Приют последней надежды

Тяжело вздохнув, я упал в объятия своей мягкой, словно облако, кровати.

И ведь каких-то минут сорок назад я был полон решимости прижать Мелани и Штефана к стенке, своим продуманным (на самом деле нет) перекрестным расспросом.

А что сейчас?

А сейчас я обессиленный, с набитым пузом после сытного обеда валяюсь на кровати и пялюсь в потолок.

Хотите знать, как я докатился до такой жизни?

Что ж, обо всем по порядку.

Как вы помните, я покинул свою новую знакомую по имени Мисаки и отправился на поиски своих сердечных «друзей». Именно так. Со скобками. В свою защиту хочу заметить, что это не я увязался за ними, прося включить в свою пати, не я стал навязывать им свое общение, а потом скрываться и вытворять всякие странности. А они. Отсюда и легкое пренебрежение, которое, как мне кажется, я волен использовать, упоминая о них. Тем более сейчас, когда они так мне нужны, а вместо этого словно сквозь землю провалились.

Я обошел все доступные мне комнаты, посетил лазарет, где Фрау Доктор не преминула справиться о моем здоровье, побывал в овальном бальном зале с зеркальными потолком и полом, в задымленной опиумными парами чайной комнате, выполненной в китайском стиле, и в мужском туалете на втором этаж, но, ни Мелли, ни Штефана так и не нашел.

И вот, когда я разочарованный в собственных силах направлялся к себе в комнату, приятный женский голос из развешенных до дому динамиков объявил о том, что настало время обеда и все желающие могут спуститься в столовую, чтобы перекусить.

«Вот он, мой звездный шанс», – подумал я про себя, понадеявшись, что хоть на обеде смогу пересечься с этой неуловимой парочкой, но нет. В столовую они так и не спустились. Мисаки тоже не пришла. Зато была Амелия со своей безумной делегацией миньонов-фанатиков, которые очевидно приводили в ужас тех нескольких постояльцев, кто еще не присоединился к ним. Заметив меня в моем тихом, темном уголке, Амелия кисло улыбнулась и, что-то прошептав одной из девушек, что следовали слева от нее, заняла место во главе стола, стоящего у огромного камина. Никаких действий Кардинал предпринимать не стала, однако краем глаза я видел, как она периодически косилась на меня, от чего мне становилось не по себе. Из-за ее колких взглядом пришлось есть быстрее, практически не пережевывая пищу, и в итоге она вся встала колом у меня в животе. Закончив, таким образом, с трапезой, я поспешил скрыться с глаз Кардинала, поднявшись к себе в комнату.

И почему я так сильно привязываюсь к людям?

Все же это слишком наивно с моей стороны, зная наперед, чем закончится любая дружба, как верный пес махать хвостом перед первым встречным-поперечным. Как бы я не был нелюдим и независим, как бы мне не нравились люди, в своем видовом исполнении, стоит кому-нибудь проявить хоть малейшую заинтересованность во мне, как я вижу в нем доброго друга и верного товарища. Мимолетная улыбка или дружественное рукопожатие – вот она малая цена моего доверия. Вот он мой гештальт.

Ты нуждаешься в друзьях.

А вот они во мне нет. Никогда не нуждались.

Даже, когда ты пытался быть хорошим другом.

Может в этом и дело? Я слишком старался понравиться, порой создавая лишь иллюзию заинтересованности, когда на самом деле не испытывал большого интереса. Говорил приятные слова, поддерживал в сложных ситуациях, принимая их точку зрения, хотя сам мог думать иначе. Мне приходилось прятаться, скрывать свое собственное Я за толстыми стенами конформизма. Мне казалось это правильным. Разве не так должны поступать близкие люди?

А должны ли?

Теперь я в этом не уверен. Да и как оказалось, это не очень-то и помогает. Люди чувствуют ложь. Неискренность, слетевшая с губ, лишь с виду похожа на невесомое пёрышко. В реальности она куда тяжелее и весомее. Однажды коснувшись человека, она оставляет незаметные, но смертельные раны. Причем потери несут с обеих сторон.

Я так часто терял, люди так часто уходили из моей жизни, что в какой-то момент я стал принимать это как должное. Глупо верить в безграничную верность. Давайте, быть честными. Все мы – потребители, и единственное, что важно для нас – это личное удобство. Новые туфли, новые джинсы, новая подушка, новый человек – главное, чтобы это было удобно. Хотя, не спорю, некоторые руководствуются другими факторами. Например, внешней привлекательностью. Но даже так рано или поздно все упрется в вопросы удобства. Люди приходят и уходят, как только ты становишься неудобен для них.

Ты так изменился.

