Рыжая Кошка. Роман

Как я потом ругал себя за то, что не мог уступить Катюше даже в мелочи. Сколько раз хотел поехать в Джизак, упасть ей в ноги и просить прощения, но так и не осмелился, считая, что этот шаг унизит меня. Так, в борьбе с самим собой, со своей гордыней, прошло полгода, когда до меня дошла весть, что Катюша вышла замуж. Известие стало для меня страшным ударом. В этот день я напился от собственной глупости и бессилия хоть что-нибудь исправить.

Утром ужасно болела голова, было муторно на душе, и я сказал себе тогда:

– Всё, Сабир, розовая юность закончилась. Будь мужчиной!

И с головой ушёл в работу: дневал и ночевал в управлении, пропадал на стройплощадках, непосредственно, не из кабинета, руководил работой строителей. Боль притупилась, отошла на второй план, покрываясь дымкой сожаления и вины, но вскоре друзья меня познакомили с Рахилёй Камаловой, давая ценный совет не упустить шанс «приподняться в этой жизни на достойную высоту».

Красавицей Рахилю назвать было нельзя, но была она мила, тонка, как тростинка, в отличие от местных девушек, раскована, богато одета. И косы! Что мне в ней понравилось более всего, так это длинные, заплетённые во множество тугих, змееподобных косичек, волосы, пахнущих не кефиром, как у многиха местных кизча (девочек), а ванилином, как аппетитные сдобные булочки.

До сих пор удивляюсь, как Рашид Камалович не выдал свою горячо любимую дочь в юном возрасте, позволив ей девичествовать до двадцати лет и, как она смогла уговорить его выдать замуж за меня – чужого человека, без средств к существования, без рода и племени, (как было сказано мне однажды), не имеющего возможности создать дочери высокопоставленного чиновника те же условия, что она имела в родительском доме.

Конечно, не видать бы мне Рахили, как собственных ушей, не будь я по натуре весёлым, общительным и, как меня в шутку называли друзья – сердцеедом, и не будь Рахиля такой самовольной и упрямой. В общем, влюбилась она в меня и заявила родителям, что замуж за другого не пойдёт. А когда мать начала отговаривать её от этой глупой затеи, Рахиля пообещала сжечь себя. Угроза возымела действие и родители сдались.

Камалов, балуя свою единственную, любимую доченьку, сказал тогда:

– Мать, оставь Рахилю в покое. Она у нас неглупая: сама поймёт рано или поздно, что была неправа.

Уж и жених был подготовлен для любимой дочери Камалова: ни какой-то там инженеришка, а сын руководителя «Управления торговли». И совсем не важно, что жених с горем пополам закончил местный пединститут, о котором ходит поговорка, что в него принимают дубов, а гонят – липу. Важно, что родители и той и другой семьи дружны, и всё решили за своих детей сами. Зачастую в наших краях дела делаются именно так: по обоюдному согласию родителей, а не по воле их детей. И это считается правильным, ни у кого не вызывая ни удивления, ни протеста.

* * *

Постепенно мои мысли вернулись к утреннему скандалу, причиной которого в очередной раз послужила соседка, любящая дорогие и блестящие наряды. Эта соседка является для моей жены красной тряпкой тореро в игре с разъярённым быком соперничества и зависти.

Каждая очередная блестящая тряпка, золотая безделушка, купленная или подаренная соседке, вызывает в Рахиле жгучее желание немедленно иметь такую же, и она начинает военные действия, не задумываясь над тем, где взять на всё это средства.

Два дня назад, не выдержав давления, я как бы в шутку сказал жене:

– Для того, чтобы носить такие платья, нужно надевать длинные штаны и платок.

Жена не приняла шутку и оскорбилась, а вчера вечером состоялся крупный разговор с тестем. Впервые за столько лет он кричал на меня, как на мальчишку:

– Ахмак (дурак)! Что ты возомнил о себе?! Я вытащил тебя из грязи, а ты имеешь наглость упрекать мою дочь, оскорбляешь её?! Скажи спасибо, что у тебя уже трое детей, иначе бы я выгнал тебя взашей!… Смотри какой умный тут выискался?!… Неблагодарный! Для него столько сделали: и должность, и зарплата, и трёхкомнатная квартира, и машина,… Да ты Рахилю должен на руках носить, пылинки с неё сдувать! Золотом с головы до ног осыпать! Она тебе, дураку, троих детей родила, а ты…

Крик тестя постепенно перешёл в нудную, привычную нотацию, а я, пересилив себя, думал:

– В горле у меня уже ваши благодеяния, как кость: и не проглотить, и не выплюнуть…

Видя, что я молчу, тесть продолжал уже более миролюбиво:

– Ну неужели же нельзя ублажить дорогую жёнушку? Что тебе стоит купить ей то, что она просит? И она будет рада, и ты – доволен.

Рашид Камалович достал из внутреннего кармана пиджака пачку денег, отсчитал часть и протянул её мне. Я сделал невольное движение рукой, отстраняя деньги.

– Бери, бери, раз дают! Нечего губы кривить. И сегодня же купи ей это платье. Вот тебе записка к Эркин Вахидовичу: он оставил такое же для Рахили.

