Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

– Я всегда говорил, что жадность его погубит. Надеюсь, он не нарушит наших договоренностей, и насытиться полученным. – Вслух размышлял саги и тут же спросил. – Но, что тебе до того?

– Знай же, что мы – жители нищих пределов, остались теперь без своего дома, а стадо платившие нам подать, воспротивилось и ополчилось против своих пастырей. Потому-то и мы теперь, были вынуждены вступить в полчища Аш-Шу свободным лимом.

– Так выходит ты меня обманул, и ты, как и прежде ходишь в подручных. Только теперь, у какого-то бродяги. – При этих словах Азуфа, нибирийского вора передернуло от обиды.

– Да будет тебе известно, саар саги, что еще Тарак, принял над собой старшинство лугаля пустынных разбойников, когда те обступив город, разъезжали на своих колесницах, потрясая оружием. – Зло прищурившись, Амар нарочно подчеркнул должность чашеносца, зная, что тому это не нравится. – Не твои ли усилия привели к тому, что мы должны странствовать как бродяги?

– Сколько гнева, у нашего урса. – Смешно надув губы, поддел лугаля воров Азуф. Заметив про себя, что чем меньше человек, тем болезненнее он переносит шутки над собой. – Не сердись, я зря посмеялся. Если бы я знал, что это так тебя заденет, я бы поостерегся шутить.

Совсем как государь, жестоко карающий за любые шутки о себе. Лично он сам, относился бы к этому терпимее. Впрочем, давать подданным слишком много воли, тоже опасно. "Как это просто – удержать власть, если у тебя есть сила и право на нее, но как некоторые умудряются упустить притекающую в их руки власть, бесславно, без боя отдавая ее, не имея даже явной угрозы извне". – Подумал он, вспомнив старого энси Унука, потерявшего власть из-за своей слабости, из-за боязни досужих обвинений.

– Так вот саар саг-у. – Продолжил Амар, а Азуф посмеялся про себя, подметив, что удовлетворенный извинением, самозваный лугаль воров, снова называет его как условились. – Предводитель этих бродяг, просил меня побыть его посланником к тебе, потому, что я хорошо знаком с козлобородым. Прости, но так ты известен в народе.

Советник-тиночерпий, смешно потряс козлиной бородкой, и сказал:

– Я это знаю. И пусть, о том, кто скрывается под прозвищем козлобородого, знают только избранные. Надеюсь, ты никому не сказал кто я, ни кому-то из своих, ни этому дикарю?

– Нет, саар сагу.

– Хорошо. Я сам, кому сочту нужным, откроюсь. Продолжай.

– И этот дикарь, просил меня быть посредником между вами. – Азуф снова мысленно посмеялся, над старанием Амара казаться независимым. – Слушай же, вот его слова: "Пусть великий малики, известный в народе как – Козлобород, знает, что великий лугаль пустынь, известный как – Заветная звезда, не враг ему, и кровь, пролитая вопреки его желанию, не есть кровь невинных, но отступников божьей воли. Мы наслышаны о могуществе малики, и потому хотим объединить наши силы в борьбе против врага человеческого, этого богомерзкого зверя, возомнившего себя избранником божьим. Пусть же малики, не держит зла на повелителя пустынь, ибо сын кудесника, именующий себя Лугальзагесси, наказан нами за коварство нрава, и мы призываем и малики, присмотрится к своему посаднику, ибо и самый верный пес кусает кормящую руку".

Слова послания пустынника, заставили Азуфа призадуматься. То чего он опасался, и чего, по заверениям тайного посланника Загесси, казалось, не случилось, снова забрезжило на небосклоне.

– Насколько, можно верить словам дикаря? Насколько они правдивы?

– Аш-Шу хоть и дикарь, но человек честный и благородный.

"А холопье-то, взяло вверх". – Подумал Азуф. – "И чем он тебя склонил?". А вслух спросил:

– Ты думаешь, я легко поверю словам дикаря, разрушившего сдавшийся город?

– Добрый господин, я сам могу подтвердить эти слова. Я сам слышал, как Лугальзагесси с черным чужаком обсуждали это втайне.

– Как же ты услышал, если разговор велся втайне? – С недоверием спросил саар саги, криво усмехаясь краем рта.

– Саар сагу, зря считает меня выдумщиком. По пове… по просьбе пустынника, я как знающий все тропы окрест Нибиру, незаметно пробрался в стан Лугальзагесси. И я сам, своими ушами слышал, как лугаль уговаривал черного чужеземца помочь ему против тебя равновеликий.

