Восхождение к власти: день гнева

– Простите, я даже не знаю, кто эти девушки,– с недоумением отвечает Маритон, где непонимание термина виднеется даже в глазе, лишённом плоти. – Я ж прибыл с… не из Рейха и не из Этронто. Не понимаю. Слышал что-то похожее, на то, что вы говорите, но знать не знаю.

– Правда? – более легко заговорила Изабелла, без обвинительного тона. – Простите, я думала, вы из местных или тех, кто жил в южной части города. Вы, как-то забыли об этом упомянуть… а теперь извольте, мне нужно идти.

– Прощайте.

– Удачи вам, молодой человек.

Маритон остался один во дворе, откуда открывается прекрасный вид на широкую площадь, доказательство монументальности Империи Рейх и её могущества. Только перед зелёной изгородью высаженной рядом декоративных кустарников и газоном, идёт широкая дорога, которая берёт площадь в кольцо. Однако пустынность её несколько удивляет Маритона, а также устаревший способ использования. Подойдя чуть ближе к ней он не видит грав-линий, готовых поддерживать гравитационный транспорт. Асфальт, по которому колесят и разъезжают автомобили эпохального типа, родившиеся настолько давно, что эти времена мало кто вспоминает.

Пройдя дальше и повернув налево путь мужчины, пролегает по широкой улочке, которая утопает под эпической высотой построек. Двадцать, тридцать этажей и даже сорок – таков средний рост города, а устроение таких зданий-исполинов, серого цвета, с государственными гербами и штандартами, прямиком возле улиц во многом закрывает солнце, повергая в царство вечной прохладной тени промежутки меж построек.

«Я помню фотографии и отчёты» – твердит в уме Маритон, видя огромной различие того, что было до Империи и что стало после утверждения власти Канцлера. Руины, средь которых полыхала война, сменились на жилые постройки и красивые здания государственной и духовной власти; орды нищих и бедных стали армией рабочих, которым власть и мелкое предпринимательство платит монету, обеспечивает пищей и жильём. Всё вокруг преобразилось с тех пор, как сюда пришла Империя, что удивительно для возрождающегося региона.

Продвигаясь быстрым шагом по улице, чеканя о камень и брусчатку каблуком звонкий стук, уходящей на километр ровно вперёд, он видит, чем стал город. Если фотографии полугодовой давности и отчёты агентов рассказывали об этом месте, как об убогой дыре, забытой Богом, то сейчас это набирающий мощь экономико-политический центр, с растущим населением и довольным населением. Но у всего есть своя цена…

Маритон невольно обращает взгляд на правую сторону просторной улочке, где его привлекает глубокая и вдохновенная речь. На небольшом возвышении, представленном трибуной из дерева на каменной платформе, вымощенной мрамором, стоит высокий человек в одеждах католического священника. Чёрная дзимарра отлично выстирана, не грязна и отглажена, строгий образ священнослужителя, и солдаты возле него только подогревают интерес к происходящему. Человек тридцать мирян заворожённо слушают речи священника, воспринимая их в полном объёме.

– И будете вы теперь верны Канцлеру, как и служите Господу нашему, Иисусу Христу! – фанатично выкликает церковник.

– Верность навсегда! – почтенно повторяет толпа людей и с каждой минутой к ним всё больше подходит народу, дабы услышать истинное слово веры от представителя истинного Бога, как утверждает Католический Комитет Духовности.

– Во имя Его, мы построим новый мир, с новым порядком и опрокинем всю поганую либеральщину, выжигая её с проклятой демократией, ради грядущей праведности, стабильности и верности Богу, Канцлеру и отечеству!

В этих словах Маритон находит обратное отражение имперской власти. Допуская до управления государством Комитет, как отдельную ветвь власти, правитель желает наступления диктатуры с монархическими элементами тоталитарного типа. Всё это выливается в религиозные чистки, устранение неугодных, запрет большинства литературных произведений, воспрещение партий и политических движений, создание жёсткой бюрократической структуры – всё это становится типичным явлением для граждан Рейха.

– И запомните, как говорил один из великих духовников стародавних времён «Демократия в аду, на Небе царство»! Так будем же достойны Царства Его, уподобившись на земле правлению небесному! – окончил проповедь священник и в сопровождении солдат спешит уйти прочь с площади, скрываясь под сенью исполинских жилых домов.

