Моя тюрчанка

Ширин будет зашибать монету в «Нострадамусе», съемщица – пропадать на какой-нибудь непрестижной работе, возвращаться только к ночи, на скорую руку перекусывать, принимать душ и грохаться спать. Я целый день буду предоставлен самому себе. Можно отрастить солидное обывательское брюшко, с чипсами и пивком зависая перед телеящиком. Или резаться на ноутбуке в видеоигры, примеряя на себя шапку супермена, уничтожающего полчища мутированных зеленых монстров.

К вечеру подтягивалась бы моя красавица, а следом – и наша безропотная съемщица. Мы с моей девочкой ужинали бы заказанным из кафе шашлыком, салатами «цезарь» и «оливье» и хрустящими французским булками. Запивали бы обильную трапезу морсом или ананасовым соком. А чего нам стесняться, если у нас водятся денежки?.. Моя милая отлично зарабатывает в «Нострадамусе», получая премии за рекордное число приведенных к колдунам и гадателям клиентов. Да еще и съемщица отдает нам половину своей зарплаты. Нам и в голову не пришло бы пригласить девушку к столу. Конечно, мы же отреклись от собственной совести!.. И нас не смущало бы, что на выделенной съемщице полке в холодильнике – только черный хлеб, пачка макарон и дешевые консервы «килька в томате». После сытного ужина мы садились бы у ноутбука и, включив звук на полную мощность, смотрели бы какую-нибудь мелодраму, сопровождая фильм язвительными комментариями и смехом. Нас не волновало бы, что мы шумим, мешаем уснуть съемщице, которой завтра с утра лететь на работу. Ничего – барышня не сахарная. И вообще – мы у себя дома.

Уж я бы давал съемщице на каждом шагу почувствовать, что она не у себя дома. После мучительной операции по удалению «опухоли»-совести – у меня бы это легко получалось. О, я бы ходил за съемщицей по пятам!.. Выключал бы за ней свет в коридоре: мол, нечего транжирить хозяйское электричество. Когда она стирала бы одежду в машинке, я бы с непроницаемым железным лицом напоминал, что воду тоже надо экономить: мы ведь платим за водоснабжение по счетчикам. И кстати: нельзя, нельзя загружать в машинку сразу много вещей. И порошок в машинку можно засыпать только дорогой, от проверенного производителя. А если, голубушка, ты испортишь технику – должна будешь заплатить за ремонт или приобрести нам новую стиралку. Когда бы съемщица – как-нибудь в выходной день – задумав устроить себе праздник, жарила бы овощи и куриные ножки, я бы подваливал на кухню и вонял бы, что, сковородка плюется кипящим маслом, и вся плита будет забрызгана; кому-то, мол, придется отмывать. Это притом, что мы с Ширин совсем не занимались бы уборкой. Мытье полов, полив цветка, поддержание порядка на кухне – все это мы постепенно, как бы ненароком, спихнули бы на худые плечи Золушки-съемщицы. Пока бедняжка чистит, скоблит и драит, мы гоняли бы кофе (от продвинутого бренда, а не такое «пойло», как сейчас) и смеялись бы, смеялись. Смеялись бы просто потому, что в биоценозе, называемом «постиндустриальная цивилизация» мы нашли свою экологическую нишу. Мегаполис – это джунгли из металла и бетона и из километров проводов. А чтобы выжить в джунглях, надо быть свирепым, как тигр, или вертлявым и подлым, как шакал.

…Я прижал пальцы к вискам, точно надеясь умерить гул, которым наполнилась моя голова. Фантазия на тему «что было бы, если б мы наплевали с высоты минарета на все моральные принципы и решили бы, что самое главное – быть крутыми, успешными и при деньгах» – вышла слишком яркой, и будто ослепила меня лучом прожектора. Мне захотелось заметаться, как и впрямь внезапно потерявший зрение человек.

Нет!.. Нет!.. Нет!..

