И ВСЕ ДЕЛА. рассказы, повести

– Один парень предложил своей спиной щель закрыть. Прикидываешь? Когда он закрыл, мы все проскочили, затем его под руки и бегом в душ.

– И что с ним стало?

– Он только ожоги получил. Главное, сразу под душ. А вот ещё: меняли заглушку с фосгеном. А фосген этот – хуже нет. У нас даже противогазы специальные были, – чёрные. И что ты думаешь, один парень зацепился трубкой, – дыхнул газу. Мы его сразу наверх, вызвали доктора. А доктор – молодая баба лет пятнадцати. Ну, не пятнадцати, – двадцати. А парнишка хрипит. Весь дыхательный путь обожжён. Говорю, сделай ему хоть укол! Она сделала. А у него рука уже холодеет. Я его руку держал. Парень, конечно, сам виноват. Я, кстати, тоже чуть не погиб. Хлора дыхнул. Смотрю, вроде, белое облачко. Ну, не знал сначала-то. А как дыхнул, сразу закашлял. До крови. И не могу остановиться. Хорошо ребята меня вытащили. Сразу спирта стакан. Я его, как воду выпил. Помогает, когда хлора дыхнёшь. Там во всех аптечках стоит чистый медицинский спирт. А умер бы, никого не наказали бы: сказали бы, что был пьяный… Сидишь в комнате и смотришь, какая лампочка загорелась. Если жёлтая, значит, хлор. Если красная. Ну, если красная, значит, ртуть закипела или ещё что-нибудь. Командир полка собрал в моём отделении всё отребье, – и тех, кто спорил с командирами, и тех, кто любил выпить. И все мы перемешались. С кем поведёшься, того и наберёшься. И стали мы все водку пить и спорить с командирами. А ты говоришь, Афганистан, – он вдруг опять сказал уничижительно, упрекнув меня, как будто я был сторонником мнения, что только в Афганистане есть место для подвига.

Кстати сказать, о войне в Афганистане говорили постоянно. По телевизору сообщали только о победах наших войск. Источником информации о локальных боевых неудачах, неустроенности быта были устные рассказы редких очевидцев.

У нас в отделе один регулировщик, служивший в Афганистане, впервые сообщил мне неприятную правду об уязвимости танков. «Танк, танк, – пренебрежительно сказал он. – Выстрелил с гранатомёта, – и нету танка». Мой одноклассник служил в Афганистане в подразделении, которое ремонтировало повреждённую после боёв технику. Я воспринял равнодушно его скупой информативный рассказ о погибшем товарище. А его глаза вдруг увлажнились.

Однажды я познакомился с прапорщиком, находившимся в отпуске после ранения в Афганистане. Он ходил с тростью. Мы летели с ним из Горького в Саратов. Их разведроту отправили на поиски неразорвавшейся вакуумной бомбы, в то время нового секретного оружия. Один самолёт кидал бомбы, другой – фиксировал взрывы. Душманы опередили их. Привезли бомбу в аул. А она вдруг взорвалась. Наши солдаты пришли в аул, собрали оружие. Их чуть не погубил свой самолёт, когда они остались без рации. Радист повесил тяжёлую рацию на осла. А сам шёл рядом. Вдруг началось большая стрельба. Испуганный осёл убежал вместе с рацией. Они не смогли догнать его. А потом вдруг прилетел штурмовик. Связаться с командованием и лётчиком они не могли. Самолёт зашёл на боевой курс. Они удачно выбежали из сектора обстрела. Лётчик опять атаковал. Они опять уклонились. Лётчик больше не стрелял по ним, догадавшись, что атаковал своих: они не стреляли по нему и подозрительно грамотно выбегали из сектора обстрела. Прапорщик потерял кроссовку, увязшую в грязи сельскохозяйственного поля, по которому они бегали. Ему не дал забрать её командир роты, ударив его прикладом автомата по спине. Если он замешкается, – погибнет. Они воевали в кроссовках. В неудобной армейской обуви воевать было невозможно. Кроссовки покупали в Ташкенте. Однажды в Ташкенте они познакомились с женщинами. Он сказал женщине, указав на своего товарища, который шёл впереди с её подругой: «Спорим, он сейчас упадёт?» Он выстрелил вверх из пистолета. И военнослужащий рефлекторно упал, как подкошенный! Война приучила их сначала упасть, а потом выяснять причину выстрела. Следующий выстрел мог быть по нему.

Костерина не посадили в тюрьму. Нам сообщил об этом Михаил Добрый, вернувшийся из командировки в Оренбург. Они случайно встретились на аэровокзале. Настоящая фамилия Михаила – Старцев. Однажды разговор почему-то зашёл о рае и аде. Михаил уверенно сказал, что он в ад не попадёт. «А почему ты в ад не попадёшь?» – насмешливо спросил кто-то. Тот ответил с мягкой обезоруживающей улыбкой: «Я – добрый». С тех пор его стали называть Добрым.

