Я твой день в октябре

Лёха аккуратно приземлил Злату, не отпуская, и разглядывал её с такой счастливой улыбкой, будто самый долгожданный и не имеющий цены подарок явился от его доброй судьбы.

– Па-па! – сказала дочь и засмеялась. – Папа!

– Ладно, вешай сумку, идем на кухню. – Лариса Степановна подхватила внучку и пошла с ней на звук потрескивающего масла под котлетами на сковороде.

– А Надя? – Лёха разулся и пришел на кухню.

– Она лекцию ведет. Последняя пара. Через час дома будет. – Теща налила ему чай, поставила вазу с конфетами и вафлями.

– Как у тебя дела, маленькая? – задал самый тупой вопрос Лёха. Потому, что ещё не знал, о чём надо говорить с полуторагодовалым дитём.

– Халасё, – ответила дочь и сама полезла к отцу на колени.

– Ты руки вымой, Алексей. Или лучше душ прими, – сказала тёща. – Маленький ребенок инфекции ловит моментально. А вагон твой был на сто процентов сальный и грязный. Любую заразу ты сейчас можешь тут разбросать. Иди мойся.

Лёха долго искал в своём шкафу свой спортивный костюм. Но нашел. Он был вчетверо сложен. Год пролежал, а потому выглядел так, будто его весь погладили «в стрелочку», которая извивалась и по рукавам и по спинке, не говоря о брюках. На них было две «стрелки» вдоль и три – поперёк.

Переоделся и нагнулся, чтобы поднять упавший почти под кровать ремень.

Он его ещё и взять не успел, как заметил почти рядом с бляхой перламутровую перьевую авторучку. Поднял. Оглядел с разных сторон и быстро понял, что видел её уже не раз. На колпачке перед самым зажимом светилась красная лаковая точка. Эту ручку хороший приятель Лёхин Володя Кирсанов, корреспондент районной Лесовской газеты, к которому они с Надеждой несколько раз ездили отдохнуть на красивом лесном озере и порыбачить, купил в Москве. Он туда ездил репортаж делать с ВДНХ. И привез её издалека потому, что ручек с паркеровским пером в Зарайске и области ни у кого, кроме высокого руководства не было.

– Ни хрена так, – вслух сказал Лёха. – А говорят, что чудес не бывает.

Он сунул ручку в карман гимнастерки, повесил её и галифе с тельняшкой в шкаф и пошел в душ.

Жизнь гражданская, похоже, началась с неожиданностей. От которых Лёха в армии отвык, потому как там неожиданности были только служебные.

– Забавно, – подумал он и стал крутить краны, добывая себе почти горячую воду. – А, может, ручка просто очень похожа? Может, из обкома она?

С этой мыслью он за полчаса и отмылся от всей скверны, налипшей на него после неминуемого дембеля.

Непривычно чистый вышел из ванной Лёха, поскольку армейская баня была только раз в неделю по четвергам, а всю неделю приходилось в ротном умывальнике холодной водой слегка освобождать туловище от пыли и грязи Они липли к поту на тренировках и в рукопашных боях на плацу, забивали поры после стапелей и ползанья на пузе в коридоре из «колючки», во время перехода вброд грязного глинистого котлована при полном боекомплекте, который тянул на дно, и от глины приходилось толкаться коленями, руками ли прикладом карабина СКС. Так что, с полны кайфом, почти продирая шкуру до дыр жёсткой лохматой мочалкой, Лёха помылся, считай, впервые за год. Вышел он в костюме своём спортивном, изрезанном глубокими полосами-вмятинами от долгого лежания под гнётом других шмоток, понимая неожиданно, но верно, что настоящий дембель пришел только сейчас. После ядрёного душа домашнего и размещения красных от горячей воды ступней в коричневые махровые домашние тапки.

– Я Игнату Ефимовичу позвонила, – доложила тёща. – Сказала про тебя. Он подойдет сейчас на пять минут. Рабочий день-то ещё не кончился.

– А оно прямо так невтерпёж меня увидеть? – засмеялся Лёха. – Я и вечером дома буду. К родителям только сбегаю, чтоб увидели мои целые руки с ногами. Минут на пятнадцать всего.

– Так ты подожди. Надя ведь тоже сейчас придет. Вот-вот, – тёща что-то раскладывала на столе, звеня серебряными ложками. – Иди пока перекуси слегка. Ехал-то почти трое суток, да?

Выпил Алексей чаю с печеньем, засыпал в рот две пригоршни изюма, а красную рыбу и бутерброды с икрой черной вроде бы как просто не заметил. Изюм разнообразный, белый, янтарный и тёмно-фиолетовый был всегда на кухне Альтовых, и традиция эта, естественно, плавно перетекла и в дом Надежды.

Звонок в дверь подкинул Ларису Степановну со стула и ничего по поводу бутербродов сказать она не успела, хотя видел Лёха, что хотела.