– И что чужеземец?

– Об этом несокрушимый советник, может не беспокоится. Чужеземец отказал ему.

– Но и не упредил меня об его измене. – Мрачно подытожил чашеносец. – Спасибо Амар, что ты это сделал.

Склонившись в горделивом поклоне, Амар, совершенно уверенный, что Азуф теперь будет враждовать с Лугальзагесси, спросил, как им взаимодействовать с хитрым чужеземцем.

– Все будет как прежде. О коварстве нимийцев известно, и я всегда держал с ними ухо востро. Теперь будем лишь еще внимательней. И передай своему пове… союзнику, что я готов вступить с ним в союз.

5. Распутье.

Горюя о судьбах, так полюбившихся им жителей нижних пределов Нибиру, скоморохи сознавали, что больше чем в Кише, в столь тяжелое время им нигде сейчас подавать не будут. Только граждане Киша, могли себе позволить роскошествовать, когда остальные жители владений Ур-Забабы, из-за войн обложенные двойными поборами, влачили жалкое существование. Неудивительно, что со всех сторон Единодержия, люди стремились всеми правдами и неправдами, непременно закрепиться в столице. Обеспеченные люди со связями в этом более-менее преуспевали, бедным же, оставалось только мечтать попасть на работы по возведению божественного дома. Если для кладки стен или домов лучших людей, можно было пригнать рабов, то в возведении священного сооружения, мог принимать участие только свой, черноголовый каламец, верный последователь господа вселенского вседержителя. Но и тут было все покрыто мраком безвестности, помешанном на жиже лжи, воровства и мздоимства. Так, на строительстве почему-то оказывались в основном киурийцы или пустынники, плохо знавшие язык эме-ги, но отлично пробивавшиеся до самых верхов. Принеся с собой и свои обычаи, они пугали местных насельников, какой-то первобытной нахрапистостью и сплоченностью, давно утраченной у потомков создателей Калама.

И Пузур, уже направил вожжи в сторону севера, но упрямство юного эштарота, заставило скоморохов на время забыть о столичных площадях. Аш рвался в Нибиру, пусть в разрушенный, но все еще живой и населенный кем-то, ведь там все еще оставался его друг и учитель, заменивший ему родителя. Там оставались его братья и сестры, по служению прекрасной богине Инанне, наставники и наставницы, хотя их судьбы его волновали не сильно, не так как судьба абгала.

– Пузур, когда ты уходил, тебя ведь никто не мог удержать. Пойми и ты меня. – Взывал юноша, к чувствам гальнара.

Смутившись, Пузур замялся, но тут встрепенулась как встревоженная наседка, сама Эги, отчего-то, обидевшись на слова Аша:

– Да пусть уходит, если хочет! Что ты его уговариваешь?! Какой выискался.

После того как побывала в руках разбойников и похозяйничала в жилище старика, Эги стала еще раздражительней и злей. Еще больше злилась она, на их спасителя, считая главным виновником свалившихся на них бед, то и дело, поругивая и ворча.

– Что ты говоришь такое?! – В ужасе вскричала Нин. – Он же, один из нас! Не уходи Аш, мы у людей поспрашиваем про твоего учителя. Люди знают.

– Нин, я догоню вас! Как только найду абгала, тут же отправлюсь к вам в Киш. Я клянусь, что так будет. – В порыве нахлынувших чувств, поклялся юноша. – Вы не успеете даже отдохнуть от меня.

– Разве не видишь, как рвется он в свое уютное гнездышко? А и правда, что соломенная постель, против пуховой перины? Он ведь, не чета нам – простым людям. Привык жить взаперти, в окружении юных распутниц. А ты и размечталась.

– О чем ты? – Смутившись, словно пойманная за руку, попыталась защититься Нин. – Ни о чем, я не размечталась. Просто, нельзя же так…

– А то, я не вижу, как ты вокруг него крутишься. Только и не мечтай. У него там своя зазноба есть.

– Откуда ты знаешь?! – Невольно выдала себя девочка, поддавшись чувству ревности.

Чтобы поскорей закончить неприятный разговор, в спор вмешался Пузур, попытавшись угомонить супругу:

– Ну, вокруг кого ей еще крутиться? Не вокруг же нас – стариков. Да и на парня зря накинулась. Это же правильно, что он беспокоится о своем воспитателе. Худо, что о своей голове не думает. Ну, коли так: пусть идет, раз решил.

