Сюжет для жизни

– Не язви.

– Пап, послушай, чего ты хочешь? Чтобы я упала тебе на грудь и разрыдалась от раскаяния? А мне не в чем каяться.

– Какое покаяние, Маня? О чём ты?

Маня упрямо молчала.

– Что же, тебе совсем никто не нужен? Ни мать с отцом, ни сестра? А Вера, между прочим, о тебе спрашивает.

– — А чего спрашивать, просто перейти через площадь, подняться на третий этаж, позвонить в дверь. Я открою, и можно задавать мне любые вопросы. Ей-богу, странно, живем рядом. Если вам есть что сказать – милости просим в гости.

– Мать болеет, переживает.

– А вот этого не надо, – Маня сходу завелась. – Вот этих вот ваших спекуляций. Это у нее совесть болеет. Пройдёт! Мама же у нас советский человек. А у советских нервы крепкие…

Она даже не поняла, что произошло в следующую секунду, только увидела удаляющуюся спину отца, и вдруг отчетливо поняла, что вот только что получила по морде.

– Та-а-ак, – сказала она себе, – поздравляю. На улице, белым днём, вам, девушка, родной отец отвесил затрещину. Вон как горит, зараза. И вы, малоуважаемая, сами на это напросились. Ты, Маня, просто хамка трамвайная. А разве я так хотела? Зачем он начал про маму? Я и теперь не верю, что ей плохо. С чего бы, интересно? И почему вдруг сейчас она заболела от переживаний чуть ли не полугодичной давности? Ладно, проехали. Ну, и что теперь делать? Позвонить? Прийти к ним? Ну и что я скажу? Простите, дорогие родители, и спасибо за все? Тьфу, чушь какая. Ну не знаю я, что делать…

Она пошла дальше, на неё оглядывались, вернее – на красную пятерню, отпечатавшуюся чётко, она это знала, на левой щеке. Рука у папы была тяжёлая.

Вот и права Маня: вроде, есть за что обижаться. Но что-то неправильное во всем этом. Надо, надо быстро что-то делать. Времени мало, потому что на старую обиду уже наложилась новая. Так это и происходит, потом концов не найти. Ну и пойди, что тебя, убудет? Нет, у Мани гордость. И вообще, как он посмел ей, замужней женщине, при людях, на улице, съездить по физии? Это потому что мужа рядом не оказалось, и некому защитить? Мане так себя стало жалко и так захотелось уткнуться в Севину черную шинель, пахнущую хорошим табаком и одеколоном, и сладко-сладко пореветь у него на груди, и пожаловаться на родителей, и вообще…

Она и не заметила, что стоит перед дверью родительской квартиры и жмет на звонок.

– Да иду я, иду, – услышала Маня Верочкин голос. Дверь открылась. Сестра удивленно уставилась на Маню.

– Привет, – сказала.

– Привет, – кивнула Маня.

– Что-то случилось?

– Нет, просто пришла.

– А на щеке что? – спросила Вера.

– Аллергия, – усмехнулась Маня.

– Интересной формы аллергия, на пятерню похожа

– Ладно… А где все?

– Мама спит.

– А папа?

– Папы нет.

– Так… Ясно.

Маня осторожно открыла дверь в родительскую спальню. Мама лежала на правом боку, рука под щекой, как у ребенка, и спала. Верочка сказала:

– Пойдем на кухню, что ли, чай пить.

– А что-нибудь посерьезнней найдется? – Маня вдруг поняла, что, если не считать утреннего стакана кефира и яблока, то она ничего до сих пор не ела. И всё этот свободный график, который она просто кровью заслужила. Ей было позволено многое – за многие же умения и способности. Не будем о таланте… Она просто забегАла в редакцию и часто получала материалы, с которыми надо было скрупулезно работать, исследовать, делать выводы, искать людей. Мало кто любил такую работу, а Маня любила. Она потом из этого сумбура и мусора такую конфетку делала – народ от зависти лопался. Ну, приятно, конечно… Зато никакого режима; сухомятка и голодные глаза – вот составляющие успеха Маниной профессии.

– Есть суп-лапша куриный, запеченная курица и винегрет, – голосом официантки из затрапезной столовки сказала Верочка и усмехнулась. – Что будешь есть?

Маня прекрасно поняла эту ухмылку, мол, полгода не являлась. И вот, здрасьте, подхарчиться пришла. Но Мане было не до политесу – голод штука беспринципная.

– Всё буду.

Верочка поставила разогревать суп, из духовки достала, завернутую в фольгу курицу, поставила на стол салатницу с винегретом. Маня ела быстро, но старалась сохранить при этом достоинство. Верочка сидела напротив и молча смотрела, как старшая сестра молотит все подряд. Потом они пили чай с печеньем. Вера сказала:

– Мне, конечно, всё равно, это ваши с предками дела, но ты даже со мной перестала общаться.

«А мы общались?» – с удивлением подумала Маня. Вслух спросила:

– А почему тебе всё равно, что у нас произошло? Тебя вообще не посвятили, или ты знаешь и не хочешь об этом говорить?

– Знаю и не хочу, – сказала Верочка, – неинтересно мне.

«Вот это да, – подумала Маня, – Тут хоть мир рухни, ей будет неинтересно. Что ж это за продукт такой – моя сестричка»?

– Расскажи, как ты живешь хоть, раз уж выпал случай увидеться.

– Нормально, – Верочка была лаконична.

– Есть кто-нибудь?

– В смысле? – Вера смотрела в упор и никакого дружеского огонька в ее глазах Маня не заметила.

– В смысле – парень, – Маня пыталась завязать диалог, а он – ну никак не вытанцовывался.

– А тебе зачем?

– Ну-у, мне-то, как раз интересно, как и чем ты живешь.

– Не парься, Это никого не касается. Я ж вот не лезу в твою жизнь.

«Да, ты в мою жизнь настолько не лезешь, что я сама для тебя уже какой-то фантом». Маня не знала, как вести себя дальше. Говорить стало не о чем.

«Интересно, в кого она? Всегда так было – сама не подойдет, ни о чем не попросит, а когда я пыталась приблизиться – взглядом отталкивала, как сейчас. Я себя чувствую так, будто напросилась в гости, а меня не хотят и ждут-не-дождутся, когда я свалю».

Маня поднялась, перемыла посуду. Верочка уже ушла к себе, и было понятно, что Мане не стоит заходить – дверь в комнату сестры была плотно закрыта. Маня ощущала себя в собственном доме инородным телом. В ее бывшей комнате устроили гостиную, даже кровать убрали.

«И здесь мне места нет, – подумала она. – Надо же! И как они втроём тут живут? Верка же и с ними так себя ведёт, и не надо было папе выдумывать, что она мной интересуется. Только тот, кто не знаком с нашей семьей, может в это поверить. Но ты-то поверила, потому, собственно, сюда и приперлась».