Никогда мы с Ширин не станем такими, какими нарисовало нас мое воспалившееся воображение. Хорошо жить в покое и комфорте. Но плохо, когда здоровое стремление к бытовым удобствам перерождается в болезненную тягу к красивой жизни, к достойной фараонов роскоши, и когда деньги и то, что можно позволить себе за деньги, становятся для тебя главнейшей целью. Нет, нет!.. Нельзя из способных к естественному самоограничению людей превращаться в толстокожих аморальных свиней, которым все нипочем, лишь бы нажраться.

Моя милая ни за что не согласится делать червонцы на людских суевериях и страхах, на чьей-то средневековой убежденности в существовании призраков и домовых. Ведь когда мы только-только вышли из офиса «Нострадамуса» после длительной и какой-то сюрреалистической беседы с толстой Галиной Игоревной – моя девочка сразу сказала, что работать в этой морально нечистоплотной конторе не будет. Моя Ширин – не запятнанная грязью лжи душа, нежный ангел, который сам никого не обманет и который никогда не поймет, как идут на обман другие. Потому-то моя любимая и подступилась с осуждающими словами к курившим возле помойного контейнера хваленым сотрудницам «Нострадамуса» – к Сулеймановой и Натахе. У моей наивной гурии просто не укладывалось в голове, как эти две – приличные с виду – девицы могут ежедневно пудрить по телефону мозги десяткам людей (обращающихся в центр «колдунов» и «ясновидцев» от отчаяния и безнадеги) и при этом вполне наслаждаться жизнью.

А то, что мое разыгравшееся воображение подбросило мне насчет съемщицы-Золушки – вообще невозможно. Во-первых, нам с Ширин хорошо вдвоем. «Мой дом – моя крепость». Квартира – это наша пещера, в которой мы, как троглодиты от ледяного ветра и дождя, укрываемся от всех проблем и невзгод. Когда у нас в стенах повисает тишина – слышно, как тикают старомодные часы и как колотятся наши сердца. Нам с любимой не нужно присутствие постороннего третьего. Во-вторых, как бы жизнь ни прижимала нас к ногтю, нам пока рано превращаться в рантье и зарабатывать на хлеб с колбасой таким позорным способом, как «монетизация квадратных метров». В конце концов, я получаю инвалидскую пенсию, на которую мы не первый месяц кое-как перебиваемся. А моя милая вот-вот устроится на работу и тоже будет приносить в нашу общую копилку какую-никакую копеечку. Сдавать жилплощадь – это для дряхлых, высушенных, как таранька, бабушек и дедушек, которым не хватает на лекарства. Нам – молодежи со здоровыми руками и ногами – как-то стыдно пиявкой присасываться к кошельку квартиросъемщика.

И в-третьих – ни я, ни Ширин просто-напросто не годимся на роль арендодателей-квартирохозяев. Я нафантазировал себе, что буду навязчивой тенью следовать за съемщицей, выключать за Золушкой свет в коридоре, выносить девушке мозг по поводу жирных пятен на плите, расхода воды и т.п. Так и должен вести себя настоящий квартирный жук-хозяйчик. Но мы-то с моей любимой совсем не таковы!.. Мы слишком деликатные, чтобы изводить кого-то мелочными придирками. И сваливать уборку на съемщицу моя милая ни за что бы не стала. А сама бы выбивала пыль из ковров, протирала влажной тряпкой полы и отмывала бы плиту от жира. Нет, нет – из нас не выйдут брюзгливые алчные квартирохозяева!.. Если съемщица задержала бы плату за комнату, у нас и тогда бы не повернулся язык для решительного требования («гони наши деньги, коза!») или даже просто упрека.

Вполне вероятно совсем другое развитие событий. После всех наших мытарств любимая устроится то ли официанткой в кафе, то ли консьержкой в парадную элитного дома, то ли кассиршей в супермаркет. И на работе подружится с другой хорошей приезжей девушкой – тоже тюрчанкой, а может быть таджичкой, сибирячкой, калмычкой. Как-то приятельница обмолвится о своих проблемах с жильем: мол, снимаю угол в одной комнате с многодетной семьей – спать не могу от шума и гама, поднимаемых детишками, и от никогда не выветривающегося запаха стираных и нестираных пеленок; а теперь и оттуда выгоняют: соседи по подъезду пожаловались в полицию, что на лестничной клетке и в лифте часто сталкиваются с «подозрительными нерусскими». Тронутая бедой подруги, Ширин пригласит: «А пойдем-ка жить к нам».

