Другие. Дэниел

Открыв глаза, я увидел незнакомый белый потолок. Подпирающие его стены были окрашены в слюнявый розовый цвет. На их фоне мрачным пятном выделялся Олли. Он был небрит, непричёсан и одет в старый свитер.

– Ты починил машину? – спросил я.

Олли молча кивнул. Он выглядел тёмным и погасшим, как перегоревшая лампочка. Я привстал и решительно помотал головой.

– Где мы?

– Там же, где и вчера – в педиатрическом центре.

Я с любопытством огляделся. Медицинский центр имени Джона Говарда был гордостью Литтона. Здесь могли оказать любую помощь и лечили всех окрестных детей. Бекки отметилась тут, когда я был ещё маленьким. Она на бегу въехала в дерево, ударилась головой и провела в центре четыре дня. Сестра отзывалась о них, как о пребывании в чудесной сказке, где было полно игрушек и вкусной еды.

– Что я тут делаю? – законно поинтересовался я. – Я заболел?

Отец устало посмотрел сквозь меня. Я сделал попытку встать и обнаружил, что левая нога туго забинтована.

– Что это? Зачем?

– Тебя нашли на газоне у веранды, – монотонно ответил отец. – У тебя сотрясение мозга и вывих лодыжки. Ты здесь уже пятый день.

– Но я ничего такого не помню, – возразил я. – То есть, помню: я пришёл домой с брюнеткой. Потом она заставила Гевина убирать и…

– Малыш, мы уже говорили – это ложные воспоминания, – ответил мне зычный женский голос.

В палату вошла хозяйка голоса. Её лицо было таким безобразным, что, поморщившись, я перевёл взгляд на её розовую униформу.

– Мне нужны твои глазки, – просюсюкала уродина. – Не прячь их.

Я посмотрел на длинное лицо с вытянутым носом и крупными лошадиными зубами. Между ними виднелась широкая щель. Картину дополняли круглые глаза с белёсыми ресницами и бесцветные, завитые, как пружины, волосы. Потряхивая ими, уродина поднесла к моей физиономии маленький молоток и поводила им из стороны в сторону. Потом она долго им по мне стучала и в итоге объявила:

– Я бы понаблюдала Дэниела ещё денёк, но оставляю это на ваше усмотрение.

– Я забираю сына домой. Пока ваш счёт не пустил нас по миру.

Уродина пожала плечами. На её розовой безрукавке висела табличка с надписью «Женевьев де Рунвиль». Имя показалось мне не по-Литтонски сложным и напыщенным. Я пошмыгал носом и, прочистив его, с интересом принюхался. От лошадиной Женевьев воняло знакомым средством от моли.

– Вы пахнете, как та брюнетка, – заметил я.

– Потому что она – это и есть я. Этот момент мы тоже обсуждали.

Женевьев взяла меня за руку и я моментально вспомнил, как провёл последние четыре дня. Они и вправду были сказкой. В ней меня лечили непрожаренными бифштексами, мультфильмо-терапией и множеством игрушек.

– Можно к вам ещё прийти? – спросил я. – Мне тут понравилось.

– Лучше будь здоровым и не прыгай из окон, – уродина повернулась к отцу. – Мистер Блум, с Дэниелом хочет поговорить Кристин.

– Моему сыну нечего ей сказать.

– Таков порядок, – Женевьев показала мне зубы и махнула рукой. – Береги себя, дорогуша. И вы мистер Блум тоже.

Кристин Гаррисон подстерегала нас у выхода из палаты. Она была тощей тёткой неопределённого возраста с противным, въедливым взглядом.

– Я хочу задать Дэниелу несколько вопросов, – объявила она. – Пойдёмте со мной.

– Вы кто? – насторожился я.

– Я работаю в социальной службе. Мы следим за тем, чтобы все дети были счастливы, – Кристин широко улыбнулась.

– Я счастлив. И хочу поехать домой, а не идти с вами.

– Если вы забыли, мой сын пережил тяжёлую травму, – поддержал меня Олли. – Ему нужен покой, а не утомительные расспросы.

Кристин впилась в меня испытывающим взглядом. Я ответил ей печальным пыхтением.

– Я позвоню, мистер Блум, – сдалась она. – Мы согласуем дату и время нашей встречи.

Мне тянуло показать ей средний палец, но я сдержался и засеменил следом за Олли. У лифта он взял меня за руку. Прежде он никогда так не делал и я забеспокоился.

– Где мама? Всё ещё в больнице?

– Мы поговорим об этом дома.

– Но я…

– Дома, Дэниел, – непреклонно сказал Олли. – Все ответы дома.

Наш уютный дом ещё издали показался мне чужим. Он был непривычно угрюм и отдавал заброшенностью. Внутри, кроме разбросанной повсюду еды и полных пепельниц, никого не было.

– А где все? – спросил я

– Гевин у соседей. Бекки с мадам Ферро, в которой взыграли родственные чувства.

– Она уже выздоровела?

Олли сунул руки в карманы брюк. Его широкие плечи съежились и стали узкими.

– Адель приехала на похороны дочери, – сказал он. – Как выяснилось, они не виделись уже девять лет.

Слово «похороны» со всего размаху стукнуло меня по затылку. Комната закачалась и в ней оказалось сразу два Олли Блума.

– Элен умерла, – донеслись до меня его слова. – Она давно была больна, но никому об этом не говорила.

– Ты врёшь! Врёшь! – завопил я. – Мама! Мамочка!

Я помчался наверх и ворвался в родительскую комнату. Она была пуста и безжизненна. Наши с Бекки каморки тоже пустовали. Домашний мамин запах покинул их навсегда. Шатаясь, я прислонился к стене и съехал на пол.

Из забытья меня вывела чашка с дымящимся содержимым. Её держал нависший надо мной Олли.

– Это чай, – сообщил он. – Я бы предложил тебе виски, но, боюсь, Кристин Гаррисон этого не одобрит.