Тайны Острова Санта Круз

–Нет…не сейчас…– она пошевелила обтянутой чулком ступней и сморщилась от боли.

Внизу у крыльца отыскалась её туфля. Каблук был сломан. Я помогла Катюхе надеть куртку, сунула в ее безвольную руку раскуренную сигарету, и принялась отбивать каблук у второй туфли. С размахом я колотила ей по асфальту, зло и со всей мочи разбивая неподдающийся каблук в щепки, пока он не отвалился. Катя молча курила; по её щекам опять потекли слезы.

–Давай, Кать, пошли, – сказала я, прикрывая волосами её расцвеченную скулу.

Она держалась молодцом, старалась идти прямо, но все же напоминала куклу, набитую ватой: словно из нее кто-то высосал все соки, и ничего не дал взамен. Идти ей было явно тяжело, и она крепилась из последних сил.

Дома, усадив Катюху в теплую ванну, я налила ей водки и заставила выпить. Она порозовела, тихонько поскуливая, стала ощупывать лицо.

– Точно решила, что в милицию не будешь подавать? – на всякий случай спросила я.

– На кого? – вдруг закатилась она смехом, – На хахаля бывшего?

Она с истерично, взахлеб смеялась, и никак не могла остановиться. Я протянула ей сигарету. У нее лязгали зубы, она долго не могла затянуться, а потом как-то разом вошла в ступор.

– Кать, Катюш?– позвала я.

Она снова заплакала, непонимающе глядя на меня своими прозрачными глазами:

– Я ему: Володечка, не надо, Володечка, не надо…

Она снова вскинула на меня глаза, потемневшие от злости:

– Динка.. какая же я дура, Дин…

Я тихонько сжала ее руку. Так лучше. Злая Катюха – это намного лучше, чем тряпичная безвольная кукла.

Стрелял в Пашку Катюхин «бывший хахаль» – Вован. Он был коренным пермяком. В Екатеринбурге Катюшка так и не поступила в университет и записалась на курсы бухгалтеров. Как оказалась, выбор она сделала отличный, и уже через пол-года получала во много раз больше выпускников филфака. В Перми, соседнем с Екатеринбургом уральском городе, от тетушки ей досталась «однушка» рядом с Центром. Переехав в Пермь, она тут же познакомилась с этим высоким, в хорошем прикиде, парнем, подсевшем к ней баре. Вован уже тогда был при деньгах, промышлял куплей-продажей и держал пару хороших ларьков у вокзала. Соображал он быстро, наркотой не злоупотреблял и ездил на пежо. Парень он был нежадный, и Катюшка вскоре стала носить самые модные сапожки и кожаные курточки. Одевал он ей согласно какому-то дворовому коду, так что даже в самые темные часы он могла смело щеголять в золотых сережках и норковых шубках, – без страха остаться с разорванными мочками и быть раздетой. Вован какими-то хитросплетениями помог ей выменять тетушкину «однушку» на трехкомнатную квартиру в соседнем доме, правда, бывшую коммуналку, требующую ремонта. Словом, из нас, пятерых подруг, Катюха одна жила, как тогда говорили, «на мази и в шоколаде».

Скучала я по ней ужасно. Вместе с Катюхой ушли в небытие совершенно бессовестные спектакли, которые мы разыгрывали с тем, чтобы попасть в её закрытую общагу в ночные часы, после дискотек или пирушек. Для этого мы зачастую подбивали на мелкое хулиганство моего знакомого врача на «скоряке», который хмурился, но соглашался нам помочь. Во время своего дежурства он подвозил нас к общежитию и включал все мигалки машины скорой помощи, чтобы сердитая дежурная тетя Фаня тут же прониклась важностью момента. Это всегда срабатывало. Катюха почти выносила меня, бледную и державшуюся за сердце, из машины и звонила в дверь. «Что, Дин, опять плохо?» – хлопотала обычно неприступная тетя Фаня, поддерживая меня за локоть и вызывая нам лифт. Как только дверь лифта перед ее носом захлопывалась, мы начинали безудержно корчиться и шипеть от смеха, закрывая ладошками рты, пока не въезжали на свой восьмой этаж. Там-то мы смеялись во всю глотку, без страха быть разоблаченными.