Маритон, продолжая движение по широкой украшенной вьющимися на ветру серыми гербами, улице, видит в лицах некоторых людей недоумение от происходящего и даже страх, но никто, ничего власти противопоставить не способен. Огнём, словом и мечом Канцлер утверждает веру в единого Бога и отвергает все ложные посулы из времён новых тёмных веков мира. Так в Этронто были уничтожены представительства остальных религий, а все политические движения, не соответствующие курсу Рейха, были выжжены.

– Ох, и где же демократы-революционеры? – спрашивает шёпотом себя под нос мужчина, продолжая всматриваться в образы города, вспоминая рассказы соседей.

Пав в когти Рейха, Этронто стал не только преображаться, но и меняться идейно, становясь более консервативным и монохромным в идеологическом поле, отдавая предпочтение подчинению государственной власти. Сейчас на широкой улочке расставлены лавочки, насаждения зелени, красивые рощи кустов и даже цветы высаживаются по краям, дабы радовать глаз, а где-то и были вкопаны маленькие деревца. Пару месяцев назад, средь тотальной разрухи тут толпами расхаживали «революционные люди» и творили что хотят, начиная от обычного грабежа, который подавался как «изымание остатков личного имущества во имя дела революции» и заканчивая насилием и убийствами, преподносившиеся как «акт революционной коммунистической справедливости». Сейчас этого нет, ибо Канцлер при захвате севера Этронто лично отдал приказ «всех коммунистов привести к полному равенству с землёй». А вместе с красноцветными были растерзаны и все остальные идеологические движения, начиная от умеренных зелёных и заканчивая революционными либерал-демократами, которые хотели попросить из города имперские войска и установить в Этронто высшую форму народного самоуправления. Нужно ли говорить, что армия Императора отчистила город и от них.

Пройдя ещё пару метров, Маритон заворачивает резко направо и оказывается лицом к большой деревянной двери, установленной на входе в одноэтажную, но широкую пристройку перед десятиэтажным домом, на которой красуется выжженное паяльником изображение одно единственного геральдического символа – католический крест, окружённый лавровым венком на фоне распахнувшихся крыльев.

«Будьте осторожны, испивая вина, следите за моральным обликом себя и нации» – выгравировано под символом. Не поняв, что это значит, мужчина смотрит на здание и видит на серой бетонной стене прибитую белоснежную табличку, на которой чёрными цифрами написано – «129-09».

Отворив дверь и пройдя внутрь, Маритон видит томное помещение с сильно приглушённым освещением. Ароматы готовки и свежей выпечки, перемешавшись с запахами овощей и фруктов, да и вином, напоминают дорогой ресторан. Широкое, просторное и свободное пространство наполнено круглыми столиками с домоткаными скатертями, привезёнными как будто из деревенской корчмы, и деревянными стульями, с плетёной фактурой стульев, а роль освещения тут выполняют четыре окна, прикрытых шторами бардовой расцветки и пара светильников, поливающих пространство тусклым-тусклым светом.

– Маритон, сюда. – Слышится воззвания откуда-то справа.

Подойдя к источнику голоса, мужчина садится на третий свободный стул и окидывает взглядом двух других парней.

– Здравствуйте. – Протерев неживой глаз, здоровается человек из Варси.

– Приветствую. – Сказал черноволосый мужчина, с аккуратно подстриженной бородкой, и помытыми волосами; его тело укрывается чёрным костюмом, черты которого мало различимы в такой темноте.

– Ну, привет, – произнёс другой человек, на вид чуть пожилой – серый, уже седой волос убран назад, щёки украшает серебристая щетина, тёмными глазами расцветки на стыке зелёной и серой он уставился в бокал с вином, а торс под серой военной шинелью на пуговицах, и суровым, холодным голосом переходит к вопросу. – Как ты, сынок, в порядке?

– А что?

– Просто думаю, подходишь ли ты с твоим пороком к этой службе? – обхватив бокал жилистыми пальцами, седой мужчина отпил вина. – Ты же понимаешь…

– Да, – и выдержав паузу, Маритон обратил лик к другому парню. – Флорентин, ты лучше в этом разбираешься…

– Что именно? – спросил человек в чёрном с проникновенным взором глаз смотря на Маритона.