Костерин появился в отделе дня через три после сообщения Михаила. Регулировщики с радостным любопытством здоровались с ним. В общей сложности его не было в отделе четыре месяца.

– Мне эти кассеты грузчик продал, – объяснял он. – А потом ещё пять штук дал. А тут эта баба пришла с милиционером. Говорит, кассеты пропали. У них, кстати, там много чего не хватает. Решили найти крайнего. Я сначала не понял. А потом говорю, в моей сумке лежат. Три месяца отсидел – ни за что. А на суде всё-таки пришлось сказать, что это я украл. А так бы ещё затянулось.

– И суд был?

– Был. Два года условно и двадцать процентов выплаты из зарплаты. Милиционер говорит, подпишись ещё на один магазин. Тебе всё равно сидеть. Подпишись, чего тебе стоит. Точно сел бы годика на три. А тут этот Добрый увидел меня в аэропорту и как заорёт на весь зал: «Здорово, Иван, а мы уже думали, что тебя посадили!» Я в буфете в очереди стоял. Народ кругом – посмотрели на меня. Даже продавщица высунулась: кого это там чуть не посадили? А я в лёгкой курточке. На улице – мороз. Зима. Четыре месяца, как из дома уехал.

Костерин стал не выездным. Руководитель нашего подразделения Захаров опасался отправить его в командировку: вдруг он опять обворует магазин? Он ремонтировал гарантийные телевизоры на дому у заказчиков, развозил телевизоры заказчикам, которые отремонтировали в мастерской отдела. Кроме предторгового ремонта, наш отдел занимался ещё и гарантийным обслуживанием.

– На этой работе мне точно не везёт, – однажды он сказал мне. – Вчера с Зуевым развозили телевизоры. Одной бабе затащили в квартиру на пятый этаж. Говорим, включать не будем: с мороза, надо выждать часа два. Распишитесь за доставку. Расписаться она, конечно, отказалась. Говорит, вы все новы детали из телевизора вытащили, поэтому и не хотите включать. А как она нас материла в подъезде! Приезжаем в отдел. Нас встречает Захаров: «Ребята, как на духу, пили сегодня?» – «Нет, конечно». – «А вчера?» – «Не пили». Оказывается, эта дура позвонила в отдел и сказала, что мы были пьяные. Захаров говорит нам: «Как хотите, ребята, а представьте мне справку, что вы оба трезвые. Езжайте в поликлинику на экспертизу». Эта дура пообещала весь отдел оставить без премии.

НЕГАРАНТИЙНЫЙ СЛУЧАЙ

Из окна номера гостиницы был виден последний ряд домов посёлка, подпираемый густым лесом. Наверное, отовсюду была видна окраина: посёлок был небольшой. Зелёный окрас хвойного леса был разных оттенков. Светлая зелень разлапистых сосен перемежалась с тёмной зеленью остроконечных елей.

Я приехал сюда ночью на поезде на прошлой неделе. Интересно оказаться ночью в маленьком, незнакомом посёлке. Уличного освещения нет, низкие дома, кустистые деревья, заборы погружены во мрак. Высокое небо, рассечённое Млечным путём, было усыпано крупными, яркими звёздами. Все давно спали. Спросить было не у кого, где гостиница. Я стоял на тёмном перекрестке, озирался растерянно, напряжённо и никак не мог решиться, в какую сторону пойти.

Каждое утро, уходя на работу, я сдавал дорожную сумку в камеру хранения: замок двери номера был сломан, и сумку могли украсть. Возможно, никто не позарился бы на мою сумку, но мне не хотелось проверять. Ключи от камеры хранения были у администратора гостиницы. Сегодня работала Валя, моложавая женщина с пышным бюстом. Она вдруг боднула меня грудью:

– А вы когда уезжаете?

– Завтра.

– Значит, мы больше не увидимся, – она опять боднула меня и глупо подмигнула. – Я выйду теперь через двое суток.

Торговая база, по телеграмме которой я приехал сюда, не указала количество телевизоров. Гарантийный срок хранения телевизоров закончился. Они попросили продлить гарантию. «В противном случае, – они написали в телеграмме, – будем обращаться в народный контроль министерства вашего ведомства».

Телевизоров оказалось сто двадцать штук. Это было много. Мне предоставили рабочее место – в актовом зале конторы. Телевизоры привозили на грохочущем тракторе с прицепом. Грузчики, освободив актовый зал от стульев, ставили коробки с телевизорами плотными, высокими рядами. Эти плотные, высокие ряды телевизоров произвели на меня удручающее впечатление. Настроение товароведа, женщины средних лет в очках, было противоположным. На её лице был запечатлён энтузиазм, чувство облегчения, что я решу их проблемы.

Не знаю, где они хранили телевизоры, мне показалось – на улице. Железные каркасы блоков были изъедены ржавчиной, на монтажных платах – следы сырости: потёки, разводы воды. Попадались пауки – настоящие, большие, которые залезли в телевизоры через ручки – сквозные отверстия в коробках.