Скучая, я не раз приезжала к Катюхе в Пермь. Она мне выделяла отдельную комнату, и я бродила по бесконечным пермским паркам, выходила к Каме, как-то раз даже на речном трамвайчике добралась до прозрачных вод и песчаного пляжа курортного пригорода. Но главное, что я познакомилась с Катькиными новыми друзьями, и наши шумные эпопеи в ресторанах пермской Набережной волновали воображение оставшихся в Екатеринбурге подруг. Я тогда хорошо узнала Катюшиного Вована. В моих глазах он был откровенным бандитом, от которого следовало держаться подальше. Катерина же была влюблена в него, как кошка. «Я все понимаю, – говорила она мне, -ну ведь детей мне с ним не рожать! Ты посмотри, какой он сексуальный. Не мужчина – жеребец! Он же только прикоснется ко мне, у меня соски сразу набухают, вот так!» – и она, смеясь, показывала величину своих набухших сосков. Он и вправду был мачо, жесткий и самоуверенный, и именно поэтому я относилась к нему с неприязнью. Он, скорее всего, отвечал мне взаимностью. Я не раз ловила не себе его подозрительный взгляд, словно он не совсем доверял моей особе.

Со временем наши с Катюшей встречи становились все более редкими, – я встретила Дениса. Упиваясь своим счастьем, я рассказывала Катьке по телефону о наших восхождениях по Уральским горам, о сплавах по реке Белая в Башкирии, о красотах Сибири… Вся моя жажда приключений и новых встреч, ранее питаемая бесконечными тусовками и шатаниями по ночному городу, нашла новый и неиссякаемый источник в виде Дениса. Я его боготворила. Он, казалось бы, знал абсолютно все: он мог вывести по компасу в любую метель, проходил сложные карнизы на скалах… Ко всему прочему, он был потрясающей умницей и работал программистом. Так как он свободно изъяснялся на английском, его взяла на работу совместная русско-американская компания. Денис работал над отдельными проектами по контракту и прилично зарабатывал. Найдя во мне верного партнёра и любящую женщину, он, недолго думая, сделал мне предложение. Вскоре мы поженились, и у нас родился сын Алёшка.

Катюха все так же была с Вованом. Высокая и стройная, она походила на портреты царевен с византийских мозаик: те же огромные глаза, маленький чувственный рот, округлый подбородок. Густые каштановые волосы волнами доходили ей до поясницы; у ней была очень развитая грудь и стройные бедра. Парни всегда увивались за ней, но к Вовану она была привязана всей душой. Хотя по телефону со временем Катюшка мне стала говорить, что он стал напиваться до бессознательного состояния, и тогда он становился очень агрессивным: хватался на нож, орал, лез в драку… Она стала жаловаться, что Вовчик в очередном загуле ей изменил, а когда она пробовала возмутиться, то ей же и досталось по первое число. Разговоры по телефону у нас были короткие, словно Катюха избегала говорить на эту тему. Наверное, она уже тогда хотела уйти от Вована, но боялась. Но все вдруг изменилось, когда на её горизонте нарисовался Пашка. В моем телефоне Катюшкин голос звенел от радости, когда она потребовала: «Приезжай! Ты мною будешь гордиться!» После короткого семейного совещания я, скрепя сердце, оставила своего двухлетнего сына и мужа и поехала на неделю в гости.

