Оценить:
 Рейтинг: 0

Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Год написания книги
1946
Теги
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 17 >>
На страницу:
10 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Не, только для укладки подали.

– Бежим!

И хотя нянька напоминает о том, что сначала надо умыться, потом помолиться богу, потом пожелать тётеньке доброго утра, потом позавтракать, и даже пытается поймать Васю за руку, но он вырывается и выскакивает на крыльцо.

Действительно, здесь уже стоит вчерашний тарантас, набитый доверху свежим сеном, и толпятся дворовые во главе с кучером Агафоном. В тарантасе поверх сена стелют огромную дорожную перину, накрывают её одеялами, в головы кладут подушки в суровых наволоках.

Вася взбирается наверх.

Чудесно! Так можно ехать хоть на край света!

В задок тарантаса грузят множество чемоданов, корзин, корзиночек, коробков, узлов. Всё это укрывается холщёвым пологом и накрепко перевязывается толстыми верёвками.

– Агафон, – просит Вася, валяясь на перине, – потряси тарантас. Я хочу посмотреть, как он будет качаться в дороге.

Но тут появляется нянька. Она вытаскивает Васю из тарантаса и уводит умываться.

Молитву он бормочет кое-как, пропуская для скорости слова, и вот уже стоит с чинным видом в столовой перед тётушкой.

– Как вы спали, Базиль? – спрашивает она по-французски и протягивает для поцелуя руку.

Вася целует руку тётушки на этот раз с охотой и чувством признательности. Он с благодарностью смотрит в тётушкино лицо, замечая, что на нём больше морщин, чем всегда, – видимо, она плохо спала эти ночи.

Васю заставляют съесть кусок холодной курицы, яичницу, выпить стакан кофе со сливками и сдобной булкой. Старичок-буфетчик, про которого все говорят, что он забыл умереть, согбенный годами, но ещё бодрый, в чистых белых перчатках, суетится около стола.

А солнце уже передвинулось вправо. И луч его, пробившись наконец сквозь листву деревьев, яркими зайчиками рассыпается по белой стене комнаты, играя тусклой позолотой картинных рам.

– Базиль! – вдруг обращается к нему тётушка по-русски. – После завтрака отец Сократ отслужит панихиду на могиле вашего отца и вашей матери, с коими вам надлежит проститься перед отъездом. Затем будет краткий напутственный молебен, после чего вы поедете вместе с Жозефиной Ивановной и Ниловной в Москву. Там дядя Максим распорядится вами. Я вас прошу, ведите себя, как подобает воспитанному молодому человеку вашего положения… Имейте в виду, что ваш дядя образованный и просвещённый человек, ценящий хорошее воспитание в людях. Не заставляйте его думать, что в Гульёнках некому было направлять вас. Я вас прошу сейчас никуда не убегать.

Васе очень нравится, что тётушка разговаривает с ним, как со взрослым. Он готов выполнить в точности все её советы, кроме последнего: не может же он на прощанье ещё раз не пробежать по всем комнатам их большого дома.

И, сопутствуемый Тишкой, дожидающимся его за дверями столовой, он спешит побывать всюду.

Вот просторный белый зал с хрустальной люстрой под потолком. Люстра закутана в тюлевый чехол, сквозь который просвечивают разноцветные свечи и поблёскивают хрустальные подвески. Из золотых потемневших рам на мальчика смотрят старинные портреты мужчин, в напудренных париках, в расшитых золотом мундирах, и женщин, то молодых, то чопорных и старых, в платьях непривычного для глаза покроя.

Вот кабинет отца. Большая, немного мрачная комната, стены которой обиты пёстрой турецкой материей, сильно потемневшей от времени и табачного дыма. На большом письменном столе лежит раскрытый календарь, бисерная закладка, гусиное остро отточенное перо в серебряной вставочке, книга для записей по имению. У стены стоят охотничьи сапоги отца. На кушетке лежит его одноствольное шомпольное ружьё…

Так было, когда отец умер.

Вот обтянутая голубым ситцем комната матери с огромной кроватью, застланной кружевным покрывалом, с потолком, изображающим голубое небо, по которому несётся стая ласточек, каждая величиною с утку. Вот библиотека с огромными запертыми на ключ книжными шкафами, с большим круглым столом красного дерева, на пыльной поверхности которого кто-то нарисовал пальцем крест…

Вот биллиардная, помещающаяся в мезонине: тяжёлый биллиардный стол, крытый зелёным сукном, посредине его пирамидка шаров, выложенная в рамке, словно ожидающая игроков. У стены стойка для киёв, концы которых ещё хранят следы мела.

Вася берёт из пирамидки шар и целится в него кием, но за спиной слышится хриплый нянькин басок:

– Барчук, да разве ж так можно! Тётушка уж пошли в церкву.

…Склеп открыт. У входа стоит стол, накрытый белой скатертью. На столе евангелие, распятие, горка жёлтых восковых свечей. У стола облачается отец Сократ в чёрную траурную ризу с серебряным шитьём. Видимо, риза не по отцу Сократу, он совершенно тонет в ней. Дьячок, молодой хромой парень с бабьим лицом, оправляет на нём ризу со всех сторон.

