Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы

У монголов на этот счет есть собственная история, о правдивости которой судить не мне, может, есть в ней и зерно истины. Если верить истории, сочиненной самими монголами, то многое обстоит несколько иначе, чем об этом изъясняются нам цзиньские историки…

В «Сокровенном Сказании» монголов сказано, что первым предком Чингисхана был Борте-Чино, родившийся по изволению Вышнего Неба. Его супругой была Гоа-Марал. Серый Волк и Самка Оленя.

Два тотемных животных. Они вышли из неведомых мест, переплыли какое-то море Тенгис (внутреннее море), может, это и был Байкал, и стали кочевать у истоков реки Онон, на Бурхан-Халдуне.

Потомком их был Бата-Чиган. «Сокровенное Сказание» перечисляет длинный ряд их потомков, имена коих за ненадобностью мы пока все опустим, вплоть до Добун-Мергена, мужа Алан-Гоа.

Если вдуматься в оную историю, то, должно быть, около VI века на земли, занимаемые племенем шивэй, пришли люди из неизвестного доселе никому народа. Они называли себя монголами или же близким по звучанию словом. Путем переговоров, может, и силой они отвоевали себе место под солнцем на берегах Онона и вошли в союз племен шивэй на правах рода с названием «монгол»…

Со временем при разрастании и дроблении их рода самоназвание «монголы» как таковое исчезло, но в памяти последующих поколений сохранилось единство их происхождения…

Возможно, Хабул-хан, впервые объединивший значительную часть потомков Борте-Чино, первым назвал это объединение монгольским.

Может, именно Чингисхан, который объединил действительно всех потомков древнего рода «монгол», извлек оное почти забытое имя из глубин исторической памяти и назвал им сбитые под его началом народы и племена. Даже те, кто изначально не имел никакого отношения к монголам – татары, уйгуры, кыпчаки (половцы) и многие другие, стремясь разделить громкую славу монголов, стали называть себя их именем. Возможно, оное было частью плана Чингисхана…

Огромное количество родов и племен, которые все стали именовать монголами, еще совсем недавно делились на две главные ветви: дарлекин и нирун. К тому времени они настолько отделились друг от друга, что перестали считать себя родственными народами.

Только группа нирун, ведущая свой род от чресл прародительницы Алан-Гоа, а «нирун», собственно, и означает «чресла», считали себя подлинными монголами. Но и среди настоящих потомков Алан-Гоа нашлось немало племен, коим тоже отказывалось в «звании» нирун.

И, поскольку происхождение играло в жизни монголов огромную роль, пожалуй, самое время для того, чтобы познакомиться с самой знаменитой легендой о возникновении истинного народа монголов…

Хотя многие монгольские племена и кочевали в великой степи, некоторые племена и роды селились на полуночном краю степей, уходя порой в леса, на Байкале, верхнем Енисее и на Алтае. Оттого вскоре и пошло деление монгольских племен на лесные и степные племена.

Степные племена в основном были коневодами и скотоводами, охота могла быть их вторичным занятием. Люди лесов, с другой стороны, из-за условий своего жизненного существования считались охотниками и рыболовами. Были среди них и очень искусные кузнецы…

Праматерь важнейших монгольских родов и племен Алан-Гоа была дочерью Хорилартай-Мергена из северного монгольского племени хори-туматов – лесных охотников Прибайкалья…

Монгольский род (обок) состоял из родственников по отцу. Брак между его членами был запрещен, а потому невесты приобретались путем сватовства или покупались у иных родов. Когда род разрастался, его ветви отходили от общего ствола, чтобы образовать новые роды. Однако все они признавали свое происхождение от общего отца: о них говорили, что эти роды принадлежат к одной и той же кости «ясун»…

Браки между потомками всех этих родов строго воспрещались. Среди кочевников развито многоженство, и мужчины нуждались во многих женщинах не из своего рода, что крайне осложняло проблему.

Оное частенько приводило к умыканию будущих жен, а отсюда и неизбежные столкновения между родами. Для того, чтобы сохранить хрупкий мир, многие роды заблаговременно заключали взаимные соглашения относительно браков своих потомков…

Почтенный путник увлеченно рассказывал байки, а Айша, подперев кулачком гордый подбородок, пыталась представить себе наяву.

