Обстоятельства места. Сборник рассказов и эссе

– Твой Хребетюк, – сказала жена Люся презрительно, – чтобы с друзей безвозвратно деньги слупить – шифоньер говорить заставит! А ну-ка, давай отсюда, лохматый!

Она открыла дверь, вытолкала смущённого Бобика Барбосовича из квартиры и, обиженная, удалилась на кухню.

Забодаев тоже сел за стол, налил себе розового, вспомнил про собаку и улыбнулся:

– Нет, ну это надо же! Феноменально! Ай да Хребетюк…

– Во-во, – горячо подхватила супруга Люся, – И я удивляюсь. Неделю назад зарплата была, а ему уже пятёрку подавай!

Феномен

Теперь простейший обвес облагородился импортным словом даунсайзинг. Уже как -то спокойнЕЕ, Легче.

В пятницу директор гастронома собрал весь коллектив.– Орлы мои, сказал он сурово, – впервые за пять лет нас будут проверять. За бухгалтерию, родные, я не боюсь. Там у нас Софья Петровна, которую я попутно поздравляю с юбилеем – двадцатой ревизией, – и которой по-прежнему желаю непрерывного трудового стажа. Но проверка, незаменимые вы мои, предстоит комплексная. Грубо говоря, целых три дня за нами будут незаметно наблюдать двое из горпищеторга и один из министерства. Наша задача – работать в эти мрачные дни как никогда. Точнее – как никогда ещё не работали, и уверяю, никогда не будем. Условия уникально трудные. Нам, золотые мои, нельзя в эти дни обвешивать, обсчитывать, гнать товар из-под прилавка и, что ужасно, даже ругнуть покупателя, не дай бог.

Коллектив содрогнулся, и на этом фоне Гога Марцепьян, из мясного, здоровый мужик, рухнул в обморок.

– Вот поэтому мы должны срочно перестроиться на действия в экстремальных условиях, – сказал директор, поливая Гогу из сифона, – а времени мало. Но, как вы сами видите, без тренировки ничего не выйдет. Значит – будем тренироваться сейчас и начнём с самых ранимых.

Гогу Марцепьяна постучали по щекам, растёрли махровым полотенцем и отнесли за прилавок.

– Ну, Гогусик, – сказал директор ласково, – ну, давай. Ты, как есть, – продавец Марцепьян, а я – рядовой покупатель. Мне надо полкило колбасы. Вот я подхожу к тебе и говорю: «Будьте добры, взвесьте, пожалуйста, 500 граммов любительской». А ты отвечай: сию, мол, секунду. Один, мол, момент. И бегом к колбасе. Так. Теперь режь.

Гога прицелился, отрезал и бросил колбасу на весы.

– Вот, – выдохнул он, – вот тебе твои полкило.

– Руку, руку убери, – шёпотом закричал ему грузчик Дусин.

– Да, товарищ продавец, – заметил директор. – Рука на весах не должна лежать. Вы меня обвешиваете.

– А что мне, понимаешь, в камеру хранения её сдавать, пока ты здесь торчишь? – сказал Гога выразительно. – На тебе мою руку, забери, если нравится. Думаешь, колбаса потяжелеет?

Гога презрительно глянул на директора и убрал руку. Весы показывали 500 граммов.

– А другую зачем кладёте? – закричал директор голосом покупателя. – Я ведь вижу! Он другую руку на весы кладёт!

– Послушай, дорогой, – обиделся Гога. – Ты что, мою руку пришёл покупать, да? Тебе больше глядеть некуда, да? На тебе её, унеси, куда хочешь, в музей сдашь, родственникам на Новый год пошлёшь… Я тебе дарю, забери и уходи, не мешай план делать.

Гога убрал другую руку. Весы показывали 500 граммов…

– Нет, – закричал директор уже своим, директорским голосом, – всё равно что-то не то! Что ты сейчас сделал, Гога? Почему полкило? Колбасы-то на весах граммов триста от силы. Как директору расскажи, что ты сделал… Не буду ругать, расскажи…

– Я гирьку положил. Сто граммов, – сказал Гога устало и утёр пот со лба.

