нежной Эвтибиды, мы в немногих словах расскажем о том, что произошло за два месяца, протекшие с того дня, когда Валерия, побежденная охватившей ее пылкой страстью к Спартаку, отдалась ему.

У гладиатора при мужественной и удивительной красоте тела было благородное, привлекательное лицо, мягко освещенное кротким выражением доброты, милой улыбкой; необыкновенная сила чувства струилась из его больших синих глаз. Неудивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть, столь же глубокую и сильную, как та, которая жила в его душе. Очень скоро знатная дама, которая с каждым часом открывала новую добродетель, новое достоинство в благородной душе молодого человека, была всецело покорена им. Она уже не только любила его без памяти, но уважала и восхищалась им так, как несколько месяцев до этого она думала, что сможет уважать и почитать, если не любить, Луция Корнелия Суллу.

Спартак был неописуемо счастлив. В этом опьянении любовью, в этой полноте счастья, в этом высшем экстазе он стал эгоистом, совершенно забыл своих товарищей по несчастью, забыл цепи, еще до вчерашнего дня сковывавшие его ноги, забыл святое дело свободы, которое он клялся себе довести до конца каким бы то ни было способом.

И в то время как Спартак находился в таком душевном состоянии и считал себя самым счастливым человеком в мире, он получил несколько приглашений от Эвтибиды. Она настойчиво звала его будто бы по делам заговора гладиаторов. Спартак наконец отправился к куртизанке.

Эта девушка, которой не исполнилось еще двадцати четырех лет, родилась в окрестностях Афин. В 668 году от основания Рима, то есть за восемь лет до описываемых событий, Сулла взял после продолжительной осады Афины, и четырнадцатилетняя Эвтибида была уведена в рабство. Попав в руки развратного патриция, она, по природе завистливая, гордая и склонная к дурному, очень скоро утратила всякое чувство стыда в угаре сладострастных оргий. В короткое время эта девушка, погрязшая в кутежах, получившая свободу благодаря любви старого развратника, отдалась позорной жизни и приобрела влияние, силу и богатство. Кроме редкой красоты природа щедро одарила эту женщину умом, который она усиленно изощряла придумыванием всевозможных интриг и коварных козней. Когда все тайны зла стали ей уже известны, когда она пресытилась наслаждениями и испытала все страсти, развратная жизнь стала вызывать в ней отвращение. Как раз в это время она впервые увидела Спартака; сочетание силы Геркулеса с необыкновенной красотой пробудило в ее сердце чувственный каприз, сотканный из прихоти и пылкого желания; она не сомневалась, что сможет его легко удовлетворить.

Но когда, хитростью заманив Спартака в свой дом, она увидела, что все средства обольщения, подсказываемые ее порочной душой, напрасны, когда она поняла, что рудиарий не поддается ни на какие приманки, – словом, когда она убедилась, что перед ней единственный человек в мире, который отверг ее любовь, тогда грубая прихоть куртизанки постепенно и незаметно для самой Эвтибиды превратилась в истинную страсть, ставшую ужасной из-за порочности этой женщины.

Вскоре Спартак, став учителем гладиаторов Суллы, отправился в Кумы, в окрестностях которых находилась очаровательная вилла диктатора. Здесь Сулла поселился со своей семьей и двором.

Эвтибида, столь глубоко оскорбленная в своем чувстве и самолюбии, инстинктивно догадывалась, что только другая любовь, только образ другой женщины мешал Спартаку броситься в ее объятия. Она всячески старалась забыть рудиария и выбросить память о нем из головы, но тщетно! Человеческое сердце так устроено – и это было всегда! – что оно желает именно того, что ему не дается, и чем сильнее препятствия, мешающие исполнению желаний, тем сильнее упорствует оно в своем стремлении удовлетворить их. Вот почему Эвтибида, такая беззаботная и счастливая до этого дня, оказалась в самом печальном положении, в каком только может оказаться человеческое существо, обреченное жить среди опостылевшего богатства и всех внешних признаков счастья. И читатели видели, с какой радостью Эвтибида ухватилась за возможность отомстить сразу и человеку, которого она в одно и то же время ненавидела и любила, и счастливой сопернице.

