Методологический дискурс о постмодерне. Между про-капитализмом и контр-капитализмом

В-шестых.

Итак, если мы захотим увидеть культурно-историческую логику, которая показывала бы нам в общем виде процесс развертывания мыследеятельности в его основных содержательных и структурно-процессуальных характеристиках, то мы этого у Автора не найдем. Мы не найдем и логику вписанности в этот процесс самой позиции Автора.

Но мы найдем проекцию организационно-мыследеятельностной логики ММК на культурно-исторический процесс.

В-седьмых.

Конкретным выражением этой проекции является и пример с Николаем Кузанским.

То, как Автор интерпретирует позицию этого теоретика и встраивает ее в логику развертывания промышленных революций, задает две проблемные точки:

– адекватность интерпретации позиции Николая Кузанского;

– адекватность той исторической логики, по которой описывается воздействие его идей на логику промышленных революций.

Начнем с первого пункта. Здесь надо иметь в виду, стратегическую направленность позиции Николая Кузанского. Для Автора эта направленность совпадает с направленностью, порождающей в будущем логику промышленных революций. И здесь надо сказать следующее.

Позиция Николая Кузанского стратегически направлена на переход от познания вещей к познанию высшего единства мира – Бога. Это понятно, так как этот теоретик был неоплатоником в христианском обличии. А для неоплатоника стратегическое действие (мыследействие) состоит в переводе от познания вещей к познанию «Единого». Таким образом, неоплатонику не нужно разрабатывать технологию познания вещей – это стратегически бессмысленно. Ему нужно лишь показать, что всякое познание конкретных вещей как чего-то самостоятельного и самоценного – стратегическое заблуждение. В сущности, это Николай Кузанский и делает, когда утверждает, что сколько бы «точным» познание вещей ни было, оно никогда не приведет к познанию сущности вещей, то есть Бога.

Итого, если Николай Кузанский и говорил что-то о познании конкретных вещей, то не в смысле их познания в логике «понимания и перестройки вещного мира» (в которой действует логика промышленных революций), а в противоположном смысле. Интерпретация Автором Николая Кузанского как теоретика «технологии исследовательского мышления», ставшей «важнейшим элементом платформы технологий Второй промышленной революции» является невероятно сильной натяжкой и задается проекцией «схемы мыследеятельности» на культурно-исторический процесс:

– должен быть тот теоретик, который выявил и задал логику «технологии исследовательского мышления»;

– актуализацию логики промышленных революций нужно связать с влиянием этого конкретного теоретика.

Так и получается вывод: «машина исследовательской мыследеятельности, как я уже сказал, была „придумана“ в период 1400—1500 годов и в дальнейшем легла в основу так называемых промышленных революций».

Логика этого вывода предельно проблематична. Но зато она хорошо вписывается в «схему мыследеятельности». Ведь там (в ММК) действительно, можно выделять теоретиков, которые дали начало каким-то стратегически значимым мыслительным ходам.

В-восьмых.

Надо обратить внимание на то, что когда Автор начинает описывать логику промышленных революций, соединяя ее с логикой определенных типов мыследеятельности, то переходит на параметрическое описание. Это показывает то, что можно и логично описывать крупномасштабные изменения социокультурной реальности через изменения фундаментальных параметров, показывая какого рода проблемы появлялись в такие-то периоды и в каком направлении происходило решение этих проблем.

Далее Автор напишет: «Наш анализ проблемы знания будет неполным, если мы с Вами не сможем теперь вернуться от анализа „машин“ производства „знаний“ (дальше мы поймём с Вами, каким противоречивым выглядит этот тезис при ближайшем рассмотрении), к сингулярному практическому действию, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум».

То есть Автор вполне четко разделяет два плана исследования:

– план анализ «машин» производства «знаний» (который концептуализируется то «схемой мыследеятельности», то параметрическим описанием);

– план сингулярного практического действия, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум» (который описывается исключительно «схемой мыследеятельности»).

11. Переход Автора от анализа «машин производства знаний» к анализу сингулярного практического действия

В §§39—48 Автор переходит от «анализа „машин“ производства „знаний“» к анализу «сингулярного практического действия, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум».

