Трон Знания. Книга 2

Лилан вошёл в комнату, потоптался за спиной:

– Даже не посмотришь на меня?

– Привёз цветы – спасибо, и до свидания!

– Я тебя чем-то обидел?

– Я занята. Не видишь?

– Вижу, – сказал Лилан и хлопнул дверью.

Открытие гостиницы прошло без помпезности: табличку «Ремонт» сменили на вывеску: «Добро пожаловать». Когда порог переступил первый посетитель, Вельму бросило в пот – вот она, проверка на пригодность. Гость, с виду мелкий чиновник, был очень любезным и на следующий день написал в книге отзывов благодарность за радушный приём. И тут началось. Временами казалось, что в городе всего одна гостиница. Вельма поняла, что имел в виду Мун, когда говорил о трудностях работы. С губ не сползала улыбка, глаза следили за выражением лиц, слова текли как мёд. Самым сложным было научиться отказывать так, чтобы люди, которые приехали в Ларжетай надолго, огорчались, а не злились. Ведь ко дню открытия выставки два этажа гостиницы должны быть свободны.

Поздно вечером Вельма сидела у окна и пролистывала книгу гостей. Эти трое съедут утром, эта парочка к вечеру. Верхние этажи на несколько дней опустеют. Прислуга вымоет окна, почистит ковры, натрёт паркет, и можно будет немного отдохнуть.

– Ты занята?

Вельма вздрогнула: надо же, не услышала, как кто-то вошёл. Посмотрела на дверь, но у двери никого не было.

– Я здесь.

Она выглянула в окно. Под фонарём стоял Лилан – высокий, длинноногий, в белоснежной рубашке, с повязанным на шее ярко-красным платком – и прижимал к груди букет алых роз.

– Здравствуй, – сказала Вельма и с равнодушным видом уставилась в тетрадь.

– Я опять не вовремя?

– Зачем пришёл?

Повисло долгое молчание. Вельма перелистывала чистые страницы, радуясь, что разум заглушает голос сердца.

– Я могу войти? – спросил Лилан.

– Зачем?

– Тогда ты выйди.

– Зачем?

Лилан приблизился к цоколю здания и протянул букет:

– Это тебе. Боюсь, не докину.

Вельма перегнулась через подоконник и протянула руки:

– Бросай!

– Я не все шипы обрезал. Поранишься.

Вельма рассмеялась – хитрец! Пошла через вестибюль, стараясь идти неторопливо. Открыла дверь.

Лилан взбежал по лестнице, подпёр плечом створку двери:

– Не впустишь?

Вельма вспыхнула:

– Лилан! Я очень жалею, что когда-то позволила тебе поцеловать меня.

– Тебе не понравилось?

– Нет, Лилан. Мне было хорошо.

– Тогда в чём дело?

Вельма забрала букет, уткнулась лицом в розы, вдохнула дурманящий аромат:

– Я не хочу, чтобы стало плохо. – И закрыла перед носом Лилана дверь.

***

«День да ночь – сутки прочь», – приговаривал каждый вечер Тиваз, провожая Адэра и Мебо до избы Валиана. Прощались не сразу, долго сидели на крыльце и молчали. О чём думал старейшина Зелейнограда? – в голову не заглянешь (как оказалось, Зелейноград – название не посёлка, а всех земель климов). Мебо, вероятнее всего, вслед за сердцем возвращался в детство, пропитанное ароматом материнских рук. А Адэр упорно и безрезультатно бился в дверь, за которой таилась причина, заставившая Великого создать резервацию.

В Зелейнограде всего было вдоволь: поля, сады, пастбища… Климы не бедствовали, хотя ничего, кроме работы, не знали. Вставали с первыми петухами, ложились спать затемно. Но что-то было не так… Адэр никак не мог понять, что не даёт ему покоя.

Изба Мебо пустовала много лет, и страж сам предложил Адэру пожить у Валиана. Разана выделила гостям не новую, но сносную одежду из гардероба мужа, притащила от соседей две раскладушки. Вкусно готовила, стирала, в конце дня наполняла в огороде большую бочку горячей водой, в которой запаривала еловые ветки, и Адэр ночами наслаждался запахом хвои, исходившим от чистого тела.

С первыми лучами солнца Адэр и Мебо садились на лошадей, вместе с Тивазом наведывались на фермы, проверяли склады, где хранилась сельскохозяйственная продукция. А чаще просто скакали по полям и лугам. Вечерами прогуливались по посёлку и с наступлением сумерек отправлялись домой. Их постоянным попутчиком был моранда. Оставаясь один, он скулил, доводя Разану до слёз. Адэр сжалился и над хозяйкой, и над щенком – слепой, беспомощный, а тут ещё и бросили. Во время конных прогулок возил его в мешке, притороченном к седлу. Сначала зверёныш бурно возмущался, болтаясь из стороны в стороны, потом привык. Не желая ходить по селению с котомкой за плечами, Адэр носил щенка на руках, однако моранда рос так быстро, что к вечеру превращался в пудовую гирю. Пришлось смастерить ему ложе из отреза ткани и привязывать к поясу. Зверёныш высовывал голову из тряпки, утыкался носом Адэру в живот и спал, пока его не будил голод.

Старейшина вёл себя осмотрительно: не пытался показаться умным, не прикидывался дураком – такие люди легко входят в доверие. Расспрашивал осторожно, опасаясь вызвать подозрение. Мебо отвечал скупо. Адэр отделывался общими фразами. Тиваз не отступал, и придумывать обтекаемые ответы на его вопросы с подоплёкой становилось всё труднее. Будь на месте Адэра другой, он бы уже проболтался. Однако Адэр – не кто-то другой, он не обычный человек. Часть его прошлой жизни прошла в разгулах, но большая часть была посвящена совершенствованию, как физическому, так и умственному. Десятки учителей, наставников, психологов и тренеров с пелёнок готовили наследника престола к тому, что было предопределено ему судьбой.

Адэр с ходу сочинял ответы Тивазу и наблюдал…

Климы разговаривали между собой на родном языке. Адэр с жадностью втягивал в себя каждое слово, прислушивался к болтовне Разаны и Валиана на кухне, к крикам детворы под окнами, к ругани соседок на огороде, к спору косарей и конюхов… Кебади был прав, когда говорил, что с наречием климов не будет трудностей. Адэр ежедневно смешивал три знакомых языка, взбалтывал, ждал, пока осядет осадок, и ежеминутно, ежесекундно пил новую речь – тягучую как тез, мелодичную как роса и колоритную как шер.

В селении жило навскидку около трёх тысяч человек. Молодёжи было меньше, чем стариков, а детей – и вовсе с воробьиный нос. Те же Разана и Валиан ни разу не завели разговор о сыне или дочке. Неужели проблема с деторождением коснулась не только ориентов, но и климов?

Через поля и сады тянулись полосы мрачной пущи, иначе не назовёшь плотно, без единого просвета прижатые друг к дружке тёмно-коричневые деревья. Ствол – вдвоём не обхватишь, ветки толстые, листья синие, большие, как повёрнутые к небу ладошки. И как бы ни шалил ветер, ветви и листва не колыхались.

– Это пьющие деревья, – объяснил Тиваз. – Во время дождя вбирают влагу. Когда наступает жара, отдают влагу земле, а сами становятся хрупкими как высохшая скорлупа ореха. Если бы не пьющие деревья и водоросли, которыми климы удобряют почву, народ давно бы вымер.

– А ещё они пьют время, – добавил Мебо.

Тиваз недовольно глянул:

– Сказки.

– Я бы послушал, – проговорил Адэр.