Для этого моей милой даже не пришлось бы советоваться со мной. Она знает: я люблю ее, и одобрю какой угодно ее великодушный поступок. Если бы из-под расколовшейся земли явился сам великий и ужасный индийский бог смерти Ям, пророкотал бы, что жить мне осталось без года неделю и дал бы мне бланк, чтобы я записал свою последнюю волю, я бы поставил в пустом бланке подпись и отдал бы бланк моей девочке. Пусть Ширин сама напишет от моего имени все, что посчитает нужным – настолько я доверяю своей яркой звездочке.

Ни я, ни моя милая и не подумали бы брать с приятельницы Ширин деньги за проживание. С друзьями так не поступают!.. Мы бы складывали деньги в общую кучку, делили бы завтрак, обед и ужин на троих и жили бы почти коммунистической общиной – Томасу Мору и Роберту Оуэну на зависть. Спальню с широкой кроватью занимали бы я и моя девочка, а в маленькой комнате свила бы себе уютное гнездышко приятельница, которой мы помогли бы перевезти вещи с прежней квартиры.

Утро начиналось бы с кофе и бутербродов. Ширин и подружка птичками выпархивали бы на кухню под собственный веселый щебет. На щеках моей милой играл бы, наверное, алый румянец. Ночью она занималась со мной любовью. И потому теперь немножко стесняется приятельницы, которая могла слышать через стенку громкие стоны и вздохи моей красавицы. Две дружных восточных девочки, болтая о разных женских пустяках, резали бы хлеб, сыр и колбасу; а в электрическом чайнике тем временем кипятилась бы вода для кофе. Каким-то шестым чувством уловив, что бодрящий напиток уже налит в чашки, а двухэтажные «бутеры» разложены по тарелкам, на кухню подтягивался бы и я. За завтраком девушки продолжали бы свой разговор, не смущаясь особо из-за моего присутствия. Я бы смотрел на них и улыбался.

Потом Ширин и приятельница отправлялись бы на работу. Они забирали бы по контейнеру с обедом – золотистой жареной картошкой, салатиком из помидоров, огурцов и вареной куриной грудки. Я оставался бы ждать девушек. Коротал бы время за интересной книжкой, фильмом или, иногда, компьютерной игрой. Не забывал бы состряпать сытное кушанье – чтобы моим дамочкам было что положить в контейнер завтра.

Вечером возвращались бы девушки. Я радостно встречал бы их, как кот, выбегающий навстречу хозяину. Нежно обнимал бы и целовал мою Ширин, приветливо кивал ее приятельнице. Моя милая казалась бы мне распустившимся на ветке дерева прекрасным цветком, а подружка – зеленым листом, подчеркивающим красоту цветка. За ужином (жареные овощи, по сочной груше на каждого, плюс какие-нибудь простенькие сладости к травянистому зеленому чаю) девушки наперебой рассказывали бы, что было сегодня на работе. Я бы слушал, не пропуская ни слова, задавал бы вопросы.

После ужина мы все трое собирались бы у ноутбука и смотрели кино. Я заранее находил бы по нескольку мелодрам, фантастических триллеров, комедий, боевиков, чтобы девушки могли выбрать из предложенного мною списка киноленту себе по вкусу. Сегодня мы, затаив дыхание, следили бы за похождениями бравого, вроде Шерлока Холмса, детектива, распутывающего тайны полного привидений готического замка. Завтра – хихикали бы над не в меру пафосным героико-приключенческим фильмом, где вооруженные бластерами и лазерными винтовками бородатые дядьки-охотники на вездеходах гоняются по раскаленной пустыне за динозаврами. Послезавтра – индийская любовная драма на фоне Тадж-Махала. Еще на следующий день – лента в историческом жанре, про лукавую и страстную Клеопатру; горячие чувства под сенью пирамид и обилие постельных сцен, от которых моя девочка будет густо краснеть.