В то время как Эвтибида в своем кабинете давала волю порывам своей порочной души, а Метробий верхом на добром коне скакал в Кумы, в таверне Венеры Либитины происходили не менее важные события.

В сумерки семнадцатого дня апрельских календ (16 марта) 676 года гладиаторы собрались у Лутации Одноглазой поесть сосисок и жареной свинины и выпить велитернского и тускуланского вина.

Во главе стола в качестве распорядителя этого пиршества сидел Крикс, гладиатор-галл. Благодаря своей силе и мужеству он заслуженно пользовался авторитетом среди своих товарищей и доверием и уважением Спартака.

Стол, вокруг которого сидели гладиаторы, был приготовлен во второй комнате харчевни. Поэтому гладиаторы чувствовали себя здесь свободно и уютно и могли без опаски говорить о своих делах, тем более что в первой комнате было мало посетителей. Да и те немногие, что заходили сюда в этот час, наспех выпивали чашу тускуланского вина и уходили по своим делам.

Усевшись за столом вместе со своими товарищами, Крикс заметил, что в одном углу комнаты находился маленький столик с остатками закусок, за которым, очевидно, кто-то недавно сидел.

– Ну-ка, скажи, Лутация Кибела, мать богов, – обратился Крикс к хозяйке, хлопотавшей вокруг стола. – Скажи мне, Лутация, кто обедал за этим столиком?

Лутация обернулась и воскликнула с изумлением:

– Куда же он ушел? Вот штука!..

И спустя мгновение добавила:

– Ах!.. Да поможет мне Юнона Луцина…

– В родах твоей кошки… – пробормотал один из гладиаторов.

– Он меня ограбил, не уплатил по счету.

И с этими словами Лутация побежала к столику, между тем как Крикс снова спросил:

– Да кто же этот неизвестный, которого ты скрываешь под именем «он»?

– Ах! – сказала, облегченно вздохнув, Одноглазая. – Я его оклеветала… Я знала, что он честный человек. Он оставил на столе восемь сестерциев в уплату по счету… Это даже больше, чем с него следовало, в его пользу остается четыре с половиной асса.

– Чтобы тебя язвы разъели, скажешь ты наконец!..

– Бедняга, – продолжала Лутация, убирая со столика, – он забыл дощечку со своими записями и свой стилет.

– Пусть Прозерпина сегодня же слопает твой язык, сваренный в сладком уксусе, старая мегера! Назовешь ты наконец нам имя таинственного посетителя?! – закричал Крикс, выведенный из терпения болтовней Лутации.

– Зачем вам его имя… попрошайки, вы любопытнее баб, – ответила, рассердившись, Лутация. – Здесь, за этим столом, ужинал сабинский торговец зерном, прибывший в Рим по своим делам; уже несколько дней он приходит сюда именно в этот час.

– А ну-ка, покажи мне, – сказал Крикс, отнимая у Лутации маленькую деревянную дощечку, покрытую воском, и костяную палочку, оставленную на столе. И он стал читать то, что записал торговец.

Здесь были действительно отмечены разные партии зерна с соответствующими ценами сбоку и с именами собственников зерна, которые, по-видимому, получили от торговца задатки, так как рядом с именами были разные цифры.

– Но я не понимаю, – продолжала Лутация Одноглазая, – когда именно он ушел… Я могла бы поклясться, что в тот момент, когда вы вошли, он был еще здесь… А… понимаю! Должно быть, он меня позвал, когда я была занята приготовлением сосисок для вас, и так как очень спешил, то и ушел… оставив деньги, как честный человек.

И Лутация, получив обратно палочку и дощечку с записями, удалилась, приговаривая:

– Завтра… если он придет… а он придет наверно, я отдам ему все, что ему принадлежит.

Гладиаторы ели почти в полном молчании, и лишь спустя некоторое время один из них спросил:

– Итак, о солнце нет никаких известий[1 -

язык, принятый гладиаторами, чтобы иметь возможность говорить без боязни, что их поймут, в гладиаторских школах и в присутствии людей, чуждых их заговору. Солнце – это великий учитель, то есть Спартак. (Примеч. авт.)].

– Оно все время за тучами[2 -

не прислал приказов и хранит еще молчание. (Примеч. авт.)], – ответил Крикс.

– Однако это странно, – заметил один.

– И непонятно, – прошептал другой.