Автор достаточно подробно рассматривает этот план, реализуя в нем ту самую диалектику «ученого незнания», которую он увидел уже у Николая Кузанского. Я не стану передавать подробности этого рассмотрения, так как они относятся именно к плану «сингулярного практического действия» и ничего не могут нам сказать о социокультурной логике, в которую эти действия должны быть вписаны. Можно лишь заметить, что Автор связывает этот план рассмотрения с логикой социокультурной реальности через представление о культуре как аккумуляторе предшествующего исторического опыта человечества.

Вот как Автор говорит о содержании первых двух лекций (§§1—48).

«В первой лекции мы сосредоточились на анализе стандартной «эпистемологической ситуации», в рамках которой, с учетом ее двух основных измерений – оси конкуренции и оси референции – возникает большая часть функциональных «зон» и «узлов», которые стали предметом осмысления в философии и методологии науки – такие как «вещь», «представление», гипотеза, образ, модель, «предмет» и «объект», знание, понятие, схема, значение, знак, система теории, эксперимент, «истина», «денотат», «референт», метафизика и онтология.

Во второй лекции я пытался показать:

с одной стороны, как исторически складываются технологии конструктивного мышления и социальные машины производства знаний – такие как инженерное конструирование, проектирование и собственно современная научно-исследовательская мыследеятельность;

с другой стороны, как эмпирические индивидуумы формируют свой запас знаний – часть из которых они обнаруживают для себя в опыте решения задач и участия в ситуациях//системах совместно-распределенной деятельности, а часть – получают как «сведения» с различным уровнем релевантности в ситуациях коммуникации от другими эмпирическими индивидуумами.

В том числе – в учебных ситуациях.

Существует достаточно широкий спектр нормативных представлений о «деятельности» и «действиях», на которые может ориентироваться эмпирический индивидуум при построении замысла.

История философии в целом, а также таких школ мысли как «прагматизм», австрийская экономическая школа, социология «действия» и различные варианты теорий принятия решений, даёт нам богатый веер различных онтологических представлений об устройстве «деятельности» и «действия».

Я воспользовался для изображения нормативной структуры «деятельности» и «действия» схемами, разработанными в рамках СМД-подхода и описывающими функциональную структуру «способа мыследействия».

Важно понимать, что эти схемы фиксируют своего рода мыслительный (рефлексивный) чертёж или карту «способа мыследействия». Как и любая карта местности (например, города), она не отражает всех деталей реальной застройки, но, в целом, позволяет вам сориентироваться, чтобы найти нужное здание или достопримечательность.

Напомню, что я использовал упрощенную схему, включающую в себя, помимо знака «позиции» деятеля (актора) три основных функциональных узла:

во-первых, «цели»,

во-вторых, «знания об устройстве окружающего мира» (онтические и объектно-онтологические),

в-третьих, «средства».

Однако, можно воспользоваться более сложной схемой способа мыследействия, задающей более детальную карту его устройства».

12. Критический анализ позиции Автора. Индивидуалистическая онтология, контр-культурный и контр-системный авангард

В этой точке можно остановиться для анализа.

Во-первых.

Для понимания логики связи между планом «сингулярного практического действия», которое собственно и рассматривает Автор в §§39—48, и планом социокультурной реальности можно провести параллель между его логикой и логикой рассмотрения научного познания К. Поппером.

Для Поппера в логике научного познания не существует того, что можно было бы назвать социокультурной реальностью. Точнее сказать так: для Поппера социокультурная реальность представляет собой то, что является областью преодоления в научном познании. Социокультурная реальность несет в себе мифологически-метафизические представления, которые должны быть преодолены. Само научное познание организационно представляет собой сообщество ученых, которые соединены друг с другом через рациональную коммуникацию и научный метод. Научный метод представляет собой и то, через что соединены ученые с познаваемой реальностью. Поппер, как теоретик, вполне относится к той фазе развертывания модерна, которую можно назвать «диалектическим модерном». То есть в его концепции научного познания заложено, в качестве фундаментального, представление о бесконечном развертывании знания, о бесконечном приближении к истине (сути вещей). Эта суть никогда не может быть достигнута. Именно поэтому фундаментальным для Поппера является процесс фальсификации уже существующего знания. Господствовавшее ранее представление о том, что главным в научном познании является подтверждение выдвинутой гипотезы (теории), Поппер считает стратегическим заблуждением. Теоретики всегда связаны со своими теориями таким образом, что сознательно или бессознательно стремятся «подтвердить» свою теорию. Для преодоления этого и нужна методичная фальсификация. Только через постоянное и целенаправленное опровержение наличных теорий можно продвигаться дальше в научном познании.