Но кроме фильмов у нас будут и более интеллектуальные развлечения. Может быть, шахматы?.. С блестящими от азарта глазами, мы будем стучать фигурами по черным и белым шестидесяти четырем клеткам шахматной доски. Сначала Ширин будет играть с приятельницей, а я с не неослабевающим интересом наблюдать; потом я буду «рубиться» с моей милой; и – наконец – приятельница моей девочки будет маневрировать слоном и ферзем против моих коней и ладьи.

А возможно – мы заразим подружку Ширин своей любовью к чтению вслух. Хорошо будет сидеть тесным кружком и передавать друг другу какую-нибудь захватывающую книгу – например, поэтический перевод «Махабхараты», где есть место описаниям грандиозных сражений, пронзительно-лирическим страницам об отношениях мужчины и женщины и отвлеченным философским рассуждениям. Каждый из нас должен будет с выражением, на распев, прочитать главу, прежде чем передать книгу сидящему рядом.

А в иные вечера девушки, заливисто смеясь (так журчит ручей или позвякивают маленькие колокольчики), будут закрываться от меня в комнате приятельницы. Пряча улыбку, я устроюсь с книжкой на кровати в спальне. Но вместо того, чтобы погрузиться в чтение, примусь гадать: о чем там шепчется с подружкой моя милая?.. Меня будет переполнять неподдельная радость оттого, что Ширин обзавелась приятельницей. Конечно, на первом месте для моей девочки – муж, т.е. я. Мы спим под одним одеялом, у нас нет друг от друга секретов, горе и счастье мы делим пополам. Но, наверное, каждая девушка, чтобы ощутить всю полноту жизни, нуждается в подружке.

Ширин и приятельница могут заплетать одна другой косы. Обсуждать сорта губной помады, тушь для ресниц и бритье «зоны бикини» – словом, такие вещи, в которые мужчине лучше не углубляться. Подруга будет рассказывать о своей невезучести на парней и, навострив уши, выслушивать советы моей милой. А моя девочка, с гордостью богатой собственницы, будет, в свою очередь, говорить обо мне, о наших отношениях; о том, как сильно я свою красавицу люблю. И, быть может, девственница-подружка примется с горящими глазами выпытывать у моей звездочки, что происходит за дверью нашей с Ширин спальни. Чуть смущаясь, опуская взгляд, моя милая не без тайного удовольствия расскажет о том, чем мы занимаемся в постели. Сначала откровения моей девочки будут обтекаемыми и расплывчатыми. Но любопытству приятельницы не будет предела. Так что Ширин, помаленьку входя во вкус, в подробностях начнет описывать ласки, которыми мы наслаждаемся каждую ночь. С губ моей девочки будет точно капать мед. Она с улыбкой поведает о том, как тает в моих жарких объятиях. Какое неземное блаженство испытывает – закрыв глаза и тихо постанывая – когда я покрываю ее огненными поцелуями, щупаю ей грудь, прикасаюсь ладонями к затвердевшим соскам. Моя милая шепнет подружке на ушко о том, как восхитительно ощущать себя слабой кошечкой в руках любимого мужчины. Выгибая спину и запрокидывая голову, уступать напору возлюбленного.

Приятельница будет слушать мою девочку с жадностью, боясь пропустить хоть слово – как прилежная ученица внимает гуру. По телу подружки Ширин будут точно пробегать электрические волны, от которых девушка вся покроется «гусиной кожей»; станет потягиваться в истоме. Приятельница моей милой будет мечтать сама попробовать те сочные плоды, о которых узнала от моей любимой.

Потом девушки спохватятся, что времени уже много – дело к ночи – и что я, наверное, заскучал. Подружка, хихикая, сделает моей милой красивую прическу, нанесет на губы Ширин помаду, а на ресницы – тушь. И такую, готовую к любовному сражению, отправит мою девочку ко мне. Приятельница уверена будет: я и моя милая, прежде чем уснуть, час или полтора проведем во взрослых утехах. При мысли об этом, у подружки Ширин загудит огонь в жилах, а мозг перегреется от безумных фантазий. Девушка будет с нетерпением ждать следующего вечера, чтобы подробно расспросить мою красавицу, насколько я был темпераментным в постели …

Я улыбнулся собственным мыслям.