Пассажирский поезд Екатеринбург-Пермь номер шестьдесят семь едет десять часов. Если садишься на вечерний рейс, то на вокзал прибываешь в восемь утра, – очень удобно. На таком ночном рейсе я в очередной раз прикатила погостить в Пермь, ожидая увидеть на вокзале свою подругу. Но Катюшка меня встречала не одна. Рядом с ней на перроне стоял эдакий вальяжный господин в хорошем твидовом костюме. Аккуратная шкиперская бородка, сильный торс… не хватало только трости да шляпы для полного совершенства. Павел, – представился он, мягко пожимая мне руку. Мне захотелось сделать книксен. Я ошарашено посмотрела на Катюшку. Она держалась с Павлом очень уверенно, совсем как законная супруга. Мне это очень понравилось. Легко подобрав мой чемоданчик, Паша двинул в сторону парковки. Мы, лавируя между людьми и поминутно теряя друг друга, бросились за ним. Я пантомимой показывала свое восхищение Катиным выбором: мышцы, походка, бородка… Она покатывалась со смеху.

На парковке Паша галантно открыл дверцу машины, пропустив на водительское сидение Катюху. Мне он предложил заднее сидение, а сам устроился на переднем пассажирском. Катюха бросила на меня быстрый взгляд в зеркало заднего вида и подмигнула. У меня, наверное, был совершенно ошарашенный вид. Водить машину я тогда еще не умела; вид Катюхи за рулем вызвал у меня неподдельное восхищение.

Меня поселили в той же комнате, что и обычно. Правда, квартира была уже отремонтирована: новая сантехника, новая кухня и евроотделка. Кухня теперь соединялась аркой с большой комнатой, еще дальше раздвигая перспективы полнометражной «сталинки». В то утро Катюха вскоре уехала на работу, Паша приготовил нам по коктейлю, и стал показывать мне на компьютере фотографии шикарного дома, который он планировал купить. Дом стоял в пригороде Перми, над устьем речушки в еловом бору. Судя по его словам, места там были просто сказочные. Мы решили, что непременно съездим на шашлыки к этому месту. Про работу я его не расспрашивала: судя по всему, безденежьем он не страдал. За завтраком он выпивал пару коктейлей, но за руль никогда не садился. Утром он обычно сражался в видеоигры, а после полудня уезжал на такси, или за ним кто-то заезжал. Вечером возвращавшаяся с работы Катюшка забирала его с очередной деловой встречи. Ежедневные возлияния во время бизнес-переговоров были, очевидно, нормой. Впрочем, надо признать, пьяным я Пашку не видела никогда. К вечеру он краснел, как-то тяжелел, но речь у него всегда была четкая, а маленькие колючие глазки не давали усомниться в трезвой оценке всего происходящего.

Паша был из «профессорской» семьи, – так Катерина обозначила социальную иерархию. Его родители выбор не одобряли, считая, что Катюша была ему не пара. Он же ее просто обожал. Вместе они смотрелись абсолютно потрясающе. На каблуках она была намного выше его, и ее модельные формы придавали классическому Пашкиному стилю неотразимый шарм. Они выглядели по-журнальному богато, когда время от времени выбирались на какие-то презентации в сногсшибательно отделанных зданиях с усиленной охранной. С независимой и красивой Катюшкой Пашка выиграл джэк-пот и был достаточно умным, чтобы это осознавать. Вована Катя и не вспоминала. Может, он и пытался с ней поговорить, вернуть прошлое, но Катюшка ничего не рассказывала. Я же, радуясь за подругу, больной темы даже и не касалась. Правда, до поры до времени.

Как-то вечером, возвращаясь к Катюшке после очередного набега на выставку-продажу духов и косметики, я услышала знакомое: «Дина! Пойди сюда!» Я остановилась. Черная тень отделилась от забора и, воровато озираясь, двинулась в мою сторону. Я немедленно узнала Вована и нехотя остановилась . С какой это стати ему не терпелось со мной побеседовать? Я с тоской посмотрела на подтаявшие пельмени, которые я собиралась подать под острым «зеленым» соусом: сметана, хмели-сунели и много-много укропа… На следующий день я должна была уезжать, и мне хотелось порадовать Катьку нашим студенческим праздничным «фирменным» рецептом. По времени, Катька с Пашей должны были вот-вот поставить машину на парковку и подходить к дому.

– Слушай, Вов, мне идти надо, мне сейчас звонить будут, межгород…, – сказала я миролюбиво.