Из ста телевизоров, которые я проверил за эти дни, были неисправными восемьдесят. Сначала я пытался их ремонтировать, а потом понял, что не смогу это сделать физически. У меня не было столько радиодеталей. Например, предохранители закончились у меня в первый день. Они нарушили правила хранения. Я никогда раньше не видел, чтобы каркасы блоков были изъедены ржавчиной!

Я вернулся в гостиницу вечером, уставший и голодный.

В комнате администратора сидели на диване Валя, утром сказавшая мне, что мы больше не увидимся, и Денис, молодой толстый мужчина из соседнего номера. Он шептал ей на ухо. Она смотрела в сторону с кривой улыбкой и крепко держала его за запястье. Когда я вошёл, они отстранились друг от друга.

– Ты же говорила, что придёшь через двое суток, – сказал я.

– А вот пришла! – она засмеялась и подмигнула. – Проведать!

Валя открыла камеру хранения. Я забрал дорожную сумку. Приготовил ужин: заварил в пол-литровой банке чай, нарезал хлеба, колбасы.

Валя ходила по гостинице, как маятник: из комнаты – в коридор, из коридора – на улицу. Я не знаю, чем она занималась. Денис ходил за ней, как привязанный, смотрел на неё нетерпеливо, со сдержанным раздражением.

Денис работал на каком-то крупном заводе, – это, пожалуй, единственное, что я знал о нём. О его месте работы я узнал из его рассказа, в котором труба завода была сценой признания в любви. А сцену признания любви он вспомнил, увидев лозунг «Слава КПСС» на здании почты, находившейся напротив нашей гостиницы. Здание почты было выложено белым кирпичом, а лозунг – красным.

«У нас на заводе был случай, – рассказывал он. – Однажды утром на самом верху семидесятиметровой трубы появилась надпись: „Маша, я тебя люблю“. Написали ночью. И, скорее всего, двое. Не может быть, чтобы написал один! Они залезли на самый верх трубы, перебрались на другую сторону. Один спустился по веревке, другой опустил ведро с краской. Они работали на высоте семьдесят метров! Представляешь? – Денис с удивлением посмотрел на меня. – Было написано в три ряда и очень крупно. Первый ряд: „МАША“. Средний ряд: „Я ТЕБЯ“. И последний ряд: „ЛЮБЛЮ“. Сразу, конечно, перетрясли всех Машек, – вызывали, спрашивали. Охрану – в пух и прах! Выговоров понавтыкали! Вызвали бригаду высотников, чтобы закрасили. Один день готовились к работе, закрасили – на второй. Мы потом долго смеялись. Написали за одну ночь. Закрасили – за двое суток! Я спросил главного инженера: „Ну, и во сколько обошлась эта любовь?“ В триста рублей денег и восемнадцать литров спирта!»

После ужина я решил посмотреть телевизор. Зал, в котором был телевизор, оказался запертым. Я пошёл за ключом к Вале, и опять помешал им. Денис массировал ей грудь, страстно целовал в губы.

– А дверь, конечно, закрыть было трудно, – нагло сказал я.

Валя поднялась с дивана, пунцовая, возбужденная, поправила платье.

Она тоже изъявила желание посмотреть телевизор. Мы сидели на диване втроём, – она сидела между мной и Денисом.

– А что у тебя часы так странно показывают? – она взяла мою руку и посмотрела на часы. – Сколько сейчас времени?

– Это московское время.

Город Горький, в котором я живу, и Москва были в одном часовом поясе. Разница с этой местностью была шесть часов. Я прибавлял шесть часов, получалось местное время.

– Переведи часы, а то запутаешься, – посоветовал Денис. – У меня знакомая в Новосибирске подсчитала, что поезд придёт через три часа по новосибирскому времени. А у самой часы показывали читинское время. Как хорошо, говорит, у нас в запасе три часа. Поехала в город. И опоздала на поезд!

Я специально не переводил часы на местное время: расписания движений поездов, самолетов были даны по московскому времени.

– Ты живёшь один? – Валя спросила меня, зная о том, что я живу один в двухместном номере.

– Один.

– Ну, так я приду.

– Приходи.

– Я шучу! А сколько времени? – теперь она обратилась к Денису, взяла его за руку, посмотрела на часы. – Без двадцати. А почему вы молчите? Ну, так правда? – она опять подмигнула. – Я приду! А сколько времени? Я пошла!

Денис проводил её жадным взглядом:

– Я уже разложил её на диване. Всё! А она говорит, попозже. Ну, попозже, так попозже! Она же бухая. Ты не заметил?

Денис куда-то ушёл. Наверное, к Вале. А я пошёл в свой номер.

Задержался я в этом посёлке. Но завтра меня здесь не будет, – уеду на вечернем поезде. Мне предстоял завтра неприятный разговор с товароведом. Они нарушили правила хранения. О какой гарантии может идти речь? Чем дольше телевизоры будут храниться на их дырявом складе, тем больше будут портиться. Похоже, эти сто двадцать телевизоров зависли у них навсегда.