Пиво для Мертвых

Одного за другим их подводилили к площадке, где Лилит давала им выпить бокал с какой-то жидкостью, произнося при этом сложную для понимания фразу на Языке Богов, после чего подвергнувшийся процедуре человек падал на пол и бился в судорогах, закатывая глаза и изгибаясь, как червяк на крючке рыболова. Затем новобранец с радостной улыбкой на лице, пуская слюни и шевеля ушами, как пес, впервые прокатившийся на телеге, отползал в толпу поющих, и со страстью, граничашей с безумием, присоединялся к хору.

Когда последний мужчина из группы отполз в толпу на полу, встал Самаель с кресла и изрек, простерев руки, на шумерском языке:

– Встаньте, воины Ордена Черной Луны! Забудьте все, что видели здесь, идите в Город и сейте там семена Зла во имя Богини Лилит и Создавшего нас Господина Другой Стороны. Приводите сюда новых рабов, живущих в заблуждении, чтобы стали они воинами Ордена. Несите золото, отнятое у людей. Отриньте сомнения! Но опасайтесь Братьев Великой Ложи Свободных Мусорщиков, и да прибудет с вами рука Нергала![22 - Нергала – шумерский бог смерти, войны и преисподней.]

После того как последний из обращенных покинул зал, остался я один на один с Лилит и Самаелем. Лилит встала с кресла и произнесла, обращаясь ко мне:

– Если хочешь узнать, где найти свою еще не рожденную мной дочь, должен пройти ты обращение, выпив «Пиво для Мертвых» – напиток Нергала. И, думаю я, все вспомнишь ты: и прошлое, и настоящее, и будущее, где и найдешь свою дочь. Вспомнишь и имя свое. Но предепреждаю: знание это сведет тебя с ума и приведет прямо в могилу!

Молча подошел я к Лилит, и, приняв из рук ее бокал «Пива для Мертвых», выпил под кодирующую фразу на Языке Богов, нараспев произносимую Лилит. Знание пронзило меня, как копье. И вспомнил я все, как обещала Лилит, кроме имени своего. И это знание испугало меня своей мощью, но не свело с ума, потому что прошел я инициацию Нифилим сотни тысяч лет тому назад. И защитило это меня от обращения в адепта Нергала.

Не говоря ничего, сбежал я по лестнице и вышел через парадную дверь в спасительную прохладу Города.

Изображая матадора: Оле, Оле, Оле, увиливая, от ни при каких обстоятельствах не останавливающихся автомобилей, я перешел шоссе и побрел по узкой тропинке, что вела к Храму через финиковою рощу и рынок верблюдов, бывших в употреблении, потому дешевых и популярных у работорговцев и контрабандистов.

Воды реки, пересекающей Ур[23 - Ур – столица Шумерского царства, 5000 лет назад.] с запада на восток, матово отсвечивали под полуденным солнцем, лениво текли вдоль деревьев, изгибаясь, как питон, обожравшийся обезъян.

Огромный, цвета запекшийся крови, диск солнца плавно опускался за горизонт, подернутый дымкой. Шум Города медленно затихал, люди расходились по домам, уводя с собой верблюдов и коз, не проданных за день. Величественный Храм с колоссальными колоннами возвышался на холме и Нифилим, отбрасывая гигантские тени, шли к стоящему за ним Дуку[24 - Дуку – жилище Богов, шумерский], ведя за собой жен, взятых ими из людей, и детей, рожденных от них.

Перейдя через мост, я увидел одного из них, Нифилим, огромного и молчаливого, как памятник на могиле царя.

Он смотрел на воду, время от времени бросая как будто бы в никуда фразы на Языке Богов, понятном только им и Верховному Жрецу, живущему в Зиккурате[25 - Зиккурат – ступенчатая пирамида, семи ярусов, с плоской вершиной, времен Шумерского царства.], неподалеку от Храма.

