К цели по серпантину

Мы жили на первом этаже в двухкомнатной квартире с индивидуальным входом: эдакий таунхаус. Из окна зала просматривалась дорога, по которой так резво умчалась моя старшая сестра. Я с нетерпением поглядываю то на визжащую коробку, то на дорогу. Зрение еще позволяет различать прохожих по полу, а иных узнаю по одежде.

Наконец, силуэт Наташи появляется в окне. Она идет медленно, как будто никуда не спешит. Озирается по сторонам, кого-то высматривает. Подозрительно, но в руках у нее ничего нет. Мама тоже это заметила, выскакивает на крыльцо и громко кричит. Наташка вздрагивает, поворачивает назад и теряется в переулках поселка.

Но вот молоко согрето, и мы поочередно начинаем вливать теплое, пахнущее коровой питьё из бутылки с нанизанной соской в жадные рты. Поросята чавкают и оглушительно визжат. Потом я опускаю в коробку грелку, и мы всю хрюкающую семью укладываем спать. Теперь можно вздохнуть свободно.

Иногда кормить поросят мне приходилось одной, и я путалась, кто уже покормлен, а кто – ещё нет. Что сытые, что голодные – визжали все одинаково, вырывая бутылку из рук. Я почти плакала от досады.

Иногда из-за пазухи папа доставал щенка или песца. Мы за ними тоже ухаживали и выкармливали их. Мы с радостью принимали в своем доме любых животных, разной степени одичания, разного пола и возраста, цвета и размеров.

Однажды к нам прибилась и стала жить под крыльцом дома облезлая собачонка по кличке Бобка – злобная, неопределенного возраста и породы. Она гоняла всех, кто подходил к нашей квартире ближе, чем на пять шагов. Так, идет себе человек мимо, а Бобка стремительным шаром выскакивает и гонит пешехода до угла дома. В нашем доме было двенадцать квартир с индивидуальными входами, с крохотной придомовой территорией и палисадами. Эта самая собачонка выбрала именно наше крыльцо. Конечно, не без моего участия. Я гладила и подкармливала всех, кто к нам заходил. Даже тех, у кого имелся хозяин. Бывало, вытащу миску с супом или кашей, а толстый котище выловит лапой лакомые кусочки и был таков. Ну а остатки – капусту и картошку – доедало зверьё попроще и поголоднее. Мама целыми днями пропадала на работе и не знала, кто ел суп или котлеты. Контролировать нас особо было некому. Родители приходили с работы только вечером, а у нас полный дом детей: двоюродных братьев, сестер и друзей.

К родителям приходили тетки из сельского совета, укоряли их, мол, развели здесь зверинец. Устанавливали нам срок, в который мы должны были избавиться от животных, велели не запускать питомцев ночью в сени, чтобы живодёры могли их отстрелить. Таковы тогда были правила. Бездомных животных отстреливали по указанию представителей партии советов, работающих в администрации.

Наша семья, конечно, действовала вопреки строгим наказам работников сельского совета. Тех, кто почище, мы запускали прямо в квартиру, а тех, кого не удалось очистить от репьев и колтунов, прятали в сенях. Ночами звери устраивали жуткие драки. Визг, рыки, что-то летит, падает… Наутро наш зверинец снова в полном составе ревностно охраняет двор или раскапывает палисад соседей.

Бобка щенилась каждый год и всех щенков сгрызала. Мы не понимали, почему она это делает, и очень огорчались. Когда она кормила щенят, мы особенно тщательно за ней ухаживали. Но она всё равно насмерть загрызала своё потомство. Мы начали отбирать у нее малышей и сами вскармливать через пипетку. С тех пор меня стали называть щенячьей мамой. Позже я приобрела опыт выкармливания щенков, котят, цыплят, песцов и хонориков. В нашем поселке знали, что я беру на воспитание новорожденных животных. К нам тащили еще слепых и слабых детенышей и отдавали «щенячьей маме».

