Просто так

Король с рассветом уезжает на войну и появляется только к ужину, злой и молчаливый. Дни, свободные от войны, король проводит у себя – пьёт вино, ругается и стучит кружкой по столу.

Королева встаёт поздно. Проснувшись, лежит на спине и часами смотрит в потолок – на потолке, кроме извёстки, ничего нет, и это единственное, что нравится королеве утром.

Спровадив принцев – таких же, как и все другие принцы, без малейшей надежды на чудо – принцесса садится обедать. Ест она всё подряд, помногу, отчего толстая, с румянцем во всё лицо, уши и шею.

Королева за обедом принимает соседей: обедают долго, потом до вечера обсуждают других соседей, которые придут на обед в следующий раз. Соседей много, их перемены хватает на неделю.

Принцесса после обеда гуляет в парке – обширном, с высокими деревьями и узкими скамейками в тайных местах – здесь принцесса отдыхает и мечтает о чуде. Долго ходить она не может, устаёт, потому что сильно хромает – одна нога принцессы короче другой.

Ужинают вместе, молча, король смотрит на жену и дочь и не может понять – жалеет он их или ненавидит. Раньше за ужином он рассказывал им про войну, но потом понял, что это никому – в том числе и ему – не интересно.

Принцесса на ночь читает книги: в них принцессы и принцы помногу и напоказ страдают, но потом приходит чудо, и всё заканчивается хорошо. Вдоволь наплакавшись над книгой, принцесса засыпает.

Королева лежит со свечами в изголовье и смотрит туда, где должен быть потолок, только в слабом свете свечей потолка не видно, над нею мрак и бесконечность. Но королева засыпает с уверенностью в чуде – потолок завтра обязательно будет на месте, пустой и белый.

Король стоит у окна, пока ночь не съедает деревья и кусты в саду; ему страшно. Он боится, что война никогда не кончится, а ещё больше боится – что кончится когда-нибудь, и ему будет нечего делать со своей жизнью.

Утро резко пахнет розами и лошадиным навозом.

Вариации на тему

Человек с древности отдалялся от природы. Кому первому пришла в голову мысль, что он умеет мыслить, неизвестно, но ухватились за неё многие. Вторая благая мысль, разумеется, была, что умеет мыслить только он. Самыми отпетыми поборниками мысли были Декарт, Спиноза и, конечно же, Паскаль – все, наверное, помнят: «Величие человека в его способности мыслить» и про мыслящий тростник тоже.

Третья мысль – о себе, как мыслящем – пришла в голову Лейбницу и называется самосознание, которого, вне всяких сомнений, природа лишена. Потом посыпалось. Рефлексия (П. де Шарден), свобода воли, – кстати, интересно, что свободы воли животных лишил тот самый Шопенгауэр, который до того это же самое неплохо проделал и с людьми, но потом, помыслив, вернул для них отдельно в неком «познании волей своей сущности», которое обещал разъяснить. «Человек – это животное, способное обещать», – Ницше, как видно, тоже работал над вопросом.

Наконец, дух. Это такая штука, которую никто не видел, поэтому говорить о ней можно разное и помногу. Даже если это дух простого дворника, а уж если Мировой Дух… Благодаря этому самому духу «человек – существо, превосходящее себя и мир» (М. Шелер). Вот так. Животным, само собой, возбраняется даже слабый душок.

А ведь ещё параллельно со всем этим весьма распространённая уверенность, что у человека тело животного, а душа божественна (Кузанский, Эразм, да несть им числа).

Справедливости ради следует заметить, что Фейербах всё же вернул человеку тело, наделив «разумом, любовью и волей», опять-таки, в отличие от животных.

Теперь возьмём кленовый лист в сентябре. Можно ещё апрельский рассвет, или бег лошади по степи – кому что по душе. Вот смотрим на этот несчастный лист и чувствуем, что внутри что-то переворачивается. Пришпандориваем к этому «что-то» по очереди мысль, самосознание, рефлексию, свободную волю (если дастся) и даже дух (если поймаем). Любой стороной. Не пришпандоривается.

