Канцелярская резинка

– Осталось доказать, что во всем повинен лишь я один. А ты ничего не совершал.

– Доказать? Мы оба расскажем свои версии происходящего, когда поймут, что они полностью совпадают – меня отпустят. А ты догнивай свой остаток за решёткой, старый негодяй.

– Все это так. И даже то, что я старый, дряхлый негодяй, который испортил тебе жизнь. Ты везде прав. Но есть одна деталь, которую ты все же упускаешь. Они мне не верят, – огорчённо произнёс он.

– Не верят? Это ещё почему? – возмущённо произнёс я.

– Да ты посмотри на меня! Разгляди повнимательней, если ещё не понял. Я же столетняя развалина! Кому придёт в голову, что мне удалось содеять подобное? Я никогда не переступал закон. Всю жизнь прожил в страхе, от самой мысли о преступлении. Даже самом мелком, – с каждым его словом, мне становилось все тревожней, ведь я понимал к чему он ведёт. Резинка на напряженных пальцах едва не лопнула, прежде чем я расслабил хват.

Я не заметил, как оказался на ржавых скрипучих нарах. Старик все так же сидел на полу, виновато поглядывая в мою сторону. А я все пялился на строгого вида решётки, пытаясь вразумить, как мне все же удастся привыкнуть к подобному виду, просыпаясь по утрам. Мне ни за что не достать здесь нужное количество резинок.

– Почему же ты тогда здесь? Если они тебе не поверили, зачем тогда закрыли?

– До выяснения обстоятельств дела. Так сказали. Пока не будет доказана чья – либо вина, под подозрением все, кто имеет к этому отношение.

– Значит они тебя все же не исключают из подозреваемых?

– Возможно. Но если и так, то в этом списке, я самый последний.

– Нас всего двое.

– Есть ещё толстяк. Забыл о нём?

– Он то почему в него попал?

– Он был там. Этого достаточно.

– Он тоже задержан? – удивился я, как вдруг мне в голову, пришла единственная адекватная мысль за последний час, – твоя внучка. Она была там.

– Не смей её впутывать в это! Даже не думай о ней заикнуться! – вспылил он тот час же.

– Свидетельские показания! Я говорю лишь об этом. Она ведь сможет все рассказать.

– Ты помнишь, что я сказал тебе, что здесь из – за тебя? Чтобы тебя вытащить оттуда, куда сам же и втянул, – я молча уставился на него, не понимая подоплеки, – ведь я же могу и передумать. Если скажешь им о ней, можешь забыть о моей помощи. Думаю меня отпустят уже к утру, если я откажусь от своих слов, ссылаясь на старческий маразм.

– Ты еще и здесь меня шантажировать вздумал? О какой это помощи ты говоришь? О той когда помог мне спрятать три трупа? Или о той когда отмывал со мной кровавые лужи? Или может о той, когда ты помог сесть мне за решетку, сволочь ты престарелая! – выругался я, едва сдерживаясь от физических действий, – она наш единственный шанс. Только она сможет подтвердить твой, по мнению полицейских, бред умалишенного доходяги.

– Повторяю в последний раз, мы её в это впутывать не станем и точка. Попробуешь мне перечить, и я скажу им, что видел, как ты жестоко и хладнокровно лишил жизни троих человек, – угрожающе прошипел он.

– Старик, с таким настроем, ты можешь и до утра не дотянуть.

– Думаешь боюсь твоей расправы? Ты только избавишь меня от назойливого раскаяния. Тем более я видел, как тяжело тебе было там в баре. Считаешь я поверю, что ты сможешь укоротить мне и без того небольшой отведённый срок? Тем более что я твой единственный способ выбраться отсюда. А наличие трупа в твоей камере, шансов тебе не прибавит, а усугубит и без тонкослойное положение.

– Я ведь просто прошу, чтоб она рассказала, что видела и все, – смягченно попросил я.

– А что она видела? Трёх мерзких наркоманов? Или то, как ты принёс им отравленную выпивку, перед тем как отключилась?

Только сейчас до меня дошло. Девчонка мне ничем не поможет. Тем более, что она таким образом, упрячет последнего родного ей человека в место, под страшным названием: « тюрьма особо строго режима». Чем дальше, тем становилось все хуже и хуже. С каждой новой надеждой, следовало очередное фатальное разочарование. Растущее внутри меня чувство обреченности, казалось вот-вот навсегда поработит мою сущность и заполнит все оставшееся пространство оптимизма.

– Вы должны поверить ему, – не выдержав внутреннего напряжения, я обратился к полицейским, схватившись обеими руками за холодные прутья, – я ни в чем не виноват. Этот человек совершил чудовищное убийство, воспользовавшись моим доверием и жалостью. Он шантажировал меня, чтобы спасти свою внучку! Почему вы не верите нам обоим? Я не должен здесь находится.

Никто из них не проронил ни слова в ответ. Лишь стояли, с немым недоумением на отрешенных лицах, выражая только безразличность и холодное презрение.