Легче всего мне было ухаживать за цыплятами. Пушистые комочки не требовали особого внимания. Я чистила за ними клетку, меняла воду и подсыпала корм, кидала траву – мокрицу. Пернатая компания пищит, дерется, цыплята налетают друг на друга. Через пять минут трава вытоптана и изгажена, а маленькие хулиганы снова ищут, чего бы поклевать. Я многое уже делала на ощупь. На слух и по запаху определяла, что нужно сделать в тот или иной момент.

Сложнее всего было воспитывать детёнышей норок и песцов. Они жили у нас в сенях или на балконе. Дикие звери плохо приручались, и, когда я с ними возилась, у меня живого места на руках не оставалось. Кусали сильно, до крови. Но я терпела, потому что безумно любила животных. Мне казалось, никто не будет за ними ухаживать так, как я.

– Они же есть хотят! – оправдывала я своих мохнатых воспитанников, и ставила варить очередную кастрюлю каши.

Некоторые песцы всё-таки привыкали ко мне и ластились, забирались на колени и пушистым воротником лежали, вытянувшись во весь рост. Положит песец свою остренькую как у лисы мордочку на руку, а пушистый хвост на коленях раскинет и замрет, почти не шевелится. А я чешу его за ушком. Ушки у песца, как у медведя, круглые. А «разговаривают» они странно: «Ку, ку, ку!» Я тоже таким сигналом их подзывала. Они хорошо знали мой голос и бежали на зов.

Потом отец их забирал и садил в индивидуальные клетки. Через год забивал на шкурки и выделывал их в ванной комнате.

– Ах, он убил моего серенького Федьку, который так любил сидеть у меня на руках. Такой ласковый мальчик!, – заливалась я горькими слезами.

Я оплакивала их как родных. Договориться с отцом, чтобы он не убивал моих воспитанников, конечно, было невозможно. Это и понятно, ведь родители держали пушных зверей не ради живой декорации и не для души. Мех голубого песца или норки был в большой цене, и родители таким промыслом зарабатывали на жизнь. Мою чувствительность родные высмеивали и даже считали, что я немного странная, не от мира сего.

Хонорики и норки вообще не признавали хозяина и никогда не шли на руки. Кусались больнее всех, и я, в отчаянии, что не справилась с ролью щенячьей мамы, попросила родителей самим заняться вскармливанием диких малышей. Я показала им свои истерзанные руки: раны кровоточили, ведь по одним и тем же укусам зубы хорька или норки проходились не единожды. Их невозможно было приручить. На голос они не отзывались и как очумелые лезли из коробки, пронизывая её игольчатыми зубами.

Нет, меня никто не заставлял ухаживать за диким зверем; Это была моя инициатива. Я сама взялась за дело, и все домашние привыкли к такому распределению обязанностей.

Однажды в нашей семье произошел примечательный случай. На бедро щенка-подростка по кличке Бой упала тяжеленная дверь. Его нашли уже утром в сарае. Он еле дышал. Придавленный, он пролежал там, вероятно, с вечера. Бедро оказалось полностью раздроблено. В деревне было не принято выхаживать покалеченных животных. Их пристреливали – и дело с концом. Но отец, вопреки ожиданиям окружающих, повез щенка в обычную районную больницу и попросил сделать рентген. Врач вошел в положение и заключил, что собаку лучше усыпить и не мучить животное. Но наша семья приняла другое решение. Отец наложил на раздробленную лапу шину и принес овчарёнка домой. Даже мама в этот раз не ругалась: вынесла из кладовой фуфайку и постелила в зале, чтобы Бой всегда на виду был. Мы с Наташкой поочередно выносили искалеченного овчарёнка на балкон опорожниться. Убирали за ним тоже сами. А иногда Наташка выносила его на улицу «проветрить», как она это называла. Овчарёнок рос, но оставался лежачим. Поначалу он пытался вставать и скулил от боли, но вскоре понял, что такие попытки приносят страшные мучения, и смирился со своей участью.

Через пару месяцев отец снова повез Боя в больницу. Занял очередь и под недоуменные взгляды односельчан занес любимца в кабинет к травматологу. Пока отец разговаривал с доктором о дальнейшей судьбе собаки, Бой умудрился запрыгнуть на кушетку и улечься.