И царственной походкой тесть удалился восвояси, отказавшись даже пиалу чая выпить, оставляя меня наедине с собственным унижением, и угрызениями, что принимаю подачки тестя, Прекрасно понимаю что ждёт меня, если не смогу приобрести то, что требует жена. Поэтому и беру эти проклятие подачки: беру, скрепя сердца, всё более попадая в зависимость, всё более теряя свободу.

Первое время воспринимал это очень болезненно: вся моя сущность бунтовала против такой зависимости, против унижения. Но эти бунты проходили внутри меня, внутри и затухали, не выходя на поверхность.

Камалов подавляет меня: я боюсь его. Боюсь, как раньше, в детстве, строгого отцовского взгляда. Но это не строгость – это, мягко говоря, уродливое чувство превосходства, переходящее в унижение того с кем этот человек общается.

Под действием его ледяного взгляда я начинаю чувствовать себя маленькой букашкой, растоптать которую этому человеку не составит никакого труда. Привыкнуть, приспособиться к такому отношению тестя и новых родственников стоило огромного труда. Но, видимо, эта привычка не настолько сильна, если и сейчас мне порой хочется плюнуть на всё, и убежать, как можно дальше.

Особенно унизительны подачки тестя, когда они сопровождаются изрядной долей нотаций и нравоучений. Хотя в последнее время я вполне бы мог обходиться без них: всё-таки должность управляющего «Строительного треста», что-то да значит. Как говорят здесь: «пайда бор» – выгода есть.

Человек, оказывается, ко всему привыкает: и к тому, чтобы денег иметь больше, чем заложено в штатном расписании; и к тому, что не подмажешь – не поедешь, а не обманешь – не проживёшь. Привык и я, и ничего себя чувствую – без литературного угрызения совести. Недаром мой главный инженер Еркин-ака говаривает: – «Совесть – понятие литературное».

И ещё одно любимое изречение Еркин-ака: -«Оказавшись в болоте, начни квакать: тех, кто не квакает – оно засасывает».

Я никогда не задумывался о том, засосало меня болото или я, как и окружающие начал квакать. Пожалуй, второе, поэтому я ещё тут, и я ещё жив.

Мои мысли вновь вернулись к вчерашней обиде, и вновь я клял себя:

– Мог бы отказаться от подачки тестя, а беру. Потому что не хочу попасть под каблук Рахили. Всячески стараюсь не потакать её почти систематическим алчным желаниям иметь самые дорогие и самые блестящие вещи…

От неприятных мыслей меня отвлекла одинокая фигурка девушки, стоящая на обочине дороге. Девушка не голосовала, а лишь взглядом провожала спешащие мимо машины.

Что-то в этой фигурке, одиноко и неприкаянно стоящей на обочине, показалось мне до боли знакомым и родным. Неожиданное ощущение потерянности, неприкаянности, как током пронзившее моё сердце, заставило резко нажать на тормоз. Машина, взвизгнув новыми колодками, остановилась напротив девушки. Я открыл дверцу и спросил:

– Вам куда, девушка?

Не задумываясь, она ответила:

– В Ташкент.

Решил мгновенно: беру, и пригласил в салон, делая соответствующий жест рукой.

– Садитесь, нам по пути.

Увидев, что девушка колеблется, я терпеливо ожидал её решения, опасаясь резкими движениями спугнуть красавицу. Просто смотрел и улыбался. Девчонка попыталась открыть заднюю дверь автомобиля, но та не поддавалась, и она остановилась в нерешительности. Подняв защёлку, я помог девушке справиться со злополучной дверью. Девчонка молча, пригнув голову, села на заднее сидение, закрыв за собой дверцу, и затихла.

Дал газ, и машина, как застоявшийся рысак, сорвалась с места. От неожиданного рывка девушка откинулась назад. Краем глаза я наблюдал за ней. Бесспорно, девчонка красива. Сначала в глаза бросились удивительно рыжие волосы и зелёные, чуть ли не в пол-лица, глаза. Затем уже отметил небольшой прямой носик, красиво очертанье, немного припухшие губы, удивительно чистую и нежную кожу, лебединую шею (оказывается такая шея и у девушек бывает).

– Рассказать друзьям – не поверят, – машинально подумал я, – что в нашем городе встречаются такие рыжие солнышки.

Пассажирка упорно молчала, рассматривая через окно мелькающие деревья, выстроившиеся, как солдаты, вдоль дороги. Молчал и я, думая о своём. Прошло несколько минут, и молчание стало невыносимым. Пришлось первому начинать разговор. Начал с рассказа о родителях, живущих в Ташкенте, о работе, о себе, стараясь вовлечь в разговор пассажирку. Но девчонка упорно молчала, лишь изредка бросая коротко «да» или «нет». Решил пойти ва-банк и нагловато представился:

– Меня зовут Сабиром Усмановым. А вас?

Взгляд пассажирки встретились в зеркале с моим взглядом.

– Так вот почему её глаза кажутся такими огромными! – подумал я. – Как это слово называется? Забыл.… Ах, да, Рахиля говорила как-то: макияж. Зелёная краска, или ещё что-то. Вечно путаюсь в этих женских штучках.

Ответ девушки был тих и неясен, и мне пришлось переспрашивать:

– Как вы сказали, вас зовут?

– Наташа! – ответила она громко и внятно.