Вася невольно улыбается.

«Словно запрягает, – думает он, – как… нашего Орлика».

Тётушка уже здесь. Она стоит впереди всех. Чуть позади неё – Жозефина Ивановна, Ниловна, Тишка и другие дворовые люди.

Начинается служба. Вася хочет сосредоточиться на словах молитвы, но мысли его разлетаются, как птицы. Он ловит себя на том, что мыслями он уже далеко от здешних мест, где-то в Москве, у дядюшки Максима, в Петербурге, у незнакомых людей, на корабле, который на крыльях своих уносит его в безбрежный простор неведомых морей и стран.

Губы его шепчут: «Прощайте, папенька и маменька… прощайте», – повторяет он, стараясь сосредоточиться на мысли о прощании со всем, что сейчас окружает его, а завтра уже будет невозвратным прошлым. Но это ему удаётся лишь в самую последнюю минуту, когда стоящая перед ним Жозефина Ивановна проходит к могильным плитам, опускается на колени, крестится католическим крестом, целует холодный мрамор гробниц и шепчет по-французски:

– О, зачем и я не лежу под этими плитами!

Удивительно, но это трогает Васю больше, чем вся служба со свечами и с ладаном. Прикладываясь к холодным каменным плитам, он чувствует, как нервная спазма сдавливает ему горло и слёзы жгут глаза.

Глава 10

В Москву на долгих

Хорошо сьезженный четверик старых сытых коней спокойно и дружно взял с места тяжёлый тарантас. Захлебнулись оглушительным звоном колокольчики, и сразу заворковали искусно подобранные шорки на пристяжных. Мелькнули лица стоящих на крыльце – тётушки, отца Сократа с благословляюще поднятой десницей, старчески трясущаяся голова буфетчика, забывшего умереть, двух горничных девушек и дворни. А где же Тишка?

Ах, вот и он и Лушка! Раскрыв рты, они оба стоят поодаль: Лушка спокойна, а Тишка бледен, лицо его искажено страданием. Васе кажется, что он плачет.

Но вот побежали назад окна дома, потом хозяйственные постройки, зелёная луговина с белыми гусями, со Степанидой, кланяющейся проезжающим в пояс, белая церковь с зелёной берёзовой рощей, задумчивые липы старого парка, деревенская улица с яростно лезущими под ноги лошадей собаками, с бабами и ребятишками, выскакивающими на звон колокольцев. Прогремел под колёсами горбатый бревенчатый мостик через речку Дубовку, и тарантас покатил по просёлку среди полей зацветающей ржи, по которой лёгкий ветерок гнал зелёные волны.

Звенели жаворонки в голубой вышине, весело пофыркивали кони, почувствовав вольный воздух, изредка пощёлкивая подковой о подкову, чуть покачивался тарантас, малиново пели колокольчики. Ворковали шорки на пристяжных.

Прощайте, Гульёнки!

Ехавшие молчали, занятые каждый своими мыслями, – мадемуазель Жозефина и нянька Ниловна, полулёжа на перине, а Вася, сидя на широких козлах, рядом с Агафоном.

Когда проехали несколько вёрст и лошади перестали просить поводьев, Агафон дал Васе вожжу левой пристяжки. Вася крепко держал её обеими руками, наблюдая, как добрая лошадь, изогнув шею кольцом, натягивает толстые ремённые постромки и косит огненно-карим глазом, как при движении морщится кожа на её крупе, над которым вьётся зеленоглазый овод.

И в то же время всё наблюдаемое им не захватывало его внимания, как раньше, когда ему случалось ездить на тех же лошадях. Чувство щемящей грусти лежало на его детской душе. Ведь всё, что сейчас промелькнуло мимо, начиная с большого белого дома и кончая мостиком через Дубовку, – всё это уже отошло в прошлое, а вместе с этим кончилось и его детство.

Наступала другая пора.

Что-то будет?..

Вот о чём думал Вася, сидя на козлах.

Задумавшись, мальчик даже не сразу заметил, как Агафон, взяв у него из рук вожжу, осадил четверик и стал осторожно спускаться в глубокий овраг.

Вася взглянул с высоты своих козел вокруг. За оврагом расстилалась, насколько хватало глаз, слегка холмистая равнина. Там, в зелени хлебов, лежали островками деревни и сёла с белыми церквами, красовались на взгорьях помещичьи усадьбы, окружённые садами и парками, вертели крыльями ветряные мельницы.

Ближе, на дне оврага, куда теперь спускался тарантас, блестела на солнце какая-то речушка, разлившаяся в довольно большой пруд, подпёртый плотиной с водяной мельницей.

Дышловые кони, держа на себе всю тяжесть огромного тарантаса, временами садились на задние ноги, трясли затянутыми головами и храпели, скаля зубы. И тогда колокольчики, только что трепетно бившиеся, вдруг зловеще смолкали. Агафон спокойно притпрукивал, Ниловна молча крестилась, Жозефина Ивановна кричала, хватаясь за край тарантаса:

– Агафон, Агафон! Постойте, постойте, я выйду на землю. Я не могу, я боюсь! Ради бога!
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 17 >>
На страницу:
10 из 17