– О! – рассмеялся травматолог. – Вот ничего себе! Значит будет жить!

В коридоре отца встретила разъяренная толпа:

– Тут людей лечить не хотят, а ты собаку на руках носишь, и врач ей прием устраивает.

– Сволочи, негодяи!

– Да чтоб …, – и лилась прочая брань деревенских жителей.

Удивительно, но именно деревенские люди, по моим наблюдениям, оказываются самыми жестокими в отношении животных. Тех, кто относится с трепетом и любовью к братьям нашим меньшим, называют чудаками. У многих собаки всю жизнь сидят на привязи и не знают свободы и ласки хозяина. Считается, что собака должна быть злой. Только злая собака способна надежно охранять дом, а ласка, всякие там нежности и баловство приводят к тому, что собака на собаку становится не похожей, а значит чего зря харчи на нее переводить?!Такую надобно повесить и завести другую, посуровее.

Однажды мне, уже взрослой, довелось стать участницей такой сцены: пёс Мухтар, живущий в частном доме, был настолько стар, что редко выходил из будки; Весь седой, слепой и глухой. Пожилая соседка удивлялась странности хозяина пса:

– И что он, дурак совсем? Почему не пристрелит псину? Она уже не лает толком и не охраняет. Чего её зря держать?

Я вмешалась и спросила.

– А Вам сколько лет?

Ты это к чему клонишь? – женщина насторожилась. – Ты меня с собакой не путай.

– С собакой? Нет, что Вы? Хуже злобного человека зверя нет. Куда уж там собакам до таких вот!

Так вот, возвращаюсь к истории с овчарёнком. Через полгода покалеченный Бой начал приподниматься на три лапы. К этому времени он так освоился, что уже просился в туалет, будил нас среди ночи. Мыс Наташей попеременно таскали его на себе. Родители старались с вечера забаррикадироваться от возможных ночных забот о псе. Иногда я сама грешила тем же. Занимала самую дальнюю комнату и ложилась раньше всех спать. Как правило, дежурство нес тот, кто дольше всех засиживался за просмотром телевизора. Мне, десятилетней девочке, было непросто поднимать крупного кобелька немецкой овчарки. Я уже тогда плохо видела, и мне приходилось маневрировать между препятствиями, чтобы не дай Бог не причинить вред себе или псу. Любое столкновение могло бы принести ужасные страдания больной собаке. Позже я с той же осторожностью носила дочку.

Наташка, наоборот, демонстрировала мальчишечью удаль – хватала пса и тащила его на улицу, чтобы ему веселее жить было. Сбегались ее друзья, и десятки рук гладили пса по черной лоснящейся шерсти, разговаривали с ним и снимали на полароид. Наташка прицепляла ему на уши пластырь, чтобы уши домиком стояли, подчеркивая породу.

Бой поправлялся медленно, но всё же надежда на его выздоровление крепла в нас с каждым днем. Пес так и остался хромым на всю жизнь, однако это была долгая и счастливая жизнь. Когда наша семья распалась, а ферма перестала существовать, отец раздал всех собак друзьям и знакомым. Боя отдали в частный дом, где он и прожил до старости, в любви и заботе новой семьи.

Глава 8. Последние из пионеров

Мы тщательно готовились к ритуалу вступления в ряды честных, послушных и верных Родине советских людей. Даже Хулиган Серега как-то совсем притих. Он всерьез опасался, что из-за плохой репутации и скверного поведения его не примут в пионеры.

Непринятие в пионеры было самым страшным наказанием для советских ребят. Мы обнаружили у Серёжки ахиллесову пяту, и, если он начинал безобразничать, грозили ему отлучением от пионерии, куда он еще не вступил – и не вступит, если не образумится.

