Учительница нежная моя

Старуха вытаращилась.

– А ты хто такая, девка-недозрелка?

– Я сестра вот этого солдата.

Наташа показала на Ярослава. Бабка среагировала неожиданно:

– Ох ты ж! Так бы и сразу!

Она спрыгнула со стула и заплясала вокруг Ярослава, выделывая валенками диковинные коленца. Берет с головы слетел, обнажив клочковатую седину. Она выхватила из-за пазухи большой цветастый платок и завертела им, закружилась в его шлейфе, словно бабочка. Бабочка-бабушка.

Коридор гостиницы торопливо задрожал. В холл вбежала та самая румяная девушка, которая селила их нынче утром. Была она уже без кокошника, русая коса разметалась.

– Охушки, извините-простите! Неотложные дела возникли, пришлось отлучиться, – певуче запричитала она.

И ловко поймала мельтешащую бабулю. Рассмеялась рассыпчато:

– Попалась!

Старуха в ответ что-то пробелькотела, обиженно загугнила. Утешая ее и поглаживая, девушка нахлобучила на нее берет и отвела к креслу. Усадив в качалку, что-то немножко ей пошептала, как ребенку. Прикрыла рогожкой.

– Убаюкала, – тихо сказала она, подходя к столу на цыпочках. – Кажется, у вас 18-й номер?

– Верно, – удивился отец. – А говорят: «память девичья».

– У нас все по-особенному, – улыбнулась девушка.

– Мы заметили.

Номер тоже был необычен. На полу орнамент, под потолком лепнина. Ярослав с удивлением разглядывал картины, изображавшие Сирина, Алконоста, Велеса, кикимор. В ванной огромная мозаика запечатлела глумливого Леля с вереницей игривых русалок.

При этом в номерах сбоку и сверху отчетливо слышались бубнеж, звяканье, смех и прочие звуки. Бабуля не обманула – звукоизоляция в гостинице была нулевая.

Разложив на столе колбасу, сыр и котлеты, мама наконец рассказала о Жене. Они с ней договорились созвониться перед тем, как поедут за билетами на поезд. Женя даже собиралась поехать с ними, но потом сказала, что возьмет билет сама.

– И вот я ей звоню и спрашиваю: "Женя, ты билет взяла?" А она: "Я не поеду". "Что случилось?" Она стала рассказывать о каких-то проблемах в институте. Ну ладно, думаю, проблемы так проблемы.

– А голос у нее был какой?

– Странный, честно говоря. Словно заторможенный, что ли.

– Понятно.

– Рубани лучше маминых котлеток, – посоветовал отец. – Давай-давай. А сыр из здешнего магазина, попробуй. Но вообрази: делают у нас в городе. А в наших магазинах – днем с огнем. Во страна!

Отец почему-то радостно хлопнул Ярослава по плечу и сам сел к столу.

– Катюша, а где хлеб? Давай я порежу. А ты пирожков нашему бойцу подкинь.

– С чем пирожки?

– Вот эти с мясом, а треугольные с капустой.

Ярослав куснул треугольный и стал хмуро жевать. Мысли плавали. Со своей семьей ему было хорошо и тепло, как в ванне. Но в то же время томило беспокойство, одолевала тоска. От Жени уже полторы недели не было писем. И вот она не приехала.

До сих пор она ни разу не обмолвилась о проблемах с учебой. Жаловалась только, что пед её разочаровал.

Ворочалось смутное сомнение. Женя никогда не врала…

На следующий день после отъезда родителей он получил от нее письмо.

Ярославчик, поздравляю тебя с присягой. Теперь ты настоящий солдат…

Извини, что я не приехала. Тому есть причина. Я, кажется, рассказывала тебе о Семёне. Это тот самый гитарист, который дает мне уроки. Он удивительный человек, умный, сильный, отзывчивый, нежный… Не хочу и не могу от тебя ничего скрывать. Мне страшно неловко перед тобой. Но я так счастлива. Ты не представляешь, что я сейчас чувствую.

Семен говорит, что я очень способная. А я ведь раньше думала, что у меня нет слуха. Я теперь могу сыграть несколько песен Окуджавы и Визбора, в том числе твой любимый "Волейбол на Сретенке". И главное, я теперь могу спеть под гитару вот это:

Но странный стук зовет: "В дорогу!"

Может сердца, а может стук в дверь.

И, когда я обернусь на пороге,

Я скажу одно лишь слово: "Верь!"

А еще у Семена есть нунчаки. Он сам их сделал – выстрогал из дерева, связал крепкой веревкой. Он показывал мне, как ими крутят, как можно нанести хороший удар. На улице ударил по толстой ветке и сломал ее! Когда он дома тренируется, это надо видеть. Он без рубашки в одних штанах, напряженные мускулы. И это штуковина крутится со свистом. Семен рассказывал, что даже снимался в каком-то фильме – дрался в эпизоде с главным героем. Вот только название забыла, надо у него спросить. Как раз завтра буду у него и спрошу.

Дома все плохо. Мама пилит нас с отцом. Отца за то, что мало денег приносит, меня за то, что не хочу подрабатывать. Говорит, что не будет давать мне деньги на уроки гитары. Тоже мне испугала! Семен говорит, что будет учить меня просто так.

В магазинах все хуже и хуже с продуктами. Люди стали злые. Сегодня я только с третьего раза смогла сесть в автобус, опоздала на первую пару. Да еще и все ноги отдавили. Стояла в очереди в институтской библиотеке, надо было взять книгу Сухомлинского. Какая-то доцентка влезла без очереди. Сделала ей замечание, так она стала хамски орать. Дать бы тебе нунчаками по морде, чтоб знала! Я развернулась и ушла.

А на улицах у нас теперь сумасшествие. Сначала врачи митинговали, потом водители бастовали, автобусы не ходили четыре дня. А теперь работники глиноземного комбината обложили горком. Сидят прямо на ступеньках и требуют, чтобы завод не закрывали. Милиция пыталась их разогнать, но все это показали по телевидению, и рабочих оставили в покое. Рассказывают, что сотрудники горкома в массовом порядке берут больничные и отпуска.

Ярославчик, милый, ты не обижаешься? Можно я тебе и дальше буду писать? Ты мой самый лучший друг, только тебе я могу излить все…

Его рука сама сжала клетчатый лист. Побелела у костяшек – разжала. Сморщенный комок вывалился на пол.

«Ярославчик». Так глупо она его никогда не называла.

– Что случилось? – спросил подошедший Игорь.

Он энергично растирался полотенцем. Весь красный и довольный собой. Подтянулся на перекладине двадцать раз и сделал пять подъем-переворотов.

Игорь поднял мятый листок.

– Письмами разбрасываешься? Смотри, опять Беляев в сортир утащит.

– Пускай.