– А где она, где? Нет ведь никакой гирьки. Куда ты её сунул, Гогочка? Почему полкило? – засуетился директор.

– В колбасу поместил, – так же устало поведал Марцепьян. – Ещё когда отрезал. Вы только не волнуйтесь, я с гирькой колбасу не отдаю. Я её потом вытряхиваю, даже сам не замечаю как…

Он вытряхнул гирьку и снова бросил колбасу на весы. Стрелка остановилась на делении 500 граммов.

Директор вспотел. Он повернулся к коллективу и почти испуганно сказал:

– Ну, а сейчас что? Ни руки, ни гирьки, и колбасы на весах граммов триста всего, и Гога наш на полметра от весов стоит, и весы, я знаю, исправные… Почему они полкилограмма показывают, почему?

Тогда подошёл к нему грузчик Дусин, дыхнул легонько «тремя семёрками» и объяснил:

– Вы за него не бойтесь, Михаил Сергеевич. Гога не влипнет. Это он от волнения ручищи-то на весы складывал да гирьки в колбасу совал… А вот сейчас он успокоился, в форму вошёл… Он же, Гога, – феномен. У него взгляд тяжёлый. Бывает же у людей тяжёлый взгляд? Так вот у Гоги он на три кило тянет. На этих же весах и меряли. А сейчас он, видите? – на весы глядит… Ровно на сто граммов. Пустячок.

– Кстати, – сказал Дусин совсем тихо, – учился Гога у Люси Цаплиной из бакалеи. Люсю научила тётя Зина из молочного, а тётя Зина с тетей Катей из кондитерского у нас самый тяжёлый взгляд имеют. Килограммов на шесть. Так что – зря вы волнуетесь.

– Ну, хорошо, хорошо, я не возражаю, – сказал директор, чувствуя, что весь коллектив глядит на него во все глаза.

Художественное пространство

В субботу Прохоров Борис Васильевич как всегда пошел в баню. Жена на это святое дело дала аж трояк. Утро октябрьское было кислое как лицо супруги за неделю до его получки, грязь и сырость за ночь не подсохли, а потому после скучной дороги парился Борис Васильевич долго. В парной он не лез как молодые мужички на последнюю полку, где скручивались уши, и на самой верхней скоблёной серой доске можно было запросто поджарить яичницу-глазунью. Борис Васильевич соблюдал здоровье своё отменное для пятидесятилетнего человека, просидевшего двадцать пять лет в нарукавниках на стуле бухгалтера крупного завода. Он во всем, всегда и везде выбирал серединку. Чтобы ни в верх его не тянуло к недоступному, ни вниз не опускало до неприличия. Сидел он на среднем снизу полочке, где хорошо было как на пляже в Сочи при добром солнце и ворковании прибрежных солёных волн. В Сочи Прохорова Бориса Васильевича аж трижды засылал на двенадцать дней родимый профком. Потому, что он был очень хорошим, внимательным, вдумчивым бухгалтером и всегда сам угадывал, как округлять цифирь, чтобы начальству жилось без нервотрёпки и боязни неприятных разборок в главке.

После заключительного омовения здорового тела, а в нём – здорового духа, пошел Прохоров в буфет и с наслаждением употребил часа за полтора три бутылки «ситро» и штук шесть эклеров, что подняло эффект удовольствия от похода в городскую баню на уровень счастья от сочинского пляжа и солоноватого ветерка с Черного моря.