– Почему вы не хотите нас выслушать? Как бы это глупо не звучало, но старик убийца. Не я! – все пытался достучаться к ним, – я просто жертва обстоятельств. Поймите же вы, я не убивал!

Все трое ещё несколько секунд смотрели в мою сторону, прежде чем вернуться к своим делам. Двое продолжили неохотно перебирать какие – то бумаги, третий – главный, вернулся к чашке горячего кофе. Его крепкий аромат доносился до самой камеры, и он был чертовски приятным. Настолько, что я вдруг пожалел, что раньше, употреблял этот напиток.

Восемь с лишним минут. Именно столько мне понадобилось, чтобы смириться с очередным провалом сегодняшнего дня, наблюдая за стрелкой настольных часов, что непреклонно следовала по кругу приближая мою дальнейшую тяжелую участь.

Я вернулся на твёрдый пыльный матрац, что был устелен поверх дощатой койки.

– Что ты им рассказал? – разлегшись, пытался успокоиться я.

– Все как на духу. Всю правду. Что я принёс этот яд, с целью их отравить насмерть, а ты лишь подсыпал его по моей просьбе.

– Просьба? Это ты называешь просьбой? – снова завёлся я вскочив с кровати, – просьба – это когда вежливо спрашивают, а то что сделал ты, это называется обманом и шантажом! Может мне изменяет память, но что – то я не припомню фразы «о великодушный сударь, не изволите ка вы подсыпать яду, вот тем троим негодяям, что вероломно обесчестили мою внучку».

– Да да. Ты прав. Это был шантаж. Но а что мне оставалось?

– Ты не передо мной это признать должен, а вон перед ними. Перед законом и его служителями. Им ты эту историю поведать не хочешь?

– Я все им рассказал. Добавить там нечего. Я не упустил ни одной детали. И даже о том, как трусливо сбежал и оставил тебя одного.

– Ты уверен, что рассказал им все? – никак не отставал от него я.

– Да, черт возьми! Уверен! Маразм ещё не до конца поразил мой высыхающий мозг!

– Твой больной воспалённый мозг, сам поразит что угодно. Или кого угодно. Вот возьмём меня например: всю свою сознательную жизнь, я не кому не верил. Отец бросил нас с матерью, когда мне было шесть. Ушёл к другой женщине. Мама так и не смогла пережить его измену. На время она замкнулась, занявшись рукоделием. Из разноцветных канцелярских резинок она создавала оригинальные и неповторимые картины используя гвозди или острые кнопки, забыв о моем существовании на долгое время. Моим воспитанием тогда занималась бабушка. Её мать. Она говорила мне, что мама скоро вернётся, что ей нужно побыть одной. И я терпеливо ждал. Спустя время, так и не справившись с утратой, мать отправилась на поиски отца. И больше я её не видел. Бабушка растила меня одна. Пока не умерла. Я все спрашивал её когда вернётся мама, а она отвечала что скоро. Каждый раз она твердила мне одно и тоже: «она любит тебя, и скоро вернётся», говорила бабушка, – я вдруг понял, что эту историю не рассказывал ни разу в жизни, ни одному живому человеку, но сейчас, я был готов продолжить, – я слышал эти слова и верил ей. Вера постепенно угасала, но эти слова меня успокаивали. Они были панацеей от всех болезней и невзгод. Каждый раз, когда мне становилось плохо, я вновь и вновь спрашивал. И каждый раз получал один и тот же ответ. И вот однажды бабушки не стало. Мне было четырнадцать и меня забрали в интернат. Вот тогда то я и перестал верить. Меня обманывали самые близкие и родные мне люди, и веры к остальным во мне не осталось ни капли. И без неё я прожил ещё прекрасных тринадцать лет. Тринадцать лет, я довольствовался тем, что мне осталось от родителей. Огромная коробка этих самых резинок и недоверие ко всему окружающему миру. Но тут появился ты. И моя резиновая защита лопнула.

– Не хотел разочаровывать тебя вновь, – странным голосом произнёс он.

– Ты меня не разочаровал. А наоборот. Ты лишь подкрепил моё колоссальное недоверие к себе подобным.

Он больше не ответил мне. Просто остался немо сидеть на холодном полу, до тех пор, пока я не уснул, размышляя над тем, как мне вернуть репутацию законопослушного гражданина, и очистить своё имя.

Меня разбудил звук громкого замочного щелчка.

– Заключённый на выход! – раздался громкий голос полицейского, эхом прокатившись по камере.

Я недоумевая смотрел в темную бездонную пустоту окружавшую меня сзади. Старика на прежнем месте не оказалось.

– На выход! Чего ждём?

– Это вы мне? – охрипшим и тихим, после сна голосом, спросил я.

– Нет, это я твоему невидимому соседу по койке.

Я встал и доверчиво заглянул на верхний ярус. Никого. Куда же подевался старик? Увели на допрос? Возможно.