Надо отметить, что введение принципа фальсификации как фундаментального в логике и методологии науки связывается с именем Поппера. В сущности, это реализация того самого представления об «ученом незнании», которое актуализировалось у разных теоретиков в разные эпохи, но которое в современной методологии науки связанно именно с фигурой Поппера и той фазой развития методологии науки, которая относится к первой половине ХХ века. В это время происходит перелом в модерновой системе знания о природе и человеке. Те парадигмы знания, которые стали формироваться в начале модерна и казались завершенными к началу ХХ века, обнаружили свои границы и стали восприниматься как препятствия. Связанный с этим дух преодоления прежних представлений уже должен был вывести рефлексию о логике научного познания к диалектике «ученого незнания». Можно считать, что ранее наука развертывалась, реализуя через себя логику «учёного незнания» стихийно. Ученые не занимали позиция методического преодоления «старых» теорий и утверждения «новых». Преодоление одних теорий другими происходило стихийно, за счет разделения научного сообщества на субъекты и поколения. Каждый новый теоретик в принципе находился в позиции «стихийного преодоления» прежних представлений. Для существования этого процесса не нужно было вдвигать и удерживать принцип методичного опровержения. Но это стало нужно в тот период развития модерна, когда прежние системы представлений о мире стали восприниматься связанными не просто с какими-то теоретиками, но с разного рода организованностями и устойчивыми системами знания.

Для лучшего понимания этого процесса надо вспомнить эту эпоху – первую половину ХХ века, особенно первую четверть. Это эпоха общеевропейского контр-культурного авангарда. По всему европейскому пространству, по всем культурным формам происходила усиливающая друг друга критика сложившихся форм жизни. Предельное выражение этого создавало позиции тотального отрицания «старого мира» и утверждения «нового мира». Но в тех культурных формах, где новое мыслилось связанным с традицией (например, в науке), авангардная позиция должна была породить не чистое тотальное отрицание, а диалектику бесконечного отрицания «старых истин» и движения к «новым истинам», при сохранении конструктивной связи с традицией. Собственно это и можно увидеть в методологии науки Поппера.

Здесь важно сделать отступление, которое утверждает, что выработка такой диалектики не является продуктом передачи некой «идеи диалектики» по традиции откуда-нибудь из древности, средневековья или истока модерна. Такого рода идея может и должна рождаться как ответ на вызов эпохи. Стоит напомнить, что общее развертывание модерна можно считать процессом интегрального «открывания мира», отрицания средневековых и первоначальных модерновых форм. Это отрицание происходило импульсами, которые выражались в разного масштаба реформах и революциях в разных социокультурных областях. Первая четверть ХХ века стала одной их таких областей реформ-революций по всей Европе (отчасти и по всему миру). Критика остатков «старого мира» (которые особенно очевидно были в таких европейских империях как Российская, Германская и Австро-венгерская) приобрела особенно острый, авангардный характер. Вызов сохранения негатива «старого мира» был усилен Первой мировой войной, в которой этот старый мир буквально уничтожил себя, породив в качестве ответа общеевропейскую волну революций. Пафос этой волны во многом и составил содержание европейского авангарда первой половины ХХ века. Но авангардный ответ только в своем предельном варианте порождал тотальное отрицание традиции. Его конструктивные формы должны были утверждать логику обновления мира, причем обновления бесконечного и методичного. В когнитивной проекции это должно было дать диалектику «ученого незнания», бесконечного «открывания мира». Одним из конкретных выражений этого можно считать методологию науки Поппера.

Во-вторых.

Надо обратить внимание на то, что позиция Автора в отношении развертывания «мыследеятельности» и позиция Поппера в отношении научного знания сходны по следующим параметрам:

– диалектика бесконечного обновления;