Повернувшись ко мне, Нифилим задал на Языке Богов вопрос, который я оставил без ответа, делая вид, что не понимаю его.

– Что ищешь ты? – спросил он меня, перейдя на шумерский.

– Ищу истину, господин, многое потерял я в своей жизни и не могу обрести себя. Живу один, как собака, не нужный никому. Не обязан мне никто, и я никому не обязан, кроме женщины, которую люблю, что ушла не прстившись, оставив меня с вопросами, на которые не могу найти ответов.

– В Храм держишь ты путь, человек, а не в справочное бюро, и вопросы твои неверны, а мысли лживы. Нет веры у тебя, и в этом все твои проблемы. Прими учение, посланное Богом, всем сердцем, не бойся ничего, очисти душу, пройди ритуал обращения, выпей напиток Нергала. И станет жизнь твоя ясной, как летняя ночь, и обретешь ты свободу, которую хочешь найти.

Не поднимая головы, я повернулся и побежал обратно к роще, оставив в покое все вопросы, кроме одного: смогу ли я вернуться домой до заката? Ночами не было на улицах Города никого, кроме Нифилим и обращенных, пьющих «Пиво для Мертвых». Кто попадался из людей, забирали того в Храм, и оставался он среди них навсегда, уже не человек: не живой, но и не мертвый.

Неуверенно держась на ногах, находясь под слабым воздействием нейролингвистического наркотика, а также сильнейшего психологического стресса, вызванного вернувшимися ко мне воспоминаниями всей моей долгой жизни, затопившими мой мозг, сметая плотины подзознательных блоков, я, пошатываясь, брел через храмовую рощу. Каким-то образом выйдя вновь к шоссе и перейдя его, я через некоторое время оказался в безлюдном переулке в районе «Кропоткинской», выйдя прямо на замаскировавшийся под газетный киоск наряд милиции.

– Ну, что, ханурик, наркоша долбанный, попал, значит, прямо в руки представителей закона, на месте, значица, потребления? – спросил меня старший наряда, в то время как двое других милиционеров, удачно изображая деревья, начали качать от удовольствия ветками, рассыпая листья радости по мостовой.

– Я не наркоман, а случайный прохожий, не принес я никому вреда, но иду домой, находясь в расстроенных чувствах по поводу своей нелепой жизни!

– Че он сказал-то, в натуре, вы хоть поняли? – спросил старший у деревьев, которые моментально приняв свою основную жизненную форму: милиционеров, – подошли ко мне на расстояние плевка, который и был тотчас осуществлен со снайперской точностью, не посрамившей бы даже Вильгельма Теля.

– Да он гонит, – сказал плевавший и нанес мне ногой, обутой в кирзовый сапог, короткий, но чрезвычайно болезненный удар в область паха, заставивший меня забыть все, даже свою жизнь, которая копошилась сейчас у меня в месте принятия удара, принудив меня присесть на мостовую, заработав тем самым очки в веселой игре под названием: «Ударь, если сможешь». В ходе рокировки второй милиционер огрел меня несколько раз дубинкой, эротично двигая кулаком по ее резиновой поверхности, и жизнь из паха немедленно перебралась в область солнечного сплетения, где уютно устроилась, разнося болезненные ощущения по всему телу.

– А документики у вас какие-нибудь имеются, гражданин? – спросил старший по наряду, весело насвистывая «Мурку», и раздавил на моем лбу окурок сигареты.

Внимательно следя за перемещением милиционеров и одновременно решая в уме систему дифференциальных уравнений, описывающую столкновение трех тел в трехмерном пространстве, дабы не пропустить возможный удар в печень, я сказал:

– Нет, не имеется у меня документов по причине их полного отсутствия! Да и, насколько мне известно, и не должен я их носить с собой, согласно Гражданского Кодекса!

Видимо, вследствие описанных ранее событий, голова моя работала с перебоями, что привело к неправильному решению задачи трех тел, поскольку я немедленно получил в печень со словами:

– Куда-куда ты нас послал, крыса лагерная? И не вздумай блевать на мостовую, у нас ее с мылом моют!