Вован приблизился и быстро заговорил, обдавая меня водочным запахом:

– Динка, будь другом, поговори с Катькой? Я знаю, она меня, – он стукнул себя в грудь, – меня, понимаешь, любит! А не это чмо, облако в штанах. А я её знаешь как сильно люблю? Ты понимаешь это, ты?!

Его голос сорвался в крик, и он грязно выругался.

Я спросила:

– Ты чё на меня-то орёшь? Я, что-ли, виновата, что у вас что-то там не срослось?

Подойдя еще ближе, он зашипел:

– А может, и ты! Сказки ей по телефону про райскую жизнь кто рассказывал? За программиста мы, видишь ли, замуж вышли. А я теперь кто, хрен собачий? Только здесь, – он, качнувшись, обвел двор рукой, – в Перми по понятиям живут! Сечёшь? Ты же вообще с Крыма, ты вообще не шаришь, и не при делах типа, да?

Всё, подумала я, надо брать ноги в руки и бегом от этого любителя Маяковского. Я развернулась и быстро пошла прочь, в сторону магазина: мне надо было еще купить овощей. Вован все еще стоял на месте и крыл меня отборным матом. Суда по всему, преследовать меня он не собирался, но Катюха с Пашкой могли на него натолкнуться. Стоя в очереди, я решила, что Вован был как-то уж очень возбужден, как будто под кайфом. На всякий случай я решила позвать на помощь соседа по площадке Диму. Он был нашим ровесником, и мы несколько раз вместе пили пиво и смотрели фильмы по видику. Позвонив в его дверь и швырнув сумки на пол, я быстро объяснила Димке, что нам обязательно надо встретить Катюху и Пашку: за гаражами какая-то шваль пасется. Дима внимательно посмотрел на меня, быстро спросил, где именно пасется эта шваль, и достал из ящика стола пистолет. Сказал, что Катя недавно вроде бы вышла из дома, он слышал, как она с кем-то ругалась. А вот Пашки еще нет… И тогда мы услышали крик…

…Пашка пролежал в больнице около месяца. Я осталась с Катюшкой еще на неделю, и мы каждый день его навещали. Он медленно, но верно шёл на поправку. Потом я уехала. Катюшка вначале звонила мне каждый день, сообщая последние новости, а потом куда-то пропала. Однажды в моей свердловской квартире раздался междугородний звонок: Пашка слабым голосом поинтересовался у меня, не знаю ли я, где может быть пропадать его Катюшка. Я догадывалась, что происходило, но вида, конечно, не подала. В конце концов, это её жизнь, и ей решать, за кого замуж идти. Но Катя всё же оставила Вована и вернулась домой. Через два месяца она позвонила мне на работу, плача и причитая про свою тяжелую бабью долю и злодейскую любовь к Вовану; оказалось, что Катюшка от него забеременела.

После всех этих событий Пашка сначала вообще пропал на месяц, потом приехал к Катюшке на работу и устроил ей допрос с пристрастием. А когда узнал, что Катюшка беременна, то потребовал сделать аборт. Катька плакала и наотрез отказывалась, опасаясь, что никогда больше не сможет родить. Тогда Пашка ушел, и, казалось бы, насовсем. А её спрашивала: ну зачем горячку пороть? Может, это еще и Пашкин ребенок, он же вот все время с тобой был, подумаешь, в больнице месяц лежал.. Она грустно качала головой: да нет, не получается. Ребёнок был Вована.

Беременность, похоже, проходила без осложнений. По телефону Катюха мне клялась, что не курит, ест витамины и кушает творог в двойном количестве. Ближе в седьмому месяцу ее положили в больницу на сохранение. Никаких особых осложнений не было. Катюшка разродилась щекастым и крикливым мальчуганом. Назвали его Сережой, в честь дедушки, Катюхиного отца.