Люди не меняются, меняются лишь их желания и потребности. Поэтому, когда вам неожиданно заявят, что ваши речи вдруг стали противны собеседнику, что вы подлый (даже при условии, что вы никогда этого не скрывали, потому что это единственное, что сблизило вас) человек и что при отсутствии общих интересов (а их действительно нет, потому что все это время вы подстраивались под человека и его интересы) нечего и время тратить на пустую дружбу – не обращайте внимания. Не могу сказать, что дело не в вас. Разумеется, в вас, хоть и не только. Просто человек, проснувшийся с утра, вдруг решил, что хочет быть хорошим (хотя бы на словах), а наполненный саркастичностью приятель ему сейчас просто-напросто не удобен. Согласитесь, это ведь сущая нелепица! Вот и не стоит переживать из-за таких пустяков.

Но ты переживаешь. Всегда переживаешь.

Но, в конечном счете, остаюсь один. Всегда один.

И все же.

Мне надоедает думать об этом. Слишком много воспоминаний всплывает в моей голове. Неприятных воспоминаний. И не уверен до конца, принадлежат ли они мне. Я переворачиваюсь на бок, подкладывая согнутую в локте руку за голову. Меня одолевает полуденный сон.

Солнечный луч, проникший в мою комнату, опасливо ползет по краю шкафа, медленно перебираясь на стену. Он словно вор, не ожидавший застать хозяина дома, хотел бы ретироваться, но законы физики неумолимо приближают его ко мне. В комнате тихо, лишь стальной радиатор периодически издает глухое потрескивание.

Ее тонкая холодная рука нежно касается моей щеки. Она лежит лицом ко мне, точь-в-точь повторяя мою позу. Длинные русые волосы раскинуты по всей кровати, оплетая собой и ее и меня. Я ловлю себя на мысли, что мы с ней словно две рыбёшки, пойманные в прочные сети судьбы, из которых выбраться нет никаких шансов. Мне становится грустно, а ее это как будто бы не волнует. В ее глазах блестят мириады звезд, а на губах застыла еле заметная улыбка. Рука сползает ниже и замирает на моей шее, где-то в области сонной артерии. Я вижу, как звезды гаснут в ее глазах, наполняясь гневом, а прекрасное белоликое лицо темнеет, искажаясь кривой ухмылкой. Она приоткрывает рот, когда острые ногти впиваются в мою шею:

Уби…

– Довольно, – обрываю я ее, отталкивая ее руку своей.

Гнев сменяется безразличием, и Элизабет растворяется в воздухе, превратившись в дымку.

Сдерживаться все труднее. Я чувствую, что она зовет меня. Ей нужно что-то мне показать, ее желание копится и скоро превратится в волну, которая накроет меня с головой. Скорее всего, я снова провалюсь в воспоминания, а значит выпаду на какой-то период из жизни, так и не разобравшись с Мелани и Штефаном.

Я приподнимаюсь и сажусь на край кровати. Машинально поворачиваю голову в сторону окна. Солнце вновь потухло. Будто кто-то выкрутил лампочку.

Я встаю с кровати. Где-то в нескольких десятках метрах от меня находится комната Мел. Когда ранее я постучался к ней, никто мне не открыл. Может, ее и не было там. И сейчас нет. Но я всматриваюсь сквозь белую занавеску, надеясь заметить какой-то знак, всполох, свидетельствующий о ее присутствии.

Мелли, что же с тобой происходит? Что ты делала в оранжерее? И почему сбежала?

Мне вспомнился убитый паук. Связан ли он как-то с ней?

За завтраком она и Штефан вели себя странно. Кстати о нем. Почему его кольцо, если оно его, оказалось у убитой? Да, он сказал, что был с ней незадолго до ее смерти, но это не объясняет, почему кольцо было сжато в ее кулаке. С утра он покинул нас в спешке, неужели вспомнил о нем? Вспомнил об улике, которая может бросить на него тень? Возможно ли, что он отправился в оранжерею, где думал найти его, чтобы отвести от себя подозрение? Но не нашел, поэтому в библиотеке уже выглядел таким подавленным? Или он подозревал, что кольцо у меня!

Хоть сломай голову от всех этих догадок, да правду так и не узнаешь.

Не узнаешь, пока не спросишь у них напрямую.

И чего я только к ним привязался? По сути то, какая мне разница, чем они занимаются? Да даже если и они убили же эту бедняжку, что мне с того?

Вопросы, на которые я пока не нахожу ответа.

