– Всё, всё прочёл! И, знаете, Жозефина Ивановна, это самое интересное, – дразнит он старушку.
– Вы очень плохо сделали, Базиль; вы очень много читали и очень мало кушали, – говорит Жозефина Ивановна и быстро выходит из комнаты.
– А может, батюшка, – обращается Ниловна к Васе, – может, и впрямь откушать чего изволишь? Может, киселька малинового с миндальным молочком? Может, ватрушечку со сливками? Вишь, Жозефина Ивановна обижается на тебя.
Вася отрицательно качает головой.
– Ни ани, ни нуа не хочу, – отвечает он. – У меня табу расиси.
– Чего, чего? – недоумевает Ниловна. – Это где же ты выучился такой тарабарщине? От цыган слышал, что ли?
– Не от цыган, а от жителей острова Тана, нянька. Я был в путешествии.
– Господи, батюшка, уж не повредился ли ребёнок? – ворчит про себя Ниловна. – В каком же путешествии, Васенька, когда ты из горницы который день не выходишь?
– A вот!
И Вася потрясает в воздухе книгой.
– А ты не зачитывайся, батюшка, – советует Ниловна. – От этого повреждение ума может получиться. Ты бы и впрямь покушал чего.
– Я же тебе сказал уже!
– Да разве я по-тарабарски понимаю, батюшка! Я, чай, православная.
– Я тебе сказал, – поясняет Вася, – что ни есть, ни пить не хочу, что брюхо у меня полно. – И вдруг громко кричит в окно: – Эввау! Эввау!
Господь милосердный, да что с тобой? – пугается нянька.
– Это я ему. Гляди, кто по дороге-то идёт! Эввау! – Ниловна выглядывает в окно.
– Ну кто? Тишка. Гуся несёт. Наверно, гусь куда ни на есть заблудил, он его поймал и несёт домой.
– Эввау, Тишка! – кричит Вася. – Арроман, иди сюда. Не гляди на эту старую бран! – Вася знаками показывает на няньку.
Но Тишка, пугливо озираясь по сторонам, ускоряет шаг и, не глядя в сторону Васи, исчезает из виду.
– Побежал к своей эмму, – говорит Вася. – Эввау – это кричат, если рады кого видеть. Арроман – это мужчина, а бран – женщина. Эмму – хижина. Тишка убежал в свою хижину, потому что трус.
– Не трус, а тётенька не велели ему сюда ходить. Он приказ тётеньки сполняет.
– Это або, – замечает Вася. – А может, ему хочется ослушаться?
– Тогда, значит, на конюшню, – говорит Ниловна.
– Ну и або.
– А это что за слово такое?
– Это значит – нехорошо.
– Ну, – говорит Ниловна, – по-твоему, может, и нехорошо, а по-моему – хорошо, потому установлено от бога: раб да слушается господина своего.
Пообедав последний раз в постели, Вася от нечего делать уснул. И снился ему лёгкий, как облако, корабль с белыми парусами. И снился ему океан, по которому ходили неторопливые, мерно возникавшие и мерно же исчезавшие волны, и весь безбрежный простор его тихо колыхался, как на цепях.
Сон этот был так реален, что когда Вася просыпался, то и в полусне ещё чувствовал это мерное и торжественное колыхание.
Глава 8
Дубовая роща
Отъезд в Москву был назначен на 15 июня.
В эти последние дни пребывания в Гульёнках Васе была предоставлена тётушкой полная свобода.
Потому ли это произошло, что она решила дать мальчугану проститься со всем тем, что окружало его с детства и было знакомо и дорого, или просто махнула на него рукой, но только с утра до вечера он мог пропадать, где ему вздумается.
И самое удивительное, что Тишка с молчаливого разрешения тётушки по-прежнему сопровождал его.
За это время Вася успел побывать всюду и прежде всего на пруду.
Опрокинутый дощаник, виновник столь бурных событий в жизни Васи, находился на прежнем месте. Но теперь по днищу его проворно бегала, что-то поклёвывая, синяя трясогузка.
Сняв одежду, ребята проворно поплыли к дощанику. Трясогузка тотчас же с тревожным писком вспорхнула, а ребята, взобравшись на дощаник, начали танцевать на нём, выхлюпывая воду из-под его днища. И звонкие голоса их невозбранно будили тишину старого парка.
– Тебя не тошнит, когда ты качаешься на качелях? – спрашивает вдруг Вася у Тишки.
– Не, – отвечает Тишка, – хоть как хочешь качай.
– Ну, значит, ты морской болезнью не заболеешь. Это хорошо. Поплывём!
На этот раз уж навсегда оставив свой славный корабль «Телемах», Вася плывёт назад к берегу. И тотчас же на днище покинутого дощаника снова садится вертлявая трясогузка и бегает по мокрым доскам, что-то разыскивая.
Через полчаса Вася с Тишкой уже слоняются по рабочему двору, обстроенному конюшнями, амбарами и жилыми избами. Посредине двора колодезь с долблёной колодой, наполненной свежей водой, а вокруг него огромная лужа, в которой нежится пёстрая свинья с поросятами.
У стены конюшни, в тени, стоит четверик добрых, степенных коней, привязанных к кольцам.
На этих лошадях Вася не раз ребёнком ездил с покойной матерью на ярмарку в Пронск.
И эта же четвёрка завтра повезёт Васю в Москву.
Агафон с конюхом чистят лошадей и мажут им копыта дёгтем. У одной лошади верхняя губа почему-то перетянута мочалкой. Лошадь стоит, не шевелясь, даже не машет хвостом, только напряжённо двигает одним ухом.
– Агафон, – обращается Вася к кучеру, – зачем ты перевязал Орлику губу?
– А чтобы спокойней стоял, – отвечает тот. – Не даётся чиститься, больно щекотливый.
– Это занятно, – говорит Вася. – Надо испробовать. Ты боишься щекотки? – спрашивает он Тишку.