Изломы судеб. Роман

Два «ромба» Лебедев носил недолго. По указанию Сталина Ягода провел массированные проверки краевых и областных управлений НКВД. По их итогам пятнадцать руководителей были освобождены от занимаемых должностей, исключены из партии, уволены из органов. Их «прибрали» в тридцать седьмом году.

– Молодец, Ягода! – удовлетворенно кивнул вождь, ознакомившись с приказом по наркомату. – Эти люди перестали работать, стали жить словно графы при прежнем режиме. Железной метлой таких надо гнать со службы! Но, скажи откровенно: не жалко своих – евреев?

– А я не еврей, товарищ Сталин! Я – большевик! – поежился нарком.

Позже присутствовавший при разговоре Николай понял, что Генрих Григорьевич «вычистил» тех, кто мог составить ему конкуренцию. Тогда же Хозяин продолжил:

– Готовь аттестацию всего состава наркомата! Твои подчиненные в орденах и «ромбах» щеголяют, а Мироныча не уберегли! Плохо пока работают! Сам останешься в звании генерального комиссара государственной безопасности. Заместители останутся в прежних званиях. Остальных на два звания понизить! Это ж какая экономия народных денег получится! И еще: инструкция по охране членов Политбюро, разработанная в двадцатых годах, устарела. Гибель Кирова – тому подтверждение. Готовь новую инструкцию в соответствии с духом времени!

Ягода поручил эту работу Паукеру и Лебедеву. Хотел было подключиться Власик, коего Сталин не велел понижать в звании. Однако нарком притормозил:

– У Николая Сидоровича грамотёшки маловато. Пусть занимается своей непосредственной работой – охраняет Хозяина.

Когда вышли из кабинета, Паукер сказал:

– Надо бы найти бывших жандармов, которые составляли инструкцию об охране царской семьи. Если они уцелели. Не стоит отказываться от опыта прежних лет.

Нашли бывшего заместителя министра внутренних дел, жандармского генерала Джунковского – составителя этой инструкции. Теперь он служил сторожем при церкви. В худом старике мало что осталось от дородного, представительного военного, коим Николай помнил Владимира Федоровича по дореволюционным фотографиям. Разговор был недолгим.

– В ваших архивах, наверняка, имеется инструкция по охране членов императорской фамилии. Лучше того, что мы тогда написали, вряд ли можно придумать. – сказал Джунковский. – А меня от этого рода деятельности увольте! Стар! Здоровье уже не то: пять лет отбыл в концлагере и до этого арестовывался ЧК. При всем, при том исправно получаю пенсию от Советов, как жертва царизма!

– Как так? – удивился Лебедев.

– В бытность мою товарищем (заместителем – авт.) министра внутренних дел я доложил императору о кутежах и загулах Григория Распутина. В тот же день был отставлен от должности и отправлен на фронт.

– Скажите откровенно: почему не эмигрировали?

– Я считаю себя русским, православным человеком. Мой крест – быть с моим народом. Мое теперешнее служение в храме – тоже мой крест!

После беседы с Джунковским Николай Александрович направился в архив. Инструкция об охране членов императорской фамилии нашлась. Правда, его предупредили, что Ягода один экземпляр приказал доставить ему.

– Товарищ нарком не