– Там… у двери… нет, на двери я видел крест и лавровый венец. Что это значит? И надпись странная.

– Это? Так это пометка Католического Комитета Духовности, что это место должно соблюдать особые моральные правила, а надпись говорит, чтобы посетители не предавались греху пьянства.

– А почему так? И что за правила?

– Такова была воля Канцлера, чтобы все заведения не во владении государства, которые дают пищу и воду, находились под особым моральным надзором и не содействовали становлению хорошего морального облика народа Рейха, – с гордостью поясняет Антинори. – А правила довольно просты – не допускать алкоголизма, не брать много денег за еду, не давать людям объедаться, не допускать шумных веселий и пустого празднества и следить за моральным обликом и пресекать всё, что не соответствует поведению, указанному в Писании.

– Как интересно, – чуть недовольно вымолвил Маритон и мысленно продолжил. – «Рейх, пытаясь уничтожить новый Вавилон, пытаясь выйти из новых тёмных веков, построит страну особого морального режима. Остаётся надеяться, что это будет не тюрьма народов».

– Похоже, тебе не нравятся эти нововведения, мальчик, – надменно заговорил вполголоса другой мужчина. – А ты знаешь, что раньше тут было?

– Нет.

– Раньше, в этом самом кафе, где сейчас разливают хорошее вино, находился «революционный коммунистический отдел предоставления удовольствия».

– Ох, а проще.

– Иначе говоря, коммуняки, тут позволяли людям упиваться копеечным метиловым спиртом в доску, и вдогонку накачивали наркотой. Когда экономика города откинулась, и он развалился на два куска, та, что по коммунистечнее решила, что если население будет довольствоваться лишь низшей похотью и желанием обдолбиться, то управлять им будет легче, как стадом скотины. Да и восстание оно не подняло бы.

– Так к чему это?

– Комитет, – ввязался в разговор Флорентин. – Вместе с Императором решили, что каждый город, входящий в Рейх будет повиноваться правилам морали, чтобы народ не стал подобен зверям. Пойми, Империя желает просветить население, избавив от потакания животным инстинктам.

– И сократить ту часть, которая не хочет этого.

– Они сами противятся. Кусают ту руку, которая решилась поднять из пепла этот чёртов мир, и восстановить его из руины, – недовольный и суровый голос седого мужчины показался Маритону не проявлением злобного характера, а результатом неспокойной жизни.

– Хакон, слишком тотально.

– Знаешь, я ещё в бытность свою обычным наёмником воевал на юге. Среди гнилых трущоб, полуразрушенных городов и утопая по колено в крови и дерьме мы сражались против кошмаров, выведенных ручными учёными гнилого богатого люда. Затем под знамёнами Империи, под командованием Джузеппе Проксима я сражался в захолустьях и видел, людей похожих на живых мертвецов. А в Риме мы познали ад. Там я попрощался со многими собратьями по оружию. Сам Первоначальный Крестоносец об этом сказал так – «Огромный город, который умирал под тяжестью собственного разложения, встретил нас жалким сопротивлением червей, которые его сжирали».

– И что же после Рима?

– А после него, когда от моей роты осталось всего ничего, я присоединился к вспомогательному отделению «Серых Знамён» при полку «Коготь Орла». Знаешь, когда мы сюда пришли, граф южной части города увидел в нас надежду и присоединился без боя. Не суть важно. К чему же я сейчас вывалил на тебя комок этих воспоминаний, спросишь ты. Я хочу, чтобы ты понял – под дланью Империи Рейх будет всё больше городов, но она несёт свет прогресса. И в составе Рейха каждый город, каждый человек должен будет соблюдать правила морали, чтобы не впасть в дикарства. Это и есть прогресс.

«Прогресса… обычно после тёмных веков идёт средневековье, а это прогрессом не пахнет» – иронизирует Маритон, не говоря этого.

– Ладно, я вас понял, единая Империя – благо для всех. Скажи Флорентин, как ты? Куда устроился на работу?

– На церковной службе при Монастыре Крестового Похода. Иначе говоря, я рядовой капеллан в войсках полка, который занял Этронто, – гордо заявил священник, сложив руки на груди.