Обстоятельства места. Сборник рассказов и эссе

– Сорняк? – подпрыгнул на подоконнике доктор, выдернул из заднего кармана брюк папиросу «Север» и закурил, нарушая все суровые инструкции. – Вот я потому и написал не в Минсельхоз, чтобы гербицидов нам дали побольше. А, я, вишь ты, в прокуратуру, в Совмин. Какой это к маме родной сорняк? Вы что, все так думаете? С директором говорил – он тоже как попугай повторяет: «сорняк, сорняк!» Вы ведь уже пятую зиму косите?

– Лично я – вторую, – Володька выбрался из кресла и сел на корточки перед окном. – Но видел и помню когда начали косить. Меня просто не брали тогда по молодости. Провалиться можно. Смотря какая зима, какой лёд.

– Ну так ты мне тогда и скажи, – доктор закурил вторую и приоткрыл форточку. – Куда делись с озера Казаринского те же самые казарки? Они ж табунами плавали и летали. Они жучков отлавливали, которые карася гложут и карпа. Водоросли едят тоннами, которые мутят и отравляют воду. Яд в них слабый. Но прикинь, озеро-то большое. А ондатра, которой здесь пять лет назад невпроворот было, – куда пропала? А она рыбу ела сорную и больную.

Ты зайцев когда на озёрах видел последний раз? Их что, волки сожрали? Нет, это вы, передовики, почти всю живность из озёр вытравили. Лисы тебе попадались на рыбалке, корсаки, змеи водяные?

Вспоминал Володька, взяв голову в руки. Он же хорошим рыбаком был. Любил это занятие.

– Да… Как бы так. Рыбы тоже стало меньше. Щуку выбрасывали раньше как второсортную. Сазана ловили, карпа, Окунь был шире ладони. На Восьмерке

лещ шел, как лапоть. Толстый, высокий. Краснопёрка, чебак. Да… А куда они делись? Я и рыбачу сейчас редко. Клёва почти нет.

Токарев Володька, освобожденный от боли зубной, думать стал быстрее и внятней.

– Получается, что мы им всем жизнь ломаем?

– Природа никогда не делает лишнего. Тем более того, чего делать не надо, -

Тихомиров поморщился и ткнул окурок в каблук импортного сапога. – Я шесть лет назад приехал и только любовался тучами казарки на воде да в полёте. Специально ходил. В городе этого нет. Зимой по пороше на льду идешь – каких только следов не увидишь!

– Чего-то я и не задумывался, – вспоминал Володька Токарев, – так ведь и не переживает никто. Ни директор. Ни народ. Ну, нет ондатры, да и бог с ней. Не баран, шашлык не сжаришь. Чего-то и не слышал я таких разговоров: а пошто, мол, вокруг четырёх из девяти наших озер пусто стало? Выходит, мы сами всю живность вытравили?

– Я егеря Потапова из Савеловки лечил на той неделе. Глаз он веткой поранил. – Так он мне такое показал! До сих пор волос дыбом.

– Браконьеров наловил?– про браконьеров Володька сжатыми губами спросил. Скривился. Не любил он эту вонючую публику.

Доктор грустно улыбнулся.

– Браконьер – ангелок, ягнёночек невинный по сравнению с вами, передовиками и победителями соревнования. Это вы вместе с директором и прислугой его профсоюзной как кувалдами лупите по весам природы, которые, если к ним не лезть – в равновесии всегда. Мы вот болеем, когда ослабевает сопротивляемость организма. Когда баланс, равновесие организма разваливается. Ну, так и природа тоже! Мы ведь копия её. Ей созданы и благодаря её здоровью сами здоровы. А начнём ей на горло наступать, так и самим хреновины всякой выпадет – мало не покажется. Как врач говорю!

Володька Токарев надавил теплым пальцем на окно и прогрел проталину. Через маленькое отверстие в изморози в кабинет заглянула улица. Кончик ветки березовой, дрожащий на ветерке как ресницы плачущей женщины.

– Деньги получаем. Да, блин. Грамоты тоже. В газете про нас писали, что мы и зимой не спим по хатам, а делаем государству нужное дело.

– Да чего ты со своим государством!– Снова разгорячился Тихомиров.– На вот, гляди. Егерь оставил мне две бумажки. А у него таких – пара десятков. Не меньше.

Он достал из ящика стола два документа с печатями, на каждом из них было по три росписи.

– Это вот решение райисполкома о запрещении выкоса камыша на озерах и прочих водоёмах с целью охраны окружающей среды.

– Правильная бумага, – твердо сказал Володька. Бумажку на свет посмотрел. Печать была густая и не просвечивалась.

– А вот это – творение того же райисполкома. Тремя днями позже написанное. Читай.

– Разрешить хозяйствам выкос камыша в зимнее время в необходимых количествах для собственных нужд. – Мама родная, и подписи те же! Володька стал детально изучать печать и подписи. Они ничем не отличались.

– Как это? – прислонился, сидя на корточках, Токарев к углу кабинета.

– Ты лист не вздумай на зуб пробовать.– Засмеялся Тихомиров, врач. – Зуб только выдрали. Зfнёсешь с бумажки заразу и я тебя уже не вылечу.

– Не, ты-то как раз вылечишь, – тоже засмеялся Володька Токарев. Он смотрел на две бумаги и не видел ни печати, ни текста с росписями. Два белых листа так же ярко светились, как запорошенные снегом озёра пустые, без огрызков камыша, присыпанных метелями да буранами. – -Слушай, чего вся дичь почти уходит и рыба? -

Спрашивать было неловко, даже стыдно слегка. Коренной деревенский у приезжего из города про деревню расспрашивает. Позор же! Цирк на арене шапито. Приезжал сюда такой.