«Фи,» – скажете, – «эмоции! Это несерьёзно. Понижение градуса мысли. Эмоции и у животных есть.»

Немного о «фи». Аристотель изо всех сил пристраивал добродетель к смыслу жизни, но всё-таки сполз на удовольствие, пусть даже и в добродетельности. Остальные многие и не стеснялись: смысл жизни, счастье – в удовольствии, или наслаждении. У некоторых – в умерщвлении их, в чём, вероятно, своё удовольствие. А вы говорите – эмоции. Фрейд даже усмотрел «происхождение прекрасного из сферы сексуальных ощущений». Вы всё ещё смотрите на кленовый лист?

А градус, действительно, понижать нельзя, по себе вот сейчас вижу. Посему домашнее задание, над которым бьюсь много лет: найти обратную связь между красотой природы и человеческим её восприятием, взаимодействие их. Говоря последними словами: является ли красота природы лишь объектом, или ещё и субъектом мироздания, как и человек, а может быть, даже в большей степени?

(Кстати, то, что ворочается внутри от кленового листа – не удовольствие, а щемящая какая-то тоска.)

П. Н. Некую отличительную способность человека можно сформулировать так: человек – животное, убивающее для удовольствия (наслаждение оно ж). Если б он не отвлекался на себе подобных, ничего живого вокруг бы уже не осталось.

– — – — – — – — – — – — – — – —

Дождь.

Вообще, мне свойственны тугоухость и тонкокожесть. Вторая – с рождения, а первая приобретена не так давно при помощи врачей и соседей сверху, в перерывах между ремонтами увлекающихся музицированием. Поэтому грома я не слышал, а когда пару раз полыхнуло по векам, подумал, что ко мне по ошибке приблудился сон какого-то просветлённого человека вместо моих обычных нудных приключений с драматическим финалом, для истолкования возможных лишь при помощи чёрного юмора.

…Стояла долгая сушь. В лесу ломко, хрустко, пусто, на речке цветёт вода, по ней плывёт какая-то мертвечина. Толщины моей кожи как раз хватало на то, чтобы мучиться вместе с ними. И ругать солнце. Хотя зря. Хорошего много не бывает, просто при переборе оно перестаёт быть хорошим. Мне доводилось видеть людей, перепивших водки и объевшихся салатом оливье…

Наконец, до меня дошло. Я выбежал на балкон, в темноте пару раз стукнувшись обо что-то острое. За окном праздновали вовсю. Сверху прилетали фейерверки, небо громко, не стыдясь, урчало животом, плясали листья на деревьях, тенорово кричали галки – как всегда, самые возбуждённые. Современный писатель нашёл бы в картине нечто эротическое, я было тоже, но быстро потерял. Потом Зевс устал и смотался спать, а дождь продолжал идти твёрдой, уверенной солдатской поступью.

Вода вновь проделала своё волшебство – удвоила и усовершенствовала фонари. Стоявшие вертикально на земле остались такими же добродушными, наивными, с плоскими маленькими шляпами, напяленными на вытянутые мордочки, а вот их отражения в мокром асфальте искрились, подмигивали, хохотали и даже пританцовывали в крупных каплях дождя. При таком двойном освещении были даже видны низко летящие тучи или, наоборот, чёрные дырки между ними – может быть, кусочки чистого неба – я путаюсь в фоне и рисунке и когда вижу нечто, например, в горошек, радуюсь именно горошку, покуда он сам не заделается фоном.

Начало светать, дождь утих. Теперь он лишь осторожно поглаживал листья по чистой блестящей коже, и те не шевелились, отдыхая, замирая в сладкой истоме – что, опять эротика!? Жаль, что я не современный писатель.