Насколько легче было вообразить, что моя девочка забесплатно, просто по доброте души, поселит в пустующей комнате подругу – чем что Ширин будет лопатой грести червонцы в жульнической конторе «Нострадамус для вас» и чем что я буду по пятам ходить за съемщицей (еще и отсчитывающей нам деньги) и капать бедняжке на мозги, что, мол, надо экономить на воде и свете.

Все потому, что у моей любимой – нежное, отзывчивое сердце. Что она никогда не пойдет по головам. А, наоборот, протянет руку, чтобы помочь ближнему выбраться из придорожной канавы. Все терпящие муки живые существа, от уличного блохастика-котенка до собирающего бутылки и металлолом одинокого старичка – вызывают у моей милой чувство сострадания, как у буддийской святой. Я, конечно, в гораздо большей степени индивидуалист и эгоист, но – по мере своих скромных сил – стараюсь быть достойным своей сострадательной девушки.

Впервые увидев ее за прилавком в бистро, я полюбил ее талию, тонкую, как стебелек цветка, алые лепестки губ, блестящие агатовые глаза, черные полумесяцы бровей, волнистые темные волосы. Но с каждым нашим разговором или даже просто контактом, за который мы едва успевали сказать друг другу «привет», передо мною приподнималась завеса и над внутренним миром Ширин. Так что я смело могу заявить: я полюбил не только тело – но и нежную душу моей девочки. Когда моя милая обнаженной легла со мною в постель, когда я впервые прикоснулся губами к напоминающей жасминовые бутоны груди – тогда же моя звездочка распахнула передо мной и душу.

Боги редко бывают справедливы. Скольким хорошим, не скованным средневековыми предрассудками, приятным в общении барышням насмешники-небожители дали совсем заурядную, простецкую или, я сказал бы, «деревенскую» внешность?.. И сколько кругом красавиц – знающих магическую силу своей наружности – чопорных, заносчивых и продажных!.. За туфли модной марки, за обеды в фешенебельных ресторанах и за отдых в Гоа отдающихся богатеньким папикам, разъезжающим на роскошных авто.

Такой наклеившей на себя ценник развратной кралей Савелий Саныч и счел Ширин. Но господин «медведь» жестко облажался – получил от меня по морде. Его наглые «подкаты» только оскорбили мою девочку. Потому что – чего похотливый, грубый жвачный парнокопытный скот Савелий Саныч не мог, конечно, предвидеть – моя милая была исключением из всех правил. Неземную красоту райской девы Ширин соединяла с незапятнанным сердцем ангела.

На долю моей прекрасной тюрчанки выпали алчные родители, пытавшиеся за калым сбагрить дочь, как рабыню, жирному старику ишану; бегство на чужбину и вытекающие отсюда проблемы с документами и работой; наконец, еще и беспомощный, психически больной возлюбленный. Так что боги и тут оказались несправедливы. Но тот, кто следует голосу собственной совести и для кого честь – не пустой звук, тот в силах подняться над враждебностью Вселенной или, если угодно, сверхъестественных сил. Если судьба так и будет ставить нам подножки, если агрессивное государство со своей похожей на гестапо миграционной полицией, и лицемерное общество, видящее в несчастных мигрантах чуть ли не бесов с хвостами и рогами, не дадут нам жить тихой и спокойной жизнью – мы будем знать, что делать. Пусть не жизнью, так смертью своей мы распорядимся сами. Приняв по пачке – т.е., больше всякой нормы – сильнодействующих снотворных таблеток, мы сбросим с себя собственную плоть, как старую одежду. А наши души растают, как утренняя дымка.

По правде, мне страшно умирать. При одной только мысли о небытии у меня трясутся поджилки. Я впадаю в ступор, как пасущаяся на лужайке антилопа, до которой из чащи долетел львиный рык. Но ради любимой я преодолею какое угодно гипнотическое оцепенение. И, за руку с милой, ступлю навстречу распахнутой пасти черной бездны.