– Вот смотри, Вова, – доктор сел за свой стол и достал чистый лист и карандаш. – Я тогда у егеря тоже спросил, а в чем проблема-то? Камыш за три дня вырастает до прежнего состоянии. Это я читал, когда собирался лекарственные порошки из камыша делать. Корневищами в старину всё лечили. Выкопают камыш, корень сушат. Потом перемалывают. Мука, кстати, не хуже пшеничной. А мы, врачи, можем из этих корневищ лекарства делать, прямо хоть вот в таком кабинете. Причём почти от всех болезней.

– И что егерь? – Володька напрягся. Ждал чего-то шокирующего.

– Да что-что! – доктор написал первую строчку. «Мука, лекарства». – Не всякий камыш быстро растёт. Вот срезать его в воде – тогда да. Через неделю вырастет. Это ж тростник. А ещё рогоз есть. Он полезнее в корнях. Но дольше растёт. На вид не отличишь. Специалисты могут. А мы не умеем.

А вот когда его скосили по льду, да придавили сверху гусеницами – он ведет себя как простая трава. Скосишь её летом – быстро вырастет. А достань её из под снега и отрежь верхушку. Или сожги. Черта с два она весной куститься начнет. Так и камыш. Резаный в холодном льду он с воздухом уже никак не связан. А воздух и зимой должен в корни поступать. А тут вы его резанули, конец согнули, тракторами придавили. Всё. Воздух по стеблю не идет к корням. Потому и растёт он с горем пополам. Еле-еле.

Володька задумался и стал напряженно вспоминать, кого из животных и птиц он в последние годы перестал встречать на озёрах. Волков не стало. Они за зайцами приходили. А зайцы убежали неизвестно куда. Уток в прогретых телами полыньях тоже не встречал давно. Ондатра, прогрызавшая в самом тонком прибрежном льду норки и потом добиралась до дна, где и рыбку можно было выловить, и жучков разных – тоже исчезла. Раньше зимой рыбаки прямо посреди зарослей сверлили лунки и носили домой леща, окуня, чебака крупного, вообще перестали на рыбалку ходить. А чего ходить? Бестолку. Не клюёт рыба. Больше вообще ничего не вспоминалось.

– Вот возьму эти бумаги, да отчёты совхозные и поеду в область, – врач Тихомиров что-то ещё дописал и сунул лист в ящик стола. – Пусть сами кумекают, как это правая рука у ихних подчиненных сегодня пишет «запретить», а левая нога завтра рисует «разрешить». Вроде бы как будто кабинеты у них забиты недоумками, неучами и дураками.

– Жалко дичь. Озёра жалко, – грустно произнес Токарев Володька. И хоть стало ему совсем неловко трепать городского деревенскими вопросами, спросил: – Так наука как-нибудь объясняет, что не надо косить камыш-то зимой?

– Наука говорит, что нельзя делать что-то вместо природы. Леса жечь, траву на полях, камыш по льду резать. Родники закапывать на озерцах. Вместо самой природы с ней насильно ничего делать не надо. Нарушается экологическое равновесие.

– Какое-такое? – не понял Токарев.

– Ну, тесная связь всего живого в природе. Человек одурел уже от того, что он «царь зверей» и хозяин Земли. А природа-то не знает, что он царь и властелин всего, что на планете есть. Откуда ей знать? – Тихомиров открыл дверь и курить стал на улицу. Пациента ждал. – Лебяжье озеро за четыре года высохло. Пять метров глубина была. Теперь через него пешком ходим, на машинах катаемся. Так с него зимой косили четыре декабря. А в прошлом году в августе там и не стало даже лужи маленькой. Потому, что все пять родников возле берега задавили гусеницами. И вода пошла другое место искать. А вам чего? Деньги заплатили. Фотокарточки на доску Почёта прилепили. Почет. Уважение ударникам труда.

– Брось ты врачевать, – Володька поднялся, поправил одежду. То место, где был зуб, даже не напоминало о себе ничем. – Иди егерем совхозным. У нас и лесов полно, три речки, озера не все угробили. Иди, а!

Токарев пожал доктору руку и пошел в трактор. Тепло в нём было. Правильно сделал, что движок не выключил. Он ехал по своему следу и почти не глядел на дорогу. Перед глазами стояло бывшее Лебяжье озеро, где до зимы почти жили красавцы лебеди. Сейчас там такыр на дне и жухлая трава по берегам.

– Ладно, ладно, придумаем чего-нибудь. Есть же умные люди, помогут восстановить и озёра, и живность вернут..

На автобазе народ уже собрался и анекдоты травил. Грелись трактора, выкидывая в морозный воздух соляровые кольца.

– Тебе что там, пересадку сердца Тихомиров делал? – съехидничал бригадир Санин Иван Андреич. – Давай, надо косить ехать.

– Я не могу сегодня, – Володька отвернулся. – Мне в город срочно надо.

– Чего? – бригадир удивился.– Врач наш зуб не смог выдернуть?

–Во! – открыл рот Володька. – Выдернул. Но он попутно мне и операцию на мозгах сделал. Перевернул мозги как надо. Неправильно они в черепке лежали.

– Больно? – спросил молодой тракторист Шухов Петя.

– Зуб – не больно. Не заметил даже как он его. А вот мозги переворачивал – это да! Очень больно. До самой души и сейчас болит.

Он поехал в больницу и сказал Тихомирову.

– Ты в портфель все бумажки про озёра в портфель собери. А я за грузовиком сгоняю. В обком партии поедем. Вдвоём – оно легче буде с ними разбираться.