Но лучшего всего заглянуть в прошлое получалось у Суюм, которая была для женщины ее круга блестяще образована и начитана, и чье богатое воображение подкреплялось большим жизненным опытом…

Глава II. Среди лесного народа

Сквозь дремучую чащобу урмана мягкими крадущимися шагами, словно приготовившийся к внезапному прыжку хищный, молодой и сильный зверь, ловко пробирался, хоть и невысокого роста, но коренастый и плечистый парень по имени Хорилартай. Оттого что он слыл охотником, к его основному имени добавили прозвище Мерген.

Главным и основным оружием у охотников слыло короткое копье, которое они с силой метали или с близкого расстояния втыкали в крупного зверя. Многие использовали лук и стрелы, с которыми вели охоту на мелкую дичь. Хорилартай-Мерген в совершенстве владел и тем и другим оружием. В отличие от многих своих сородичей охотник прекрасно понимал все преимущества быстролетящей стрелы.

Заметив промелькнувший между зелеными зарослями пятнистый бок пугливой самки оленя, он сорвал с плеча лук, вложил в тетиву стрелу и прицелился. Сделал один шаг навстречу… второй, и тоненько просвистела в воздухе печальная вестница, больно ужалила ничего не подозревающую лесную красавицу. Взбрыкнув передними ногами, она тут же присела на них, в момент ослабевших, крупно вздрагивая всем телом, свистяще захрипела, покачнулась и медленно повалилась набок. Еще чуть дергался покрывшийся влажной дымкой зрачок, и натужно вздымалось вздрагивающее от режущей боли шелковистое брюхо.

Подбежавший охотник успел заглянуть в ее затянутые дымчатой поволокой, ставшие огромными от неземной тоски глаза, и ему стало не по себе. Словно увидел Мерген неземной укор. Но скоро он совершенно позабыл об этом. Не в первый раз доводилось смотреть ему в глаза наступающей смерти, к тому же, его мысли были заняты более важной заботой. Годы шли, а у него до сих пор имелась всего одна жена.

Соседи все его стали поначалу украдкой, а вскоре и вовсе открыто потешаться над ним. Конечно, если бы у него с женой завелись бы дети, то совсем другое дело, но женщина оказалась бесплодной.

Закинув тушу на спину, Хорилартай, крякнув, двинулся в сторону своего поселения. Путь предстоял ему неблизкий, за время охоты он успел уйти на приличное расстояние, а ему хотелось вернуться к себе домой засветло. Однако, видно, Небесным Богам угодно было другое. Провидение само вело его по Свыше уготованному ему пути.

Во власти тяжелой задумчивости, охотник свернул со следа, вовремя не поворотил, когда очнулся, понял, что отмотал приличный крюк.

Сплюнув от едкой досады на самого себя, Хорилартай оглянулся на садившееся солнце, озадаченно захлопал короткими ресницами. Особо не желал он поверить в то, что нынче ему родного очага не увидеть и придется ночевать в лесу, но в душе признавал это и уже соглашался с неизбежным. Потянул он шумно носом воздух, раздувая ноздри, ловя ветерок, повернулся к воде, тяжело затопал, вполголоса, чтобы никто его не услышал, проклиная Злых Духов, сбивших его с пути…

Вдоль берега озера неспешно трусили два всадника. К седлу одного конника привязали длинный повод, за которым шла третья лошадь.

На ней сидела со связанными ногами и руками сгорбленная фигурка измученной девочки. Отпечаток дальней дороги усталой тенью лег на ее прекрасное личико. Не помнила уже она, Баргуджин-гоа, любимая дочь Бархудая, владетеля Кол-баргуджин-догумского, сколько дней они так передвигаются, все дальше и дальше уходя от ее родного дома.

Страшные несчастья одно за другим просыпались на ее несчастную головку. Не успела она привыкнуть к мысли, что ее отдадут в жены тюркскому беку, как во время долгого и утомительного путешествия к жениху ее похитили, нагло выкрали из шатра. Закутанную в темное покрывало, переброшенную через седло, ее две ночи и два дня везли.

