Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

– Ничего, ничего, Жозефина Ивановна, – успокаивал её Агафон. – Этак вам всю дорогу придётся прыгать. Не тревожьтесь.

У Васи замирал дух, как на качелях, но было не страшно, а весело и хотелось громко смеяться.

Наконец последний стремительный нырок экипажа, сопровождавшийся резким криком Жозефины Ивановны, – и лошади, облегчённо пофыркивая, бесшумно, неторопливо бегут по навозной плотине. Здесь прохладно, приятно пахнет свежей водой. По спокойной, как стекло, глади пруда плавают круглые листья белых цветущих кувшинок. Среди них шныряют юркие стайки молодых уток, таких же белых, как цветы кувшинок. Под плотиной лениво урчат лягушки.

Гудит под колёсами лоток, по которому сбегает лишняя вода из пруда, убаюкивающе шумит огромное, зелёное от слизи мельничное колесо, мелькает припудренная мучной пылью мельница со стоящим у дверей бородатым мужиком в красной рубахе, который степенно кланяется тарантасу, слышится мерное постукивание мельничного постава, в воздухе улавливается запах муки.

Но вот кони дружно берут короткий, но крутой подъём, мелькает купа курчавых вётел – и снова мимо бегут хлебные поля, над которыми невидимые жаворонки без конца повторяют своё радостное «тпрю-пи, тпрю-пи».

Солнце жарит всё сильнее. Плавает коршун в вышине. Тарантас укачивает. Хочется спать, глаза понемногу начинают слипаться; бесконечные поля кружатся, убегая куда-то слева направо.

Отяжелевшие, отвыкшие от езды кони покрываются потом и уже начинают ронять на дорогу клочья белой пены. Часа два пополудни, самое пекло. Агафон посматривает на солнце и в первом же большом селе просит разрешения покормить лошадей, останавливаясь в тени старых церковных клёнов.

Вася спрыгивает с высоких козел, разминает затёкшие ноги. Сон отлетает. Они на широкой деревенской площади, покрытой гусиной травой. Посредине площади стоит белая каменная церковь с островерхой, не по церкви, колокольней. Над церковью бешено носятся бесхвостые стрижи.

– Ну-ка, барчук, помогай, – говорит Агафон, начиная распрягать лошадей.

Вася охотно берётся ему помогать, пытаясь развозжать пристяжную, которой правил, но она жадно тянется к горькой гусиной траве, вырываясь из его рук.

Через несколько минут четверик, мирно пофыркивая и помахивая хвостами, стоит вдоль церковной ограды, вкусно похрустывая сеном, откуда-то принесённым Агафоном, а нянька уже хлопочет у раскрытых коробков с провизией на ковре, разостланном в тени деревьев.

Вася торопливо ест, стоя на коленях.

– Да ты сядь, – уговаривает его Ниловна, – Куда ты спешишь?

Но как же ему не спешить, если недалеко от церкви, на перекрёстке, останавливается телега с холщёвой будкой, запряжённая худой белой лошадью. Мужик, приехавший в телеге, не спеша распрягает лошадь, спутав её, пускает пастись на обочину дороги, а сам садится есть, предварительно снявши шапку и перекрестившись.

Вокруг него начинают крутиться деревенские мальчишки, которые затем разбегаются во все стороны с громкими криками:

– Кошатник приехал! Кошатник!

Вскоре к телеге кошатника потянулись бабы, девки, ребятишки. Они несли шкурки – собачьи, заячьи, кошачьи, всякое тряпьё, живых кошек – чёрных, белых, серых и пёстрых.

Кошки, чувствуя неладное, зло урчали, царапались, вырывались или жалобно мяукали, испуганно глядя вокруг.

А кошатник уже раскрыл короб со своим товаром – с медными крестиками, ленточками, напёрстками, иголками – и выставил на соблазн деревенской детворы мешок с паточными жомками в цветных бумажках.

За кошку давалось по одной-две ленты, в зависимости от величины животного и добротности его шкурки. Расплатившись за купленную кошку, мужик тут же убивал её и принимался за другую.

– Что он делает! Что он делает! – в ужасе шептал Вася.