Серега аккуратно посещал с нами занятия по подготовке к процедуре вступления в пионеры. Разучивал законы пионерии. «Пионер уважает старших, заботится о младших, всегда поступает по совести и чести». И даже обещал выступить на концерте с каким-нибудь патриотическим номером. Номер ему подобрали песенный, баян он так и не освоил. Сережка с Гузель здорово пели дуэтом. Серега ни слова не знал по-башкирски, но слова песни выучил и высоким красивым голосом выводил про национального героя Великой Отечественной войны, который, умирая, защищал Родину от фашистских захватчиков. Над чистотой произношения башкирских слов трудилась Гузель; отношения между ней и Серегой заметно потеплели.

В период всеобщей суеты и подготовки к ответственному дню у наших ребят и ребят соседних классов обнаружились вши. Выводить насекомых в условиях отсутствия ванных и душевых комнат было делом нелегким, и медсестра решила брить всех наголо. Стригли «под ноль» всех, даже девочек с длинными роскошными волосами. Не трогали только городских ребят, живущих дома. А участь тех, кто жил в интернате, была незавидной – всех под ноль, под бритву.

В нашем классе учился один домашний мальчик по имени Стас. Обрить Стаса никто бы не осмелился. Он всегда чистенький, в беленьких рубашечках и брюках со стрелочками. Его мама, тетя Лена, тщательно следила за ним и за нами тоже. Она по утрам заплетала мне две длинные косы и завязывала пышные голубые банты. Тетя Лена была для всех нас ангелом-хранителем: подкармливала нас и обнимала ребят, которые сильно тосковали по дому.

Когда очередь дошла до меня, и медсестра уже прислала за мной, я наотрез отказалась идти в медпункт. Тогда она сама гневно залетела в класс и начала на меня кричать. Однако я не уступала:

– Не буду ходить лысой, я же Вам сказала! А если силу примените, буду драться и кричать. Не смейте даже приближаться ко мне!

Я твердо решила не даваться в руки этим инквизиторам и приготовилась обороняться. Тогда вызвали тетю Лену, чтобы она повлияла на меня. Все знали, каким непререкаемым авторитетом она является для нас, детей. Тетя Лена, разобравшись в ситуации, встала на мою сторону:

– Она очень аккуратная и чистая девочка! За её волосами я сама ухаживаю. Оставьте ее в покое. Я буду забирать ее к себе домой и осматривать. Пожалуйста, под мою ответственность! Не троньте её длинные косы!

Тетя Лена сдержала слово. Она часто стала забирать меня домой. Я играла с ее детьми, спала с ними в одной кровати и любила эту семью, как свою собственную. Отец семейства, военнослужащий, очень спокойно относился к таким гостям. Родители Стаса брали меня на улицу, катались с нами с горки, играли, баловались. Тетя Лена шутила, говоря, что удочерит меня – уж больно я ей по сердцу пришлась.

Стас, как и я, посещал уроки фортепиано, но мне инструмент поддавался лучше. Тетя Лена занималась по вечерам с нами обоими, и мы иногда играли со Стасом в четыре руки. Он стал моим интернатским братиком. Я теперь считала своим долгом оберегать его от местных хулиганов, в частности от Серёги.

Тетя Лена разговаривала со мной, как со взрослым человеком. Рассказывала про свою удивительную судьбу и про цыганку, нагадавшую ей рождение слепых детей. Тетя Лена задумчиво вздыхала и говорила:

– Я, конечно, не поверила цыганке. С чего бы у нас с Игорем слепые дети народились? А вот всё именно так и вышло, Юленька. Эх, Если бы моему Стасу немного твоей серьезности и рассудительности! Правду говорят, девочки быстрее взрослеют. Ты так внимательно всегда слушаешь меня, я просто удивляюсь! Другие дети играют, балуются, а ей рассказы про взрослую жизнь подавай.

И вот, наконец, настал заветный день вступления в пионеры. Стас блестел, как медный пятак. Рубашка накрахмаленная, брючки на подтяжках, волосы гладко причесаны. накануне я ночевала у тети Лены и тоже была при полном параде: пышные банты, туго заплетенные косы и белый кружевной фартук. Мы со Стасом очень боялись, что от волнения забудем слова клятвы, и, когда настанет время ее произносить, не сможем вымолвить ни слова.