– — – — – — – — – — – — – — – —

Первыми рыбами, пойманными мною, были караси. На соседском огороде стояла двухсотлитровая бочка с водой. Она была солнечно-рыжая, с помятыми боками и резко пахла ржавчиной и тиной. Я сидел у отца на плечах, в руке у меня – прутик с леской, кусочком пробки и крючком, на крючке – червяк. На чёрной поверхности воды плавали островки весёлой светло-зелёной ряски. Опускаешь между островками червяка, он, извиваясь, уплывает вглубь, в неизвестность, в бездну. Меня страшит эта бездна, я не умею представить – кто там, внутри, умение представлять придёт позже, со сказками, с книгами. Вдруг кусочек пробки начинает дрожать, приплясывать и норовит утонуть. Я дёргаю прутик, он сгибается, из воды появляется карасик, такой же рыжий, как бочка и солнце, только совсем мокрый. Он дрожит, изгибается, он тоже ещё не читал книжек и вдруг из привычного мира попал в бездну, которую невозможно представить.

Для ухода в другой мир, кроме книг, люди изобрели фильмы, музыку, ток-шоу, водку, наркотики, мечтания, воспоминания и смерть. Реальный мир не то, чтобы совсем плох, он слишком нагло лезет в глаза, потому что один на всех – вот и избаловался, а бездна у каждого хоть чуть-чуть, но своя.

Когда стоишь в темноте посреди переката, даже через сапоги чувствуешь пульс реки. Здесь он учащённый от усталости и восторга. В безлунную ночь самой воды не видно – лишь белые гребешки волн чуть шевелятся во мраке, как чешуя дракона. Дракон глухо и монотонно рычит, этот звук окутывает, завораживает, засасывает вон туда, в чёрную пасть. Хотя никто не крутит кино, ни даже завалящее какое ток-шоу… Лишь с рассветом тени обретают очертания, а звуки – дробность.

По мне, так водки, книг и воспоминаний хватает, чтобы не убить дракона. Ещё есть одна маленькая мечта – не мечта, так себе: если когда-то не смогу уже добраться до речки, а смерть замешкается – поставить большую бочку на балконе, и чтобы кто-нибудь наловил бы мне туда карасей.

– — – — – — – — – — – — – — – — – —

С того времени, как себя помню, я сильно постарел. Отчасти из-за того, что речка всё норовит приукрасить отражение, а в зеркало смотрюсь редко – даже умываюсь с закрытыми глазами.

Ещё от того, что запомнившееся об оных временах всё больше отличается от того, что о них говорят и пишут. Тому могут быть две причины и обе грустные.

Девочки старше пяти лет уже безбоязненно заходят со мною в лифт и даже предлагают помочь нажать кнопку, которая мне больше нравится.

Крючок к леске я привязываю на ощупь, а длины рук уже не хватит, чтобы прочитать текст в газете, даже если б я зачем-то этого захотел.

Переводя старушку через дорогу, спрашиваю телефончик. Многие дают, а некоторые впоследствии дожидаются у памятного перехода, берут под ручку и мягко укоряют в забывчивости. Упрёки признаю справедливыми. В карманах клочки бумаги с именами, телефонами, но больше всего – с тем, что надо купить. Одних записок «соль» семь штук. Получается, больше недели жил без соли, подтянул здоровье.

Бывает, что вылетает из памяти почти весь день: со службою, работой, бытом, остаётся только утро в лесу или на речке – зато полностью, до минуты. Недавно было утро оранжевого тумана. Туман полностью спрятал небо, воду и берег – с пяти метров вокруг меня, а ещё все звуки. Шлепок поплавка по воде представлялся кощунством. Солнце вставало сзади, над лесом, и туман медленно из молочного окрашивался в оранжевый цвет, не теряя плотности. Казалось, я внутри какого-то золотистого шара, дунет ветер – и унесёт с собою, вместе с кусочком речки и зарослями бешеного огурца под ногами. По мне – неплохая компания.