Говорят: к хорошему быстро привыкаешь. Средней упитанности обыватель, видящий идеал в высокопоставленном бюрократе, в преуспевшем олигархе или в своем боссе, «хорошим» назовет виллу на побережье Мраморного моря, яхту, персональный двухэтажный гараж, заставленный джипами и лимузинами, стайку содержанок и личного повара. Мол, если для тебя стало нормой опустошать на завтрак миску красной икры с французской булкой вприкуску, то возвращаться к гречке с молоком или к макаронам с тушенкой покажется тебе невыносимым. А для меня единственное хорошее, что было в жизни – это Ширин, это наша любовь.

Благодаря моей девочке я переродился, как зеленая гусеница вспархивает легкокрылой бабочкой. Впервые я узнал, что на свете можно заниматься чем-то иным, кроме как жалеть себя, глядя на кривые деревья под окном. О, я испытал, что такое «любить» – отражаться в другом человеке; причем, этот другой (вернее, эта другая) становится для тебя дороже и важнее, чем ты сам. Я прочувствовал, что значит заботиться о ком-то. Именно ради моей милой, я – замшелый трухлявый пень – сдвинулся с места, попытался вернуть себе дееспособность. Я надеялся: восстановлю право распоряжаться унаследованной от родителей жилплощадью по своему усмотрению – и пропишу Ширин. Пусть у меня на первый раз ничего не получилось, но я не принял обратно положение пня.

Да. К хорошему привыкаешь. Жить без милой – для меня немыслимо.

Если бы моя девочка умерла бы от болезни или под колесами автомобиля, я бы еще остался жить. Потому что понимал бы: Ширин хотела бы, что я жил. Я хранил бы память о любимой. Каждую неделю приносил бы на могилу милой цветы. Но дела обстоят иначе: моя красавица замышляет самоубийство. В самом деле: если с пропиской и работой ничего не выгорает – что тогда остается?.. Само общество, не принимающее нетрудоустроенную мигрантку с просроченной визой, толкает Ширин за роковую черту. И я буду величайшим трусом, животным, волочащим по полу собственные кишки полураздавленным тараканом – если не переступлю эту черту вместе с возлюбленной.

Продолжая после суицида моей милой серым дымом коптить небо, я не мог бы и чашку чая выпить спокойно. И днем, и ночью – как орел печень Прометея – меня клевало бы осознание того, что я предал свою Ширин. Моя девочка убила себя, а я по-прежнему дышу. Получается: я попользовался ею, насытился ее ласками, а потом вернулся в исходную точку, как бы к тем дням, когда я не знал мою милую, будто и не было ничего. Нет!.. Нет!.. Нет!.. Воспоминания о каждом нашем поцелуе, о каждом стоне, сорвавшемся с нежных губ Ширин во время интимной близости, будут жечь мне душу каленым железом. Рядом с любимой я был, пусть и неудачливым, но борцом – старавшимся как-то защитить свою даму сердца от зол сего мира. После этого скатиться обратно в состояние унылой навозной кучи, жалкого инвалида, глотающего свои «колеса» и уставившего глаза в окно, на три горбатых дерева, было бы непередаваемо ужасно.

Захваченный мутным пенящимся потоком образов и мыслей, я то улыбался, то вздыхал, то прислонял пальцы к вискам. Так что милая, не без волнения, спросила:

– С тобой все нормально?..

– Д-да, – без особой бодрости отозвался я.

Мы по-прежнему сидели с ноутбуком на кровати. Кажется, мы перелопатили весь интернет. И в итоге откопали сайты пяти кадровых агентств, хотя бы с первого взгляда не казавшихся лохотроном. Что ж. Теперь эти агентства надо прозвонить. Моя девочка посмотрела на меня испуганной ланью. Губы моей милой чуть дрожали. Я положил руку ей на грудь: сердце Ширин бешено колотилось.

– Все будет хорошо, – тихо сказал я, обняв любимую за плечи и поцеловав между глаз. – Все получится. Смелее.

