Обстоятельства места. Сборник рассказов и эссе

Ну, мужик наш, привидением тронутый, у хозяйки той так и прижился. Живут , по рассказам тех , кто к ним заходит, вроде неплохо, дружно.

А в домик этот в позапрошлом году алкаш один, бомж, жить пошел. Жена выгнала. Его и стращали, и про привидение правду рассказывали, говорили ему, что это смерть сама, только без косы. Она, мол, прямо рукой и косит. Нет же, пошел-таки. Сумку взял с бельем чистым, да стакан, ну, полотенце ещё зачем-то. И пошел в домик жить. Правда ,когда уходил, к соседу зашел. Сосед старый был .И мудрый. Всем правильные советы говорил.

– А чего в этом доме уже лет тридцать никто не живет больше месяца, а он всё как новенький. Так разве бывает? Не жилой дом скучнеет и тихо гниёт, да разваливается по частям. А этот- стоит,как вчера вроде построенный. И ничего ему…

– Я не знаю. – сказал мудрый старый сосед. -И никто не знает. А кто хотел узнать – либо умом подвигался в дурачки, а то и помирал. Вот ты и пойди. И узнай. И нам расскажи потом. Пьющих этот дом, чую я, не трогает.

Ну и пошел тот алкаш жить в голубенький домик. И ведь ничего. Жил неплохо. Пил литрами то самогон, то бормотуху какую-то. В гости приплывал на лодке в деревню раза два. Целых полгода хорошо там жил. А потом помер. Одни говорят – от самогона. Другие, и знакомый вам мужик, говорят, что привидение его сожрало – таки. Но факт, что похоронили алкаша. И жена пришла на похороны. Вроде даже плакала.

Ну а домик стоит. Красивый. Голубой. Только вот кто мимо проезжал хоть раз – утверждают, что ни одной птицы на дереве не видел и не слышал. И змей там нет, и ежей. Даже мыши там не живут.

Может, врут. А, может, и нет. Не знаю. Я быстро его сфотографировал и уехал. А рисовал уже дома. И то – долго на рисунок смотреть не могу. Как-то муторно становится и душно внутри меня. Потому и вам не советую.

Разминка

Пришли к Попрыгасовым все, кого пригласили. Гости для приличия потоптались у нескончаемого книжного шкафа, покрутились для вида возле гигантской картины «Эпидемия холеры на планете Лямбдаикс» и стали рассаживаться за столом.

Соня Сумкина села возле солёных грибов. Жорж Пальцев – поближе к маринованным огурчикам, а Гога Марцепьян, продавец из мясного, сел подальше от мяса.

Тут хозяйка Клава Попрыгасова внесла из кухни мельхиоровый поднос с карасями, которых в субботу отловил её дядя, рыболов с детства, Попрыгасов З.Х. Чувствовалось, что карасей на подносе много, но видно было только трёх. Остальные трагически утонули в сметане.

Клава поставила поднос в центр стола и сказала, глядя на восьмую полку стеллажа:

– Мольер, друзья мои, обожал карасей в сметане…

Гога Марцепьян вздрогнул и стал вспоминать – где он эту фамилию слышал, в районной налоговой или в городской.

– Да… Мольер… – вздохнула Соня Сумкина и тихо подвинула стул к центру стола. – Вы не представляете, как я обожаю Мольера…

Жорж Пальцев прикинул расстояние от правого плеча до подножия карасёвой горы, переехал на стуле чуть вправо и сказал красивым голосом:

– Увы, не разделяю… Я, знаете, без ума от Сименона. Да, не стыжусь, я пришиблен этим гением! Ах, Сименон…

– Ну, – сказал Гога Марцепьян без выражения и стал глядеть на первого крайнего карася липко и тяжело.

– Как вы правы! – встрепенулась Клава Попрыгасова и села прямо, как в президиуме. – Сименон – это… Это вы не представляете! Когда я… Я всю жизнь… Всегда и вообще.

– А как он писал! – прошептала Соня Сумкина, физически ощущая, как остывают в прохладной сметане караси. – Боже мой, он писал почти как Мольер. Это непостижимо!

– О, да! – торопливо воскликнул Жорж Пальцев, думая о том, что, если густая сметана упадёт на брюки, – труба дело. – Это непостижимо, на все времена. Так писать – это феноменально!

– Это волнительно – выдохнула Клава, у которой были красиво говорящие подруги в местном театре. – Я преклоняюсь перед Сименоном.

– Евтушенко ещё есть, – напрягшись, выдавил Гога и мысленно съел верхнего карася. – По телевизору видел. Тоже пишет.

– А Есенин! Вы помните Есенина? – закричала Соня Сумкина, которой показалось, что Гога уже потянулся к мельхиоровому подносу. – Он столько написал! Это изумительно, восхитительно и поразительно! Это выше моих представлений! Это…

– Конечно, помним, сказала Клава Попрыгасова и смутная тень воспоминаний пробежала по её лицу. – Ах, Есенин… Кудрявенький волос – на пробор.

– Тьфу, – обиделся Жорж Пальцев. – И это разговор о прекрасном! Ну при чём тут волос, когда мы беседуем о литературе? Всегда найдётся кто-нибудь, который испортит любую замечательную беседу…

– А ты сам… – тоже обиделась Клава. – Ах, Сименон, ох, Сименон… Наверное, потому, что он тоже Жорж…

– Костей в нём, конечно, побольше, чем у коровы, – сказал наконец Гога Марцепьян и, тщательно подумав, взял самого толстого карася.