Последующие несколько часов я провел в своей комнате, разгребая вещи Артура. Предположив, что я мог пропустить что-то важное, я решил уделить свободное время исследованию своей собственной проблемы. Меня все еще беспокоила пропажа фотографии Элизабет и Генри. Сама она из комнаты уйти не могла, а значит, кто-то побывал тут. Следов взлома я не обнаружил, как и пропажи других вещей. К сожалению, и это стоит признать, я совсем не в курсе того, чем еще обладал сэр Артур Рэд. Если что и пропало, я вполне себе мог это не заметить. И это факт меня печалит и пугает одновременно. Невольно я вспомнил об Амелии. Она так сильно не хочет, чтобы постояльцы следовали пути персонажей и, если предположить, что фотография является ценным предметом, ключом для распутывания тайны моего героя, то кража вполне может быть делом ее рук. Но для этого ей нужно знать об ее существовании. А о фотографии знал только я. Так что вряд ли Кардинал к этому причастна. В общем, в подобных размышлениях я и провел какое-то время в ожидании вечера.

Отсутствие часов, конечно, многое усложняло. Библиотека закрывалась перед ужином, но, сколько оставалось времени до него, я не знал. В итоге подождав, пока солнце спрячется за горизонт, я отправился в библиотеку, чтобы незаметно спрятаться в каком-нибудь дальнем темном, покрытом паутиной углу.

Что мне и удалось сделать.

Глава 21

В библиотеку я практически бежал. Не зная сколько времени осталось до ужина, мне хотелось оказаться внутри до того, как закроются мощные библиотечные двери.

В коридорах пансионата стало тихо. Интересно, кто-нибудь еще, кроме меня и Мисаки, пытается выбраться отсюда? Еще днем я видел снующих туда-сюда постояльцев, а теперь кроме девушек из прислуги наводивших порядок на первом этаже (кто-то знатно наследил там, оставив огромную лужу темной жижи из грязи, воды и бог знает еще чего на полу) я больше никого не встретил. Словно все моментально вымерли, или, как тут говорят, съехали… Надеюсь пропажа Штефана и Мел никак с этим не связана, и они просто занимаются своими делами. Своими темными таинственными делами.

И все же в пансионате стало слишком пусто. Хотя так даже лучше. Так никто не будет знать о моем маленьком плане, а значит, не сможет помешать его реализации.

Тяжелая библиотечная дверь издала протяжный скрип, закрываясь за моей спиной. Я старался закрыть ее как можно тише, но в молчаливом полумраке, в который была погружена библиотека, даже самого малого шороха было достаточно, чтобы он, отражаясь от стен и стеллажей, гулким эхом разнесся по средневековому залу. Без проникающего через потолочные витражи солнечного света библиотека выглядела куда более таинственной или пугающей. Я бы не удивился, обнаружив где-нибудь в ее самой дальней части, в месте, куда уже десятки лет не проникал солнечный свет, а огромные пауки оплели стены своей паутиной, запечатанную секцию самый опасных в мире книг. Ну, знаете, Некрономикон[13 - Вымышленная книга, придуманная Говардом Лавкрафтом и часто упоминаемая в литературных произведениях, основанных на мифах Ктулху.], например, или расшифрованный Манускрипт Войнича[14 - Иллюстрированный кодекс, написанный, предположительно, в первой половине 15 века неизвестным автором на неизвестном языке с использованием неизвестного алфавита.] со всеми его темными тайнами, или еще какие мракобесные гримуары. Что-то в этом духе наверняка должно храниться здесь. Они бы идеально вписались в атмосферу этого места. Таинственную, мистическую, угнетающую. Я бы даже не отказался потратить какое-то время на исследование библиотеки в целях поиска подобных книг, но сделал бы это позже. После того, как разберусь с текущими делами. Пока же мне нужно сосредоточиться на основной линии моего квеста.

Итак, я в библиотеке. Тут темно (единственным источником света являлись тусклые настенные лампы, издающие легкое гудение), почему-то зябко (хотя днем температура была довольно комфортная) и в целом абсолютно неуютно. Стоило мне только переступить порог, как я ощутил на себе десятки любопытных глаз. Так вот, куда все подевались! Чувство, будто за мной следили, вернулось. Но осмотревшись, я заметил лишь нескольких постояльцев, которые озаренные светом ламп были погружены в свои мысли за чтением книг, и, казалось, мое появление их нисколько не заинтересовало. Ни один из тех, кто был в моем поле зрения, даже не попытался оторваться от книги.

Возможно, во всем виновата моя паранойя и я в буквальном смысле дую на воду, но достаточно вспомнить Хемингуэя, который под конец жизни впал в дремучую депрессию вкупе с паранойей по поводу слежки. Он считал, что за ним следят агенты ФБР, его телефоны прослушиваются, а личная почта прочитывается до того, как она обретет получателя. И что вы думаете? Он был прав! Уже после его смерти, когда его дело было рассекречено, факт слежки за ним подтвердился.