– Ну, Алексей батькович! Ну, прямо гренадёр! Выправка, стать, плечи пошире стали, лицо строгое, бойцовское! – Игнат Ефимович пожал Лёхе руку крепко, с приятным мужским прихватом. – Поздравляю с возвращением. Готовься. Послезавтра, в субботу не планируй ничего. Едем на дачу. Отметим увольнение в запас и готовность твою к гражданской жизни. Нет возражений?

– Мои родители едут? – спросил Лёха.

– И родители, и Андрей да Илья с женами. И маленькие дети поедут, ясное дело. А ещё Исаак мой. Эйдельман с супругой. Ничего?

– Отлично! – Алексей Малович ещё раз пожал тестю руку. Тоже покрепче. И

Игнат Ефимович ушел дорабатывать начальственный свой день.

– Надя-то когда вернётся? – Лёха закинул в себя ещё пару щепоток изюма.

Лариса Степановна глянула на часы.

– К семи примерно. Через полтора часа.

– Ну, тогда я на скорости к мамане с батей сгоняю, – Лёха обулся в кеды. – Я им тоже не сказал когда вернусь.

Бежал он быстро. Не замечая уже цветущих яблонь, слив и ранних цветов майских. Кто-то с ним поздоровался раз пять за всю дорогу. Он отвечал, не видя никого, и наконец долетел до серой родительской бетонной пятиэтажки.

В дверь не звонил, а поскрёбся как кошка. Только ногти его нужного шума не произвели. Но мама всё равно услышала.

– Кто там? – осторожно спросила она, взявшись за дверной ключ.

– Гвардии рядовой сто тридцать седьмого парашютно-десантного полка Алексей Малович. Прибыл в распоряжение гражданской жизни по причине законного дембеля! – торжественно доложил Лёха.

Ах, сколько было обоюдной радости, поцелуев и слёз маминых, счастливых, которых она прямо-таки очень много сберегла за год для этой встречи. Она крутила сына вокруг его оси, щупала совсем уж железные его мускулы, гладила, поднимаясь на цыпочки, по голове и прижимала к себе, и говорила только одну фразу.

– Ну, слава богу, слава богу!

– Мать, ты мне-то оставь манехо радости потискать воина нашего! А то ты его сама-одна раздавишь и сделаешь то, что суровая десантная служба с ним не смогла сделать: сломаешь на фиг! – батя втиснулся в прихожую, отодвинул маму и, крепко сжав Лёхины плечи, трижды поцеловал его в щёки. Так во Владимировке всегда встречали своих, которые по разным надобностям надолго оставляли родные места.

– Ну и чего? – отец был весело настроен. – Ты уже маршал или просто генерал? Без парашюта удалось хоть раз прыгнуть?

– Так мне за это генерала и дали! – подыграл Лёха. – У меня его и не было, парашюта. Я ж поздно приехал. Уже разобрали все. Так прыгал. Носовой платок над головой держал.

Отец засмеялся. Все прошли на кухню и сели вокруг стола.

– Ну, рассказывай! – мама приготовилась слушать, поставила локти на стол и подперла ладонями подбородок.

– Да чего рассказывать? – засмущался Лёха. – Отбарабанил своё и всё. Служилось легко. Всё там интересно и полезно. Но рассказывать, правда, нечего. Служба как служба.

– Ну, мы кое что почитали в «Красной звезде» о десантных войсках. В редакции подшивка есть. Я домой приносил. Так что мама за тебя очень сильно переживала, – отец подошел и обнял сразу и Лёху, и маму. – Она поняла из газет, что служба в ВДВ тяжелая и опасная.

– Да ерунду пишут, – улыбнулся Лёха. – На тракторе тяжелее работать, чем у нас служить. Ладно, не будем про службу. Я ведь гражданский человек. Могу о цветах говорить, о пляже на Тоболе, о жизни семейной. Но тоже пока нечего сказать. Надя вот только минут через пятнадцать с работы придёт. Так что, побегу я. А в субботу, тесть сказал, все поедем на дачу к ним. Там и отдохнём, и поболтаем. Лады?

– Ну, давай! – протянул руку батя. – Беги к жене и дочери.

Мама обняла его ещё раз от всей души и всплакнула легонько. От переизбытка чувств, конечно.

Прибежал Лёха в обкомовскую квартиру, отдышался минут за пять, а тут и Надежда пришла.

– Леший! – она повисла на шее Лёхиной. – Я так ждала. Ну, наконец-то. Больше никуда не отпущу. Ты хоть целый вернулся? Не сломал ничего, не вывихнул? Кормили хорошо? А Злату видел уже? Выросла, правда?

– Выросла,– Лёха заулыбался. – Конфетка, а не девочка. Меня узнала. «Папа» говорит.