Я твой день в октябре

– Ну, не болейте, – сказал Алексей сухо и пошел к дяде Васе.

Василий Андреевич, лучший его друг по детским воспоминаниям, правил

во дворе топор на электронаждаке. От круга искры неслись в Лёхину сторону. Пришлось остановиться.

– А, Ляксей Батькович! – заметил его дядя Вася. – Стой на месте. Не ходи пока. Грязь тут у нас.

Он быстренько потрусил в дом и минут через пять выволок во двор ковровую дорожку. В большой комнате скатал в рулон. Подбежал, пригнувшись, к Лёхе, край дорожки бросил ему под ноги, а рулон раскатал до порога.

– Вот теперь, Ваше высочество, ступайте. Да доложите потом хозяину-барину,

что шоферюга Васька Короленко встретил Вас почтительно, не принизил достоинства царского.

Постоял Лёха возле края дорожки. Посмотрел на дядю Васю удивленно и печально. Пошарил в кармане, достал три рубля и бросил на дорожку.

– Я левой ногой наступил на край. Вон, видишь, пыль от ботинка? За трояк тебе его Шурик почистит. Вы ж с ним вдвоём эту хохму придумывали. Скажи ему, что впечатлили вы меня и всё что я должен был понять, я понял.

Лёха развернулся, пошел к воротам и на ходу, не оборачиваясь, громко сказал.

– Клоуны вы, мля! Рыжие оба.

– Да подожди! – крикнул дядя Вася. – Это ж так. Шутка. – А поговорить серьёзно хотел я с тобой. Дело ты, однако, замутил для нашего рода не самое приятное. Мы теперь вроде как под микроскопом у тестя твоего. Ну, вернее, у холуёв его. Пасти будут в десять глаз, чтоб мы, оборванцы, боярскому сословию по глупости своей авторитет ихний случаем не обписали, мягко выражаясь.

– Ну, вы, мля, и козлы! – рассвирипел Лёха.– Кто вам что плохого сделал? На свадьбу не позвали? К деду сходи. Он расскажет – почему. А ещё друг! Тьфу!

– Да остынь. Давай уладим дело. Пошутить нельзя? – Василий Андреевич закурил и махнул рукой. Идем, мол, в хату.

– Да пошел ты! – ещё раз плюнул под ноги себе Лёха. Нагнулся, оттолкнулся левой и побежал в центр. К сельпо. Через полчаса пришел автобус и по дороге в город такая тяжесть свалилась на весь упругий организм Маловича Алексея, такая хмарь обволокла душу, что темно стало в глазах и голова раскалывалась.

– И теперь как жить-то? – думал он грустно и растерянно. – Среди населения новой семьи родственников ещё нет, а в старой семье никого, кроме родителей. Весь родной, дорогой и всегда любимый всесильный клан Маловичей выкинул его как нагадившего котенка через забор. Через глухой забор без единой щелочки. Обратно не вернёшься. Но за что? Только за то, что он полюбил девушку? Чушь какая-то. Причем тут родители её с их должностями, вызывающими такую тупую ненависть?

Ехал автобус медленно. И хорошо. Не хотел Лёха видеть ни своих родителей, ни Надиных. Никого не хотелось ему видеть в тот момент. Он трясся на заднем сиденье и за час пути уже уверенно убедился в том, что приобрел Надю, любовь, семью, но всё остальное, к чему допустила его жизнь добрая, бурная, грешная, но самая замечательная – всё остальное ещё до свадьбы активно разваливается и рассыпается в пыль как сугроб степной под ураганным ветром.

Куда-то надо было деться. На тренировку не пошел. Репетицию в Доме учителя тоже решил пропустить. Сел возле автовокзала на бордюр окружающий круглый скверик с тремя дорожками, закурил и провалился сам в себя. То есть, со стороны посмотреть – сидит парень. Живой. Курит и глядит строго вперёд. В то место, где ничего нет. Автовокзал и все автобусы слева. Сквер сзади, магазин для охотников и рыболовов справа, а прямо перед Лёхой пустое пространство между двумя зданиями. И в этом пространстве огрызок степи и телеграфный столб. Конец города. Минут через десять к Лёхе подтянулся вокзальский милиционер. Он за порядком следил. Гонял карманников, шалав, бузу пресекал при давке на посадке в автобусы, катавшиеся из города в райцентры с необъяснимо длинными интервалами. Ну и чистую работу исполнял. Отпугивал от вокзала «бичей» безропотных и безвредных, а также пьяниц, которых в полумёртвом состоянии что-то приводило к автовокзалу. Видимо, им хотелось уехать к чертовой матери и там бросить пить. В Зарайске это не получалось.

– Алло! – сказал сержант с кобурой почему-то почти на животе. – Э-эй!

Малович Алексей чувствовал, что ему заслонили кусок степи вместе со столбом. Но кто заслонил, когда и зачем – не улавливал.

Тогда сержант взял его за плечо и потряс слегка.

– Пьяный или анаши накурился? Да нет, спиртягой не пахнет. Анашой, вроде, тоже. У тебя, может, сердце прихватило, парень?

Лёха очнулся. Плечо его продолжало болтаться вперед-назад в крепкой милицейской руке. Он поднял глаза. Сержант был молодой, усатый, в фуражке размера на два больше головы. Она сползала на нос, и он свободной рукой отбрасывал её за козырёк на затылок.

– Сердце, товарищ сержант, – выдавил Лёха.

– Что? Колет? Скорую вызвать? – сержант оставил в покое фуражку и взялся рукой за рацию, висевшую в сумочке на ремне.

– Нет, скорую не надо. Ноет сердце. И жжет. Я пойду. Отдышался вроде, – Лёха поднялся и подал милиционеру руку. – Спасибо за заботу.

– Ну, документы у тебя, конечно есть? Дома не забыл, на базаре не потерял, в автобусе не украли?

– Вот, – Алексей достал из куртки паспорт, удостоверение дружинника. В институте всех, кто не слаб рукой и характером записали в дружинники.

Сержант открыл паспорт. Всё, что надо, прочел.

– Фамилия знакомая. В милиции кто-нибудь из родственников работает?

– Малович Александр Сергеевич, – Лёха сунул документы в курточку.

– Начальник отдела оперативной работы. – добавил сержант. – Ты иди домой. Серый цвет лица у тебя. Руки вон трясутся. Иди. Чаю очень сладкого выпей и полежи. У меня такое тоже бывает. Когда два наряда приходится отпахивать.

Он подал Лёхе руку и пошел обратно шлюх гонять и буйных пассажиров.

– Пойду позвоню, – додумался Алексей. Будка стояла возле стеклянных дверей автовокзала.

– Лёха, ты куда пропал? – Надя тяжело и часто дышала. – Я паркет натираю во всех комнатах и ковролан чищу пылесосом. Готовимся. А папа хотел с тобой съездить на дачу. Надо оттуда на свадьбу привезти кое-что. Он бы и сам привез. Но хочет попутно с тобой поговорить. Другого времени на это нет у него. Работы много.

– Ну, ты ему скажи, что после свадьбы поговорим. Пусть работает,– Алексей

закашлялся, прикурив сигарету. – Я же пока ничего не нарушил. И не планирую. На свадьбе обязуюсь вести себя прилично. Драться не буду, тарелки бить тоже воздержусь и на гостей обкомовских не буду плевать. Хотя хочется.

– Сегодня не приезжай тогда, – Надя, похоже, улыбнулась. – Мы тут с мамой нараскоряку ползаем, чистим всё. Сами грязные и расхристанные. А шутку твою я оценила. Папе передам. Пусть тоже посмеётся.

Лёха хотел сказать что то вроде «люблю, целую», но оно почему-то застряло в горле. Он повесил трубку, нагнулся, оттолкнулся левой и на средней тренировочной скорости понёсся к Жердю.

Генка покрывал готовую уже трубку бесцветным грунтом под лак.

– В деревне был? – спросил он, разглядывая трубку в лупу. Ровность слоя проверял.

– Ну, – Лёха сел на корточки рядом. – Коньяк отцовский выжрал?

– Не трогал. Стоит в холодильнике.

– Тащи сюда, – Алексей поднялся и пошел в центр двора. На солнышко.

Жердь принёс полбутылки азербайджанского марочного и две рюмки.

– А чего ездил-то? У тебя тренировка сегодня. Не пошел?

Лёха головой мотнул.

– Не пошел. И на репетицию не пойду. И к Надежде не пойду, – Лёха налил себе и Жердю. Выпили. Генка с удовольствием. Лёха с отвращением. Он вообще ни пил ничего с градусами. Только на выпускном шампанского фужер пришлось поглотить в знак прощания с одноклассниками. – Я во Владимировку ездил извиняться за тестя с тёщей. Они ж никого на свадьбу из моей родни не позвали. Кроме родителей.

– Как это? – Жердь так удивился, что аж присел и рот открыл.

– Молча. Места, сказали, не хватает. Своих из обкома набрали на все стулья кроме своих, наших с Надькой и двух дружек. Ну, для моих родителей ещё оставили. Вот я извиниться хотел перед дедом в первую очередь. Он же у нас