– Все! Какого черта

мы тратим время на эту падаль? Ну-ка, раз, два, взяли его за руки и за ноги, и повезли в отделение! Посадим в обезъянник, посмотрим, как он там будет выкобениваться! – сказал старший наряда.

И они взяли и повезли.

В ОВД меня сразу заперли в обезъянник, заполненный до отказа клопами, а также двумя бомжами и тремя шлюхами, подобранными на улицах, для очистки несуществующей совести.

Атакованный одновременно всеми обитателями обезъянника, я прижался к стенке и увидел стоящего рядом Левиафана, поедающего яблоко.

Не веря в происходящее, я тем не менее с горечью спросил у него:

– Почему ты отнял у меня все, включая любимую женщину! Зачем сделал ты это?

– Ничего я не отнял у тебя! – ответил Лефиафан. – Потому что не знаешь ты, что найдешь, а что потереяшь! Мы создали вас, и ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было. Вспомни встречу с Михаилом! А может, спас я тебя от еще большей беды, творя Зло, и давая тебе возможность творить Добро. Так мы сохраняем равновесие Всего Сущего, так было всегда и так будет!

– Я буду бороться с вами всегда, до последнего вздоха, во имя Превечного, и во славу Его!

– На это и рассчитываем мы, – Коллективный Разум Люцифер, потому что, разжигая костер войны, пронесешь ты страдания и смерть, и умножатся наши ряды, и сила наша возрастет многократно! И видел ты, как, совершая Зло, один из вас, имя которого было проклято навеки, предав Учителя и соратников своих, в действительности встал на сторону Добра. Быть может, это и есть промысел Божий, чтобы через страдания искупили вы грехи свои!

Сотворив второе яблоко, он протянул его мне.

– Вкуси, – велел он мне. – И откроется тебе истина!

Откусил я от яблока и увидел, что неистребимо Зло и создано оно одновременно с Добром, Вседержателем. И с ужасом понял я, что прав был Михаил. И даровал Господь выбор людям между этими категориями, ибо если нет греха, то нет и искупления!

Осознав, что пребудет вечно борьба между Добром и Злом, и что это и есть реальная Сущность Бытия, провалился я в чернильную темноту космоса, превратившись в грязную лужу на полу обезъянника ОВД, которую уже давно пихал шваброй сержант, лысый как биллиардный шар, сотрясая воздух ненормативной лексикой с использованием имен всех Святых и Праведников, явно будучи просвященным представителем человека верующего.

Увидев, что лужа, приняв мои очертания, со стоном зашевелилась на полу, сержат отбросив швабру и вытерев пот с невысого лба, скомандовал:

– На выход! Пошел, пошел, шевели конечностями, волк тряпочный!

– Куда ты его? – спросил дежурный по ОВД у сержанта.

– Дак на допрос к следаку! – ответил сержант. – Сейчас начнется веселуха!

– Эт точно! Со смеху обоссытся! – с сочувствием посмотрел на меня дежурный, ловко поймал муху в кулак и с искренним интересом прислушался, приложив кулак к уху. – Жужжит! – уверенно сообщил он сержанту. – Ну, давай, давай, не задерживай, он этого не любит!

Проведя меня по коридору, длинному и грязному, как прямая кишка, сержант завел меня в кабинет с двумя столами, за одним из которых сидел человек, похожий на Илью Муромца, сошедшего с картины Васнецова Три Богатыря.

– Присаживайтесь, – посоветовал мне Илья Муромец, указав на стул, стоящий справо от стола. – Я ваш следователь, доброе утро!

– Доброе утро, – сказал я, и, присев на стул, тотчас же получил сильнейший удар в левое ухо и второй, вдогонку, в живот.

– Фамилия, имя, отчество? – монотонно пробубнил следователь, не отрывая взгляд от моей переносицы.