– Каак??! – Чуть не заплакала Нин, поняв, что Пузур ей больше не помощник, взмолясь к угрюмому Гиру. – Гиир, ну хоть ты скажи!

– А что я скажу? У него своя голова на плечах.

Не сумев уговорить юношу, Пузур вынес свое решение, что если до утра Аш останется тверд в своем намерении, то так тому и быть.

Конец расставания, был столь же душевен, как вздорно его начало. Поверив в искренность слов и уверенности взгляда, и Нин успокоилась, взяв однако слово, что он будет беречься.

– Что со мной может случиться? Я же уже побывал там, и меня оттуда выгнали. – Как будто в шутку сказал Аш, заверив однако: – Конечно, я буду беречься, зная, что меня ждут; что у меня есть дом.

Он с легким сердцем зашагал в сторону Нибиру, а скоморохи глядя ему вслед, провожали с сожалением. Даже и Эги, отошедшая от гнева, благословляла его от опасности.

***

Вернувшиеся скитальцы, с удручением замечали, как изменился их родной край, с тех пор как они его покинули, отправившись в далекий путь. Прошло совсем немного времени, а скоморохи не узнавали, в мрачных и серых лицах, прежних своих земляков, верящих в чудо и радовавшихся их появлениям как дети. Если раньше люди одаривали их мерами зерна, а кто побогаче не скупился и на серебряники, то теперь было непросто выпросить и засохшего кусочка. А показывать проделки плутоватого бедняка, стало опасно, ибо, только прослышав о том, что где-то хулят власть, стражи тут же бросали все силы на поимку хулителей, и те не отделались бы простыми побоями. И подвиг Бильгамеса – древнего правителя Унука, где богоравный побеждал древнего царя Киша, упоминать строго воспрещалось. Другие скоморохи, давно нашли ему замену, воспевая деяния кишских урсов, с легкостью присваивая им подвиги славного унукца, или просто называя его древним царем Киша; но скитальцы Пузура, слишком чтили древние сказания, чтобы ради серебряников, красть прославленные деяния у любимого удальца. Их спасали, их чудесные умения в ловкости и силе, пользовавшиеся у людей неизменным успехом, и песни, которых у скитальцев, побывавших на дальних окраинах, прибавилось. Но особую любовь, у людей снискала Нин, исполнявшая песни юного эштарота. Не содержащие ничего богохульного и направленного против власти, они тем не менее, заставляли задуматься о несправедливости мира, а их напевы, вышибали скупую слезу и у самого черствосердного. Нин все время выговаривала своих друзей, сетовавших на скупость людей, за уныние. И, несмотря на то, что они не могли поделиться с людьми всем тем, что они почерпнули в своих странствиях, предлагала их повторять и заучивать, чтоб не забыть. «Как вы можете жаловаться на то, что нам мало подают, когда люди сами едва могут наполнить свои желудки?» – Возмущалась она. «Ничего, когда Аш будет с нами, он обязательно, что-нибудь придумает. Он великий выдумщик». – Подбодряла она их. А ее старшие товарищи, со стыдом думали, что это они сейчас, должны были подбадривать ее. Это было особенно горько, оттого, что они догадывались как Нин относится к храмовому послушнику и понимали, что так она больше подбадривает себя. При том, никто из них не верил, что Аш вернется, если даже ничего с ним не случится.

***

По-старушечьи ковыляя, опираясь на посох, Аш с удовлетворением заметил, что годы проведенные в стенах храма, были все же не напрасны. Жизнь послушника дарительницы женской плодовитости, и ежедневные повторения женских повадок и движений, дали свои плоды. Да так, что не будь он защищен клятвенным словом верховной жрицы и частым отлучениям у абгала, он подобно другим послушникам-гала, забыв все мужские привычки, уже бы и не помнил, что был рожден когда-то мальчиком. Да и особое положение эштарота, обязывало оттачивать и мужские навыки, дабы показывать несчастье мужа Инанны-Эштар, или обоеполое воплощение самой богини, в гневе поражающую врагов оружием. Тяготившийся таким положением, он находил этому и свои преимущества, ведь теперь это помогало ему проникать в самые заповедные места, не вызывая подозрения или ненужного внимания. Никто из встречающихся ему людей – простых прохожих или внимательных стражей, не заподозрил в дряхлой нищенке, мужа годного к битвам, вполне могшего оказаться и соглядатаем Киша.