Учительница нежная моя

– Может, – пробормотала Ирина, вываливаясь с бедным псом за дверь.

Он понесся по ступенькам почти вскачь.

Fructus temporum

29 октября 1989, газета «Московские новости»

Из интервью заместителя председателя Совета министров СССР Л. Абалкина: «Наше экономическое положение из месяца в месяц продолжает ухудшаться».

13.

…торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников…

…и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству…

…не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…

…Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона…

Слова присяги механически вылетали из посинелых ртов вместе с паром. Холод был такой, что рукавицы примерзали к автомату, а ледяные пальцы внутри рукавиц скручивались. Ярославу вспомнились консервированные кальмары в собственном соку, появившиеся в магазинах незадолго до его ухода в армию, холодно-безжизненные, как отмороженные конечности.

Мало было рипучего мороза, так еще и ледяной ветер подул, завыл. Словно он имел против присяги что-то личное.

Когда подошла очередь клясться Ярославу, ветер особенно рассвирепел. Закачал раскрытую папку, в которую был вложен текст. Лист едва не улетел – Ярослав в последний момент прижал его рукавицей. Запнулся и вместо «не щадя своей крови» брякнул «не чадя». Тут же поймал уничтожающий взгляд ротного Зотова. «Молчанов, не позорь Советскую армию!» – будто орал он, пуча на него рачьи глаза.

Наконец солдаты отмерзли, отмучились. Одеревенело промаршировали по плацу, равняясь на знамя. Затем еще сильнее вывернули головы, уже в сторону командира части Сысоева, лысого полковника-крепыша.

Дабы не мёрзнуть, Сысоев заблаговременно хряпнул 200 грамм и теперь покачивался неваляшкой. Его круглое улыбчивое лицо налилось ярко-малиновым. Рядом с ним сутулым деревом застыл начальник штаба Больных.

После присяги курсантов отпустили в увольнение. Ярослав обнял родителей и младшую сестру. Мама открыла лоток с сырниками, у него закружилась голова. Он цапнул один кругляш, второй, третий…

Они шли по метелистой улице Жесвинска, а он безостановочно ел эти сырники. Холодные, слипшиеся. Отдирал друг от друга, слушая рассказы про родной город, про общих знакомых и митинги, Ельцина и футбол, двигал челюстями, словно был автоматом по пожиранию еды.

– А писал: «кормят хорошо», – хмыкнул отец.

Девятилетняя сестра Наташа носилась туда-сюда по раскатанным ледяным полоскам в шапке с развязавшимися тесемками.

– Вы с Женей созванивались? – спросил Ярослав. – Она обещала приехать.

Отец закурил.

– Женя? Она тебе разве не написала?

– Нет.

– Она не приедет. У нее там какие-то… Катя, может, ты расскажешь? Вы же говорили по телефону.

Ярослав встал посреди улицы. Мама просунула ему руку под локоть.

– Сынок, давай мы уже до гостиницы дойдем, там и поговорим. Кстати, мы туда идем?

– Туда-туда, – кивнул отец. – Наталья, не отставай! Куда тебя понесло?

– Бегу-у-у! – закричала сестрица издалека.

И понеслась к ним, перепрыгивая с одной скользкой ленты на другую. Влетела прямо в Ярослава, зарылась лицом в полы его шинели.

Они дошли до гостиницы «У Берендея», пряничного домика в древнерусском стиле, с узловатыми опорами крыльца и резной бахромой под навесом. Яркая крыша с петушком и расписные ставни дополняли образ терема. Рельефная от многослойной резьбы дверь была похожа на бок кулебяки.

В холле они подошли к дубовому кряжистому столу. Но девушки в кокошнике, которая утром здесь сидела, не было. Лишь табличка «Дежурный» стояла на столе.

Ярослав принялся разглядывать диковинный интерьер гостиницы. Бросалось в глаза, из какого могучего сруба построен дом. По углам стояли старинные предметы: медный самовар, сани с деревянными полозьями, прялка, пара угольных утюгов и даже пень с воткнутым в него могучим топором. А на широченном подоконнике стоял самый настоящий подсвечник – огромный, в виде 12-главого дракона.

– До революции здесь был дом потомственного купца Балабанова, – сказал отец.

Благодаря отменной акустике его голос театрально взмыл под высокие своды.

– Никаким потомственным купцом Балабанов не был, – проскрипел чей-то голос. – Он был из крестьян, потому и на доме сэкономил. Всякие финтифлюшки наделал, а стены тонкие – всех соседей слыхать.

Все вздрогнули и обратили взгляды к дальнему углу, где качнулось старинное кресло, укрытое рогожкой. Над ней торчала головка бабули.

– Простите, мы думали, здесь никого нет, – сказал отец.

Крохотная бабуля отбросила рогожку и удивительно ловко соскользнула м кресла. Посеменила в валенках к дубовому столу, размахивая какой-то толстой книженцией. В бабке было два аршина росту, если не меньше. Зато носатое лицо изображало царственную значительность, которую подчеркивал стоящий дыбом берет. На ней было шерстяное платье, а сверху теплая жилетка.

Кое-как взгромоздившись на стул, бабка заерзала, умащиваясь. Отложила свою толстую книгу (оказалось, сказки Афанасьева) и раскрыла журнал посещений.

– Хто вы у меня будете?

– Значит, вы тоже здесь дежурная?

Старушенция сдвинула мшистые брови.

– Чаво? Я дежурная и есть.

– А девушка в кокошнике?

– Вы хто такие? – внезапно взвилась старуха. – С проверкой, что ли? А предписание у вас есть?

Бабка с вызовом застучала по столу куриным кулачком.

Отец попытался ее урезонить:

– Уважаемая, никакая мы не проверка, у нас здесь номер.

Но старушка как будто не расслышала. Понесла околесицу о каких-то «злыднях», которые никак не угомонятся, но «мы им еще покажем, где выпь чешется». Грозя в окно кому-то неведомому, она забряцала смутными угрозами, пока почувствовала прикосновение детской руки.

– Вы бабка ёжка? – с любопытством спросила Наташа.