Титановка. Дубль первый

Когда она вернулась с двумя разбухшими, тяжелыми пакетами, в машине по-прежнему все было тихо, только в воздухе повис отчетливый запах валерьянки.

У калитки дома Тамары Семеновны МЧСовец быстро попрощался.

– Больше не теряйтесь, – посоветовал он, выдавил из себя подобие улыбки, и машина спешно скрылась с глаз долой.

Тамара Семеновна открыла калитку, включила свет и обомлела. Прямо перед ней стояла, оперевшись на трость, Маша, за ней маячили племянник Сергей и брат Витя, а от дома спешили дочка, внучка и зятек. Тамара Семеновна протянула Маше батон белого хлеба.

– Хлебушек, – севшим голосом сказала она.

До поздней ночи просидели они за столом. И не единожды Тамара Семеновна вспоминала, что если бы не ее поход за хлебом, они бы еще долго не смогли собраться все вместе, всей семьей.

А год спустя, по осени пошла Тамара Семеновна в лес по грибы. Вышла она к заброшенному колхозному полю, усеянному кротовыми норами. Постояла, подумала и, позабыв корзинку с грибами, устремилась в сторону заброшенных автомобилей. К закату вышла она к невысокому заборчику, за которым под навесом что-то мастерил мужчина в выцветшей милицейской форме – Николай.

Тамара Семеновна, долго стояла, оставаясь незамеченной, смотрела за ним со стороны, а затем тихо подошла и сказала:

– Николай Федорович, чаем не угостите?

НЕБЫВАЛЬЩИНА

Москва, железнодорожная станция «Нижние котлы». Середина лета. Необыкновенно жарко и душно. На перроне уйма народу, спешащего вырваться за пределы наскучившего за неделю города. Подошедшая электричка терпеливо ждет, пока последние пассажиры забьются в переполненные вагоны.

– Следующая станция… – объявляет из динамика механический голос.

Электричка, дернувшись, отправляется в путь.

Свободных мест нет. Воздуха нет. Температура стремительно растет. Пассажиры, как рыбы, выброшенные на берег, ловят ртами закипающий кислород.

Тамбур.

– Хочу курить! – стонет здоровый детина, прижатый дородной дамой к стенке.

– И не вздумайте! – предупредительно шипит та на мужчину. – У меня астма!

– О-о… скажите еще что-нибудь, – продолжая стонать, просит детина.

– Счас скажу. Как скажу! – злобно ворчит дама.

– Говорите, пожалуйста, говорите! От ваших пустых слов такой приятный ветерок.– Детина млеет.

– Пустите руку, – просит девушку конопатый юноша.

– Не могу, – отвечает она.

– А можно, я тогда угощу вас прохладным пивом, – продолжает парень.

– Ну… – мечтательно тянет девушка.

– Тогда пустите руку. В ней – пиво.

Девушка, обидевшись, отворачивается.

– Сойдите с моей ноги! – произносит пожилой еврей, обращаясь к конопатому юноше.

– Не могу.

– А вы таки сойдите, – настаивает еврей.

– Понимаете, уважаемый, на моей ноге тоже уже кто-то стоит. А кто…

Еврей пытается разглядеть ноги пассажиров и, наконец, изрекает:

– Ну, хорошо, стойте на здоровье. Мне нескоро выходить.

В углу рядом с выходом примостилась старушка в коричневом длинном плаще. На голове – шерстяной болотного цвета платок. Из-под него наружу выбиваются седые пряди. Сухое лицо оканчивается острым подбородком, который, в свою очередь, венчают длинные пепельного цвета волоски, торчащие в разные стороны. К груди прижата сумка с какой-то душистой травой.

Несколько станций электричка проносится без остановки.

– Расторгуево! – объявляет машинист.

После станции в тамбуре становится свободнее. Теперь видно стоящее на полу красное пластмассовое ведерко, доверху наполненное большими кремовыми яйцами.

Старушка говорит, кажется, сама с собой:

– Вот раньше-то рынок был, ой да рынок! А нынче что? Рынок разве? Ягоды да грибы можно было купить. Теперь одну картошку продают. Кто ее ел-то раньше? Никто! Разве что царица в горшке клубни те выращивала, и то прямо скажу – ради цветов. Мода на них была. А кто ел – бедняки, да бездельники. Тыщами народ травился, словно мухоморов объевшись. А за ягодками в лес ходили: и брусничка, и земляничка, и клюквочка, да черничка, все было в лесу. Да-а… теперь рынок уже не тот, – старушка с сожалением причмокнула губами.

Тамбур, тяжело вздыхая, слушал нелепую болтовню старухи. Сделав паузу, старушка посмотрела на молодого человека в очках, стоявшего напротив и читающего толстую книгу в кожаном переплете, затем искоса осмотрела других попутчиков.

– Точно каторжные едем, а на дворе ужесь двадцатый век, – завела она снова.

– Верно, мать, заключенных, и то комфортнее перевозят, – поддержал разговор вспотевший детина.

Найдя в его лице собеседника, она тут же подхватила:

– Павелецкая, да Казанская дороги – тюремные издавна. Савеловская – богатая, славная дорога.

– Откуда знаешь, мать? – спросил детина.

– Да уж пожила, знаю, сыночек.

В образовавшуюся паузу вклинился стук колес.

В тамбур вошла женщина, держа в пакете куриные яйца. Старушка моментально переключилась на нее.

– Я вон тоже яиц прикупила. Токмо гусиных. Все ноги истоптала в поисках, – она взяла крупное яйцо, взглянула его на свет. – Добре! Домой вернусь, своим гусям-лебедям подложу. Гуси старые, яйца давно нести перестали, а пополнять хозяйство надобно, молодняк нужон.

Народу в вагоне становилось все меньше.

В тамбуре остались двое: молодой человек в очках и старушка. Временами молодой человек бросал на женщину короткий взгляд и снова погружался в чтение книги. В очередной раз, оторвавшись от чтения, он посмотрел на попутчицу. Та в упор, не мигая, смотрела на него. От неожиданности молодой человек вздрогнул и выронил книгу. Та упала, открывшись на странице, с изображением парящей в ступе среди стаи гусей-лебедей веселой старушки с помелом.