Ему хотелось бежать отсюда, и в то же время он не мог двинуться с места. Он впервые видел, как быстро и просто пресекается жизнь живого существа. Тут впервые совершалась перед ним во всей своей страшной обнажённости тайна смерти.

– Что он делает! Что он делает! – повторял он, дрожа всем телом.

Среди других в толпе баб и детей стояла девчонка лет десяти с нарядной бело-жёлто-чёрной кошечкой на руках. Кошечка, очевидно привыкшая к девочке, была совершенно спокойна. Она положила передние лапки на плечи девочке и, как бы обняв её, тёрлась головкой о её лицо.

Эту кошечку Васе стало особенно жалко. Он подошёл к девочке, протянул ей на ладони увесистые три копейки с орлом во всю монету и сказал:

– Продай мне кошку и купи на эти деньги жомок.

Девочка взглянула на монету и быстро схватила её, залившись румянцем от волнения и радости:

– Бери!

Должно быть, и ей было жалко свою кошечку. Она охотно передала её в руки Васе и, протискавшись сквозь толпу к кошатнику, протянула ему полученную монету.

А Вася взял кошечку, которая отнеслась к нему с такой же доверчивостью, как и к девочке. Другие продавцы кошек, поражённые столь щедрой платой, обступили Васю со всех сторон, наперебой предлагая ему свой товар.

Вася готов был для спасения кошек купить их всех, но что он будет с ними делать, если даже и хватит денег для покупки?

Однако раздумывать долго ему не пришлось: через площадь уже спешила к нему со всех ног нянька Ниловна.

– Это что же ты, сударь, изволишь делать? – накинулась она на Васю. – Разве господскому ребёнку полагается смотреть, как мужик давит кошек? Господи милостивый! Иди сюда. Брось кошку. Зачем ты её взял?

Старушка хотела было отнять у него кошечку, но Вася, покраснев, тихо и так серьёзно и строго сказал ей: «Отойди! Не трогай!» – что Ниловна сразу умолкла.

– Фи! Кошка! – брезгливо поморщилась Жозефина Ивановна. – Зачем она вам, Базиль?

– Я спас её от смерти, – сказал Вася. – Позвольте мне взять её с собой в Москву.

Француженка пожала плечами:

– Если молодой человек хочет, то пусть берёт.

Вася накормил кошку и стал играть с нею. Она делала вид, что кусает его за руку, поддавала задними ножками, когда он гладил ей брюшко, затем свернулась клубочком в тарантасе и уснула.

Это привело Васю в окончательный восторг.

– Жозефина Ивановна, – сказал он француженке, – вы только посмотрите: она спит, как дома! Но как назвать её? Жозефина Ивановна, как, по-вашему, будет лучше?

Занятая своими мыслями, Жозефина Ивановна не отвечала. Может быть, она и не слышала его слов.

– Что вы сказали, Базиль? – переспросила она по-французски.

Но ему уже некогда было продолжать разговор о кошке. Вася спешил к лошадям, которых Агафон собирался вести на водопой.

К ужасу старой Ниловны, он взобрался на спину пристяжной и вместе с Агафоном поехал вдоль деревенской улицы.

Первый раз в жизни Вася ехал поить лошадей, и ему казалось, что на него смотрит вся деревня. Впрочем, почти так и было…

В деревне быстро узнали, что у церкви остановился гульёнковский тарантас. Сам батюшка приходил посмотреть, кто это едет и почему остановились на площади. Но, узнав, что тётушки тут нет, не стал приглашать проезжих к себе.

Перед спуском к речке томившиеся жаждой лошади неожиданно рванулись со всех ног, и Вася едва, к стыду своему, не слетел с пристяжной, но успел вцепиться в её холку обеими руками и удержался, искоса поглядывая по сторонам, не видит ли кто-нибудь его неловкости.

Но никто уже не глядел на него.

Лошади пили так долго, что, казалось, готовы были втянуть в себя всю речку. Несколько раз они отрывались от воды, чтобы перевести дух, как бы задумываясь, затем опять припадали к ней и тянули её через стиснутые зубы. А когда, наконец, утолили жажду, то захлюпали ртами, выливая остатки воды, и стали неуклюже поворачиваться, с трудом вытаскивая увязшие в тине ноги.