Она чуть не умерла во время бешеной скачки. Очнулась она только в одном из караван-сараев, что в великом множестве выросли на Великом шелковом пути. Несколько дней ее не трогали, силком кормили. Не в силах сопротивляться, она давилась, но пихала пищу в себя.

Жирная женщина с мясистым подбородком, топырящимися черными усиками под уродливым крючковатым носом, густо пробивающейся безобразной бородкой своим видом наводила на нее леденящий ужас.

– Ох! – заслышав громоподобный голосище злой бабищи, девочка инстинктивно вжимала голову в подрагивающие от страха плечики.

– Снимай все с себя! – рано разбудив, женщина приказала раздеться, тщательно осмотрела она худенькое тело, больно ощупывая молочные железы, бесцеремонно раздвигая толстыми пальцами нижние губки.

– Ой! – от жгучего стыда горькие слезы брызнули из глаз, но дева, боясь наказания, проглотила подступившие к горлу рыдания.

Бедных невольниц, собранных для продажи, оказывается, набралось с десяток. И ближе к обеду устроили бесчеловечный по своей сути и ничем не прикрытой алчности торг, когда все мужчины без всякого стеснения рассматривали выставленный перед ними живой товар. Ощупывали покупатели юные тела, заглядывали в рот…

– Я беру! – кто ее на торжище купил, девочка так и не поняла.

Накинув на голову темное покрывало, ее посадили на лошадь и куда-то повезли. За всю дорогу она услышала всего с десятка два коротких слов, не больше того, и то их толком и не разобрала, скорее, поняла, догадалась о том, что требуется от нее…

Худой и жилистый степняк, двигавшийся впереди их небольшого отряда, зыркнул по сторонам настороженными глазами. Он выхватил широкую полосу густо зеленеющего урмана, близко подступавшего к кромке воды, прошелся по берегу, выискивая подходящее место для ночлега и найдя, поднял вверх руку и вытянул ее в нужную сторону.

За многие годы, проведенные в пути, в охоте на дикого зверя, а чаще на человека, он привык обходиться языком жестов. Особенно в те самые дни, когда они кого-то с собой везли. Поначалу по необходимости, а потом молчание вошло в привычку.

Может, потому его и прозвали Телсез или Безъязыким. Не отличался многословностью и его спутник Тикбул. Вдвоем они подходили друг другу, а потому их дружба тянулась уже третий десяток лет.

– Ы-ы-ы! – Телсез выбрал у берега небольшую полянку.

Соскочив с лошади, он подошел вразвалку к молчаливой пленнице, развязал тугие путы на ее ногах и осторожно стянул девочку вниз, поставил полонянку на землю, придержал, когда она покачнулась и со стоном опустилась на подрагивающие от слабости коленки.

– Ой! – тоненько пискнула девчушка.

Не в силах выразить свои мученья, она согнулась, уткнулась лицом в подол длинного платья, одетого поверх штанов, тяжело, всей грудью задышала, благодаря в душе Аллаха за то, что на этот день все ее муки закончились. Впереди их ждали немудреный ужин и желанный отдых…

Тем временем Тикбул сноровисто собрал сухой валежник, разгреб ногами небольшую ямку, развел огонь. И вот робкие ярко-рыжеватые язычки все веселее и громче зализали шершавые, с громким треском ломающиеся в руках веточки. Чуть позже степняк подкинул в огонь сучья что потолще, и через секунду-другую донеслось ровное и мощное гудение рвущегося ввысь жаркого пламени…

Словно на ходу наткнувшись на невидимую преграду, Хорилартай остановился, так и не опустив вниз занесенную вперед ногу.

Слабый порыв поднимающегося к вечеру свежего ветерка явственно донес до его чувствительного носа перемешанные с дымом костра и жареным мясом запахи чужих людей.

Это были его охотничьи угодья, и промышлять в них помимо него никто не мог. Если только в их краях не появился кто-то чужой.