Молодая мама постоянно плакала. Врачи говорили, что это пройдет. Говорили, что у неё послеродовая депрессия, и скоро она полюбит малыша, будет рада его кормить. Но депрессия затянулась. Через три недели Катюха наотрез отказалась подходить к орущему сыну, перестала менять пеленки. Появившийся вновь на горизонте Пашка стал поговаривать о Доме малютки. Я проводила с Сережкой всё свое время, помогала Катюхе, как могла, и сама мысль о том, что я никогда больше не увижу это такое дорогое моему сердцу сморщенное красное личико, казалась мне невыносимой. Поняв, что дело и вправду идет к отказу от Сережки, я позвонила Денису, и мы решили забрать его себе. Съездив домой и еще раз хорошо обсудив это решение с мужем, я вернулась в Пермь за нашим вторым сыном. Паша с видимым облегчением помог мне быстро провернуть все необходимые формальности, и Сережка стал официально именоваться Сергеем Денисовичем Вершининым.

С Катериной мы поначалу созванивались, а потом как-то всё сошло на нет. Я её не беспокоила, считая, что ни одна дружба не стоит благополучия маленького человечка. Со временем я стала тревожиться о том, что Катюха придет в себя и начнет требовать сына обратно. Алёшка тем временем стал частенько покашливать, и врачи сказали, что ему надо менять климат, иначе дело может перейти в хронический бронхит. Мы всей семьей вернулись в Ялту, к моим родителям, и я навсегда вычеркнула из жизни грехи нашей бесшабашной молодости. Советский Союз как раз распался, и квартиры в нашем провинциальном крымском городке можно было купить довольно дешево. Вскоре мы съехали от родителей и зажили отдельно. Алёшка больше не кашлял. Я продолжила жизнь молодой мамы и одновременно молодого специалиста, подчас с удивлением вспоминая то время, что так безумно прожигали мы с Катюхой. Сейчас времени мне катастрофически не хватало даже на шестичасовой сон. Но моё прошлое, казалось, безвозвратно ушло, осталось позади в засыпанных снегом уральских городах. Словно они существовали в моём сознании только для того, чтобы подарить мне Дениса, Алёшку и Сережку; про остальное я совсем позабыла.

Глава тринадцатая. Штормовое предупреждение

Не желая портить жуткими домыслами чудесное утро, я решила держать свой полусон-полувоспоминание в секрете и все как следует обдумать по дороге в Сан-Симеон. Мы с Леной целый день бродили по Монтерею, сходили в аквариум, посидели в кафе за столиками на террасе, где готовили настоящие французскую выпечку. Сережка, Марина и собаки вначале составили нам компанию, а потом уехали с ночевкой к океану в заповедник: они заранее подготовились и привезли с собой из Сакраменто палатку, спальники и замаринованное мясо на шашлыки. Так что мы с Леной устроили себе маленький девичник. Вечером она отвезла меня к набережной и проводила до пляжа. «Флибустьер» подпрыгивал на волнах, как буек, я и еще раз подумала о том, что спать на таких качелях было бы просто ужас как некомфортно. Поблагодарив Лену за гостеприимство, я накачала свою байдарку и двинулась к нетерпеливо натягивающей якорную цепь яхточке.

Надо было еще раз проверить правильность курса, подготовить бутерброды и чай в термосе: нам предстояло пройти путь в восемьдесят миль до Сан-Симеона. По радио передали прогноз на завтра: усиливающийся ветер после четырёх часов пополудни с порывами до двадцати узлов в час. К этому времени я уже должна была обогнуть коварный мыс Сёр, скалистыми островками выдающийся в океан. Около этого мыса ветер всегда крепчал и гнал сильную волну, разбивающуюся о прибрежные скалы. После этого мыса береговая линия забирала больше на восток, и вечерние волны, по идее, должны толкать «Флибустьера» в корму, а не в борт, – рассуждала я. В целом, предо мной был предпоследний и самый сложный отрезок пути.