Непосредственно после тумана смутно вспоминается обращение Патриарха по поводу Дня трезвости. Это праздник такой, в честь Ирода. Невелика честь, да уж какая есть, ведь и праздник-то, между нами, тухленький. Всё же я отметил. На закуску хотел купить сарделек, чтобы уж согрешить вдвойне, но скоромность оказалась не по карману – забота о человеческой душе не раз признавалась приоритетом для власть предержащих. Зато, наконец, купил соль.

Растворительный падеж

1

Ведущий специалист отдела культуры, спорта, туризма и молодёжной политике города Н. Елена Николаевна была полностью растворена осенью.

Осень в том году выдалась особенно жестокой и растворительный падеж затронул многих. Зам. Главы города Невменялов по дороге от служебной машины до подъезда лицом к лицу столкнулся с пурпурным осиновым листом. Он принёс лист в кабинет, положил перед собою на обширный коричневый стол и начал внимательно рассматривать. В голове его порхали странные мысли: «отчего это?», «почему я?», и даже «зачем Глава?». Но зазвонил телефон – напомнили о совещании, и мысли испуганно бросились врассыпную. Невменялов осторожно взял лист и спрятал его в самый дальний ящик большого служебного шкафа, где уже хранились книга «Всадник без головы» в потёртом светло-коричневом переплёте и чучело птицы зарянки, случайно застреленной им во время своей первой и единственной утиной охоты.

На совещании Невменялову приватным образом сообщили о странном поведении специалиста по культуре Елены Николаевны на мероприятии в музыкальной школе имени гроссмейстера Флибустьерова.

(Флибустьеров был уроженцем города Н. и его нестираемой гордостью. Взлёт его спортивной карьеры оказался оборван непреднамеренным, но сильным ударом шахматной доской по голове, по причине которого гроссмейстер сразу забыл все дебюты, но стал явственно слышать небесные звуки. Вернувшись в родной город, Флибустьеров остаток жизни провёл в заботах о музыкальном образовании своих земляков. В кабинете Главы висела большая фотография, на которой был запечатлён задумчивый гроссмейстер вместе с лично им выстроенной при помощи пешек на шахматной доске гаммой до-мажор, в соответствующих случаях выдаваемую за гамму ля-минор. Такие же фотографии, но поменьше, висели в кабинетах директоров музыкальной школы и завода нестандартного оборудования, который, являясь единственным промышленным предприятием города Н., тоже носил имя Флибустьерова, так как после конверсии, отдав наиболее секретные цеха различным ООО и ИП, на сохранившихся площадях наладил выпуск всяческого деревянного ширпотреба, в том числе шахматных досок.)

Мероприятие, отмеченное инцидентом, было так себе, ничего политического – юбилей зам. по безопасности школы Родосского. Родосский, сухонький подвижный мужичок маленького роста, с постоянно и неприятно шевелящимися ручками, ножками и глазками, подполковник в отставке, сидел во главе стола между директором школы и Еленой Николаевной – представителем администрации, скучая длительностью тостов. За окнами гудел ветер, небо плевалось холодной осенней слюной. Ржавая ветка рябины стучалась в стекло, просилась в гости. Когда очередная школьная дама восстала над праздничным столом и поставленным голосом нараспев по бумажке начала декламировать уже привычное: «С Днём рожденья поздравляем, счастья, радости желаем!», Елена Николаевна вдруг резко поднялась, поставила на стол бокал, который до этого терпеливо держала в руке и, заполошно повторяя: «Мерзость, какая мерзость…", выбежала вон. Умолкла Муза, стих мелодичный звон вилок. Немедленно произведя экспертную оценку содержимого скандального бокала, юбиляр сообщил, что по всем своим характеристикам оное, в общем и целом, соответствует этикетке. Подполковник был смущён, все знали, что он, в общем-то, неплохой мужик, имеет дачу, машину, весёлую энергичную жену с необыкновенно широким лицом красного цвета и тайно пишет в соцсети стихи о несчастной любви под псевдонимом «Прозрачность.»

2