Я говорил: «все хорошо», «все получится» – а голос у меня предательски прерывался. Я должен был бы успокоить свою девочку: сказать, что не может такого быть, чтобы из пяти агентств нам не повезло хотя бы с одним. Если «доброе» (ага – «доброе», как император Калигула) расейское государство так прессует мигрантов, имеющих проблемы с визой, оно не могло не оставить хоть бы узенькую лазейку для тех иностранцев, которые изо всех сил стремятся жить и работать в Расее легально.

До встречи с Ширин я мало задумывался о том, в каком обществе живу. Мне было безразлично: воруют ли чиновники – как твердит молва – или нет; человечные у нас законы или каннибальские. Но приведя в дом красавицу-тюрчанку, я впервые – причем носом к носу – столкнулся с тем, что наше «суверенное», «демократическое», «социально-ориентированное» государство ведет тотальную войну против «не граждан», «инородцев», «нерусских», «не славян», «гастарбайтеров». В этой войне задействованы миграционная полиция, а также вооруженные хитро составленными кодексами судейские крючки, как на конвейере штампующие решения о депортации того или другого «человека второго сорта». А главный союзник госструктур – это нарастивший жирок и сало благонамеренный обыватель. Хоть я и жил до сих пор одиноко, а был в курсе соответствующих историй. Когда весь из себя добронравный папаша звонит в полицейский участок: «Алло. Офицер?.. У нас тут возле подъезда часто ошивается группа нерусских, смуглых. Вы у них проверьте паспорта и визы. А то мне неспокойно: у меня дети во двор гулять ходят…»

Расея гнобит и топчет мигрантов. Делает их пребывание на чужбине нестерпимым. Но обойтись без них не может. Я ни разу не видел мусорщика-расеянина. У переполненных хламом контейнеров возятся облаченные в синие комбинезоны и оранжевые жилеты тюрки, таджики и кавказцы. Среди кассирш в супер-, гипер- или минимаркете – тоже редко заметишь расеянку; дамы из-за Волги или Урала, с берегов Каспия или из Ферганы – явно преобладают. Причем русская мадам, если таковая все-таки торчит за кассой, крайне недовольна своим положением. Она уверена, что достойна большего, чем изо дня в день долбить по клавишам кассы. Хотя бы зарабатывать на акциях какой-нибудь транснациональной компании. В то время, как коллеги – тюрчанки, таджички, сибирячки, кавказки – рады возможности работать в помещении, под крышей, а, скажем, не раздавать и в снег, и в дождь рекламные листовки у подземного перехода. Быть кассиршей – пусть это и ответственная работа с деньгами – куда лучше, чем уборщицей, которая, несмотря на резиновые перчатки, портит кожу рук химическими порошками; или чем официанткой – обязанной весь день грациозно парить между столиками и не сметь присесть.

Моя девочка склонила голову ко мне на грудь. Одной рукой я обвил любимой талию, а другой – гладил густые длинные волосы милой. Я понимал Ширин. Она ничего не просит у судьбы – только работы с какой-никакой зарплатой и продления визы. Моя девочка готова быть кассиршей, официанткой, промоутером или техничкой. Но сейчас устала, и оттого не решается сделать следующий ход в шахматной партии жизни – начать звонить по кадровым агентствам. Не знаю, сколько мы так просидели. Я крепко обнимал любимую и прислушивался к ее дыханию. Она чуть посапывала, точно во сне. Наконец – аккуратно освободилась от моих объятий, выпрямила спину, поправила непослушный локон и сказала:

– Будем звонить.

Лицо моей девочки сделалось хмурым, непроницаемым, холодным. Ширин закусила губу, как бы готовясь ринуться в бой. Подняла телефон – и набрала номер первого агентства (как всегда, включив громкую связь, чтобы и мне был слышен разговор).

– Алло, алло, – после нескольких долгих гудков откликнулся довольно мелодичный женский голос.

– Это кадровое агентство?.. – спросила моя милая.

– Да. Это кадровое агентство «Альфа-бета», – откликнулась дамочка из трубки. – А вы ищете работу?..

– Да.