Я вышла в два часа утра. Ориентируясь по подсвеченными буйкам, я под мотором обогнула мыс Пинос и отправилась курсом на юго-восток, в открытый океан. Пройдя миль пять под одним люгером, я развернула «Флибустьера» курсом вдоль берега, и добавила геннакер – большой передний парус из легкой ткани, больше похожий на кайт. Моя яхточка полетела под легким бризом, дующим с северо-запада. Мы шли в полный багштаг, самый благоприятный курс относительно ветра, когда паруса наиболее эффективно наполняются ветром. Создавалось ощущение, что кораблик буквально мчится над волнами. «Флибустьер» лег на борт и ровно шел в этом положении, ничуть не раскачиваясь на волнах. Какая прелесть, – думала я, ставя кофеварку на газ.

«Флибустьер» управлялся автопилотом, и я лишь изредка сверяла наш курс с курсом на электронном навигаторе. В очередной раз высунув голову из каюты: нет ли поблизости рыбацких баркасов с их далеко выставленными сетями, я увидела на горизонте огромное белое пятно, по форме напоминающее яхту под парусами. Но для яхты размеры были просто гигантскими, и «паруса» больше походили на мираж: они растворялись в воздухе, чтобы через минуту появиться вновь. И тут я поняла: это кит! Это – огромный кит, и он приближается к «Флибустьеру»! Никогда раньше я не видела этих гигантов. Он выбрасывал в воздух огромный столб воды каждую минуту или две, и она разлеталась, фонтанируя, белым паром, как фейерверк. «Боже мой!» – только и могла я произнести. Пытаясь понять, куда устремляется кит, я прикидывала его скорость. Он шёл быстро, примерно как хороший моторный катер, и я, уступая ему дорогу, сильно вильнула в сторону берега, почти закрутив разом сдувшийся геннакер вокруг рейка люгера.

Совсем неожиданно кит вынырнул из воды совсем рядом, метрах в сорока от лодки, и, показав блестящую округлую спину цвета какао, резко ушел вниз! Огромный хвост взвился почти на высоту мачты «Флибустьера»; я стояла, разинув рот, не дыша. Кит ушел на глубину. Перед моими глазами встала картина из фильма ужасов: кит подныривает и поднимает мою лодку на свою спину, выныривает и сбрасывает её вертикально вниз! Прошло несколько долгих минут. Он больше не появлялся. Выправив геннакер и выставив «Флибустьера» на правильный курс, я не рисковала уходить надолго из кокпита, высматривая вертикальные фонтанчики на горизонте. Я немного разнервничалась. Не поверни мы вовремя в сторону берега, и этот кит мог и вправду поднять над водой своим мощным телом мою лодочку или отшвырнуть её гигантским хвостом, как игрушку.

Киты и крупные суда, по статистике, – это самая большая опасность для одиночного плаванья, когда нет возможности нести постоянную вахту. Да и не только… Год назад в районе Кабо Сан Лукас[9 - Популярный курортный город на побережье Тихого океана в Мексике.] кит протаранил и потопил двенадцатиметровую яхту, – говорят, она ушла под воду всего за шесть минут!..

По самым скромным подсчетам, в тот день я видела с пол-дюжины фонтанирующих млекопитающих. Позже я узнала, что это была стая мигрирующих на юг китов, о передвижении которых сообщалось по радио, и я по какой-то причине пропустила эти сообщения. Радио в тот день преподнесло мне еще один сюрприз. Не смотря на обещанные порывы до двадцати узлов, в десять часов утра стали передавать усиление ветра до тридцати узлов, а потом вообще и штормовое предупреждение. Я к этому времени была в десяти милях от коварного берега. Между Монтереем и Сан-Симеоном нет никаких бухточек- укрытий кроме одной, к которой мне пришлось мы идти лагом к волне, борясь за каждый метр и рискуя быть выброшенной на скалы. Двигаться дальше к Сан-Симеону представлялось мне наиболее верным решением.