– Вечно ты, Гогочка, невпопад, – сказала Соня Сумкина и взяла чуть поменьше, – только бы поесть тебе… Никакой внутренней культуры.

– Гогу, честное слово, хоть не приглашай, – подвела итог эстетической беседы Клава Попрыгасова.

И все с удовольствием налегли на карасей.

Село Кукуево

Зима. Актуальная тема.

В прошлом году в январе поехал я километров за 20 от дома с хорошей видеокамерой поискать место для съёмки клипа на новую песню. Нужна была степь,

ровная как тарелка, а в степи одинокий куст большой или дерево. Я в эти края летом часто мотался с соседом вроде как рыбу ловить. Маленькую. Большой тут и не было сроду. Нам рыба сама была по барабану. Ехали просто душу отвести от крестьянских удовольствий. Поматериться без слушателей на бережку, новостями друг друга по горло присыпать, лапши по полкило на уши налепить каждому. Короче – отдохнуть по мужицки ездили. Рыба почти не ловилась.

Вот я, значит, врезался капотом в первый же занос степной и понял, что кадр свой не найду уже, поскольку хоть и хороший у меня джип, но он не вертолет-таки, потому взмыть над сплошным сугробом, почти до капота ростом, не взмоет. Поехал по какой-то колее от тяжелого ЗиЛа, который, заметно было, не заблудился, а путь сокращал. А куда – пёс его знает. Сколько бывал здесь летом – не помню, чтобы километров на сорок туда-сюда хотя бы коровник какой стоял.

Потом колея нырнула в неглубокий лог, а когда мы с ней вместе вывалились на бугор, я посмотрел направо и обалдел. Примерно в километре от меня жила сказочная деревенька, которую явно старик Хоттабыч живописно наколдовал минуту назад. Летом я болтался по разным озёрам всё время в этих краях, но никакой деревни не видел. А может просто ездил ниже этого бугра. Оттуда не видно.

Я заглушил движок, достал свою электронную сигарету, заполнил салон ароматным паром со вкусом кубинской сигары, и стал издали влюбляться в крохотный поселочек.

Строили его, видно, в год по домику, причем кому где нравилось. Потому получился он как солдат-первогодок, который по учебной тревоге надевал на себя за 45 секунд всё, но не туда, не так, не успев ни портянки толком намотать, ни исподнее гимнастеркой прикрыть.

Всё в этой деревеньке рассказывало издалека мне о том, что надуло её сюда не очень добрым ветром. Раньше такие поселения назывались – выселки. Съезжались в них и строились впрок люди, негожие в прежних своих сёлах, деревнях, аулах и городках. Проще говоря, выселяли их. Каждого по своей провинности или неуживчивости. К ним же прибивались и «откинувшиеся» на волю зэки, пожелавшие жить нормально.

Вот все они и вышивали импровизацией на пустой, свободной земле несуразные, но самобытные узоры нового житья-бытья и медленно пропадали тут, подрабатывая как придется в других местах, где бывают работа и деньги.

Попроси любого хорошего архитектора спроектировать подобную деревеньку – ни черта он подобного не сваяет. Это можно сделать только случайно, причем не понимая, что получится в конце.

Я достал из кофра камеру. В неё кроме видеоблока был вмонтирован очень неплохой фотоаппарат. Ни красок, ни кистей у меня с собой не было. Потому будущую картину свою я снял на фото. Снял с того самого бугра, который и подарил мне такой сюжет для картины.

Потом по ЗиЛовской колее продолжил месить сине-белый, липнущий к колесам снег. А колея сделала длинный замысловатый зигзаг вокруг каких-то больших древних камней-валунов. Они, видно, вросли в землю в очень старые времена и с ней срослись -сроднились так, что и археологи вряд ли угадают – какая сила их сюда прикатила или скинула..

Как я и думал, вывела колея на улицу этой деревеньки. Я доехал до середины улицы, приткнулся к столбу, несущему электрические провода, и заглушил мотор. Изнутри поселок выглядел грустно. Плохие дома, уродливые заборы, дворы, засыпанные сероватым от печной сажи снегом, и всякая рухлядь, пробившаяся на воздух из-под снега.

Тут же обозначили своё большое количество разноголосые собаки, унюхавшие мою машину. А ещё через минуту открылась калитка полусгнивших ворот и из неё выкатился маленький толстый мужичок при бороде и усах. Одет он был в стеганую безрукавку, надетую на фланелевую клетчатую рубаху. Мужичок подошел ко мне как к старому другу , которого утром уже видел, и, не здороваясь, сказал:

– Ну, чё?

– Чё в смысле – чего надо? – спросил я. – Да ничего не надо. Заплутал малость. Случайно к вам заехал. Теперь вот думаю, как побыстрее до трассы добраться.

– А-а…– зевнул мужичок и протянул руку – Николай. А ты кто? За самогоном пришел? Сколько надо? Есть первач по пятьсот тенге пол-литра. Есть простой – тот по триста.

– Не, самогон не надо, – я завел мотор. – Так как побыстрее от вас на трассу выскочить?