Он медленно, упиваясь ароматом «Шипки», покурил на лавочке возле бани и пошел по магазинам. Это тоже входило в ритуал, потому, что в самых разных торговых точках Борис Васильевич был рад тому, что ему ничего не хотелось купить. У него было всё. Любимая работа, привычная жена и замечательная двухкомнатная квартира от завода, в которой кроме супруги он имел аккордеон, на котором с упоением учился играть много лет, и фанеру с электролобзиком, из которой он выпиливал несказанной красоты вензеля. Ими жена украсила всё в квартире. От подоконников до смывного бачка в туалете. Потому магазины он посещал как музеи, где любой наслаждается увиденным, но не имеет цели выпросить домой даже расписное китайскими каллиграфами блюдо для рыбы. Да, собственно, и денег-то Борис Васильевич не так уж много и зарабатывал. Все двадцать пять лет на одном месте в бухгалтерии. Два раза за все годы на червонец зарплату поднимали. И в карманах у него был каждый день законно выданный супругой рубль, из которого он выгадывал почти незаметный остаток. А он, остаток, со временем сбивался в очень приличную заначку, которую Борис Васильевич надёжно скрывал от жены в пустом чехле от фотоаппарата «ФЭД».

Обычно после экскурсий по магазинам Борис Васильевич домой приходил насупленный и мрачный, оседал на кухне, пил чай с сушками и с женой Галиной Анатольевной не разговаривал. А больше и не с кем было. Детей Прохоровы не любили вообще. Чужих, естественно. А потому и своих не завели, опасались их тоже не полюбить.

– Вот ведь парадокс, – мрачно думал он, хрустя сушками. – По телевизору смотришь – везде передовики. Там план перевыполнил, здесь и тут. А я вон летом пилки для лобзика неделю искал по городу. Но купил у спекулянта на толкучке. Срамота.

Сильно переживал человек. Не за себя. У него-то вровень всё. За страну обидно было. Огромная махина. Всех победила и уже к коммунизму подкрадывается. Через десять лет на всех великое счастье прольётся. Каждому по потребностям, а от него – сколько дать сможет. Праздник вечный. А ходили они с супругой недавно, галстук искали бордовый в мелкую полосочку под тёмно-синий костюм в мелкую крапинку. Так вот, нет таких галстуков. Даже в ЦУМе.

И вот этот тур по магазинам совершал он годами именно после бани. Нет, чтобы помыться и сразу домой. Так не мог он. Не хватало для равновесия души именно разочарования после большой дозы удовольствия. Равновесия не хватало. В общем, обошел он плавно универмаг, ювелирный «Агат», гастроном «Север» и уже на повороте к дому своему как всегда спустился в полуподвал. В книжный магазин «Художественная и документальная литература». Здесь было безлюдно и тихо как в аптеке, когда на грипп не сезон. Продавщицы по незанятости болтали в уголке о девичьих своих радостях и горестях. А одна, на выдаче возле кассы, перехихикивалась с толстым парнем в очках и при кожаном портфеле «дипломат», редкой в маленьком городе штуковиной.

Прохоров Борис Васильевич потоптался у стенда новинки, полистал «Справочник физики твёрдых тел при низких температурах» в новом издании, да пошел уже к двери. Но вот как раз в этот момент та, которая хихикала с толстым, имеющим «дипломат», нырнула под прилавок и книжку вытащила. Желтый перепёт и буквы с позолотой. Дорогая, ясное дело. А сама хи-хи да ха-ха и отдает книжку очкарику. Тот её мигом – в «дипломат», чмокнул девку в щёчку и вроде как собрался покинуть помещение.

Борис Васильевич оторопел и застыл в неудобной позе. Наклонившись в сторону подпольной сделки и приоткрыл рот от унизительного факта разочарования в советской торговле.

– Смотри-ка, она даже не стесняется. Вроде так и надо. А простой человек лбом бьётся, но Достоевского, скажем, найти не может. Да что Достоевского!

«Новые правила бухучета и счетоводческих операций» где взять? Надо, а нет нигде. Всё, надо полагать, в подсобках и под прилавками. Ладно…

Он секунду подумал, потом подошел и отсёк своим чистоотмытым

телом продавщицу от очкарика.

–Ну! – воскликнул он тихо и приторно. – Здравствуйте, добрый всем денёк!

– Здрассте! – моментально ответила продавщица, не успев изменить

приятельскую улыбку на служебную.

Борис Васильевич легонько поморщился. Чуть-чуть, чтобы только понятно было, что вот эти подприлавочные фокусы сто раз он уже видел и воротит его от них как гражданина и нравственного человека.