Нас по-прежнему сопровождали дельфины. Потом очень долго рядом с нами плыл морской лев. Он выныривал из воды, явно рассматривая меня и «Флибустьера» и совсем по-человечески отфыркивался, чтобы вновь уйти под воду. Его блестящее тело скользило параллельно лодке, в трех метрах от нас, его усатая мордочка повернута в нашу сторону. Я подумала, что совсем ничего о них не знаю: как далеко они могут отплывать от берега? Может быть, он потерялся, а теперь ищет любой буек или островок, чтобы передохнуть…Мне вспомнились яхты, стоящие на монтерейском приколе: часто они были сплошь обвязаны сетями, чтобы морские львы не могли на них запрыгнуть. Были случаи, когда оставленные ненадолго лодки были затоплены этими любителями погреться на солнышке на каком-нибудь буйке, лодке или пирсе… Но мой спутник просто молча сопровождал меня, словно соревнуясь в скорости с «Флибустьером». Под парусом, без акустического вмешательства в подводный мир мы, наверное, представлялись ему каким-нибудь странным животным, плывущим на теплый юг.

Ветер начал усиливаться в два часа. Именно в это время мы проходили мыс Сёр. Даже в десяти милях от мыса чувствовалась его мощь: волны запенились белыми барашкам, а ветер усилился узлов на пять. Для легкого геннакера это было слишком. Я уложила огромный парус в специально сшитый мешок, и подумывала о том, что скоро придется брать рифы на люгере. Но пока яхточка слушалась руль, и, похоже, хорошо переносила усиливающийся ветер. Обогнув мыс, «Флибустьер» повернул дальше на восток, идя параллельно береговой линии. Волны теперь накатывали на корму; мы скользили вниз, набирая скорость, и легко забирались на гребень, чтобы снова скатиться вниз. Скорость лодки была небывалая, в шесть узлов: «Флибустьер», несмотря на все законы математики, двигался со скоростью, превосходящую положенную по всем формулах для лодки такого размера и веса… Я умом понимала, что надо брать рифы, потому что ветер усиливается, и вот-вот гребень волны начнет разбиваться об корму «Флибустьера»… Знала, но сидела в кокпите, глядя на игру солнечных лучей в закипающей пене, завороженная скоростью нашего скольжения по волнам… Обрушившаяся на корму волна привела меня в чувства, и я взяла рифы, уменьшив площадь паруса.

Волны все усиливались, и «Флибустьер» раскачивался из стороны в сторону, рыская вдоль волны. Спускаясь вниз с гребня, лодочка не зарывалась носом, а выскакивала вверх, и вновь двигалась вниз и вбок, бросалась вверх и кренилась на другой бок, словно на аттракционе «американские горки». Поначалу каждый пирует вверх и вбок заставлял моё сердце уходить в пятки: ощущение было такое, что «Флибустьер» так и продолжит движение вниз, почти касаясь палубой воды. Но яхточка выкатывалась на гребень волны, как ни в чем не бывало, чтобы снова скользить вниз и вбок, в окружении шипящей пены. Час за часом я проводила в кокпите, оценивая силу волн и силы «Флибустьера», высматривала китов и рыбацкие баркасы, не рискую спускаться вниз, в кабину: внизу меня сразу же начинало мутить. Таблетки меклизина[10 - Антигистаминный препарат, помогающий при морской болезни.] у меня были, но принимать их не хотелось: от них я становилась сонливой, а Сан-Симеон был еще очень далеко.

Я с удивлением вспомнила о своей недавней браваде по поводу того, что на «Флибустьере» невозможно хмуриться и плакать. Сейчас мне было страшно. Мою крошечную лодку бросало из стороны в сторону, ежеминутно грозя выбросить меня в шипящие волны. В который раз проверив страховочный линь, я уселась на дно кокпита. Распераясь ногами и спиной между его стенками и держась обеими руками за комингсы, я морщила лоб, мысленно проверяя на крепость свою яхточку: сможет ли она выдержать такой шторм, и если нет, то что сломается в первую очередь: мачта? Руль? Все было построено в расчёте на сильные ветров и волны, но всё же это была маленькая самодельная яхта, построенная по моему собственному проекту. Что, если я ошиблась в своих расчётах водоизмещения, балласта и остойчивости? И потом, хватит ли мне заряда мотора до Сан-Симеона, если моя деревянная мачта не выдержит такой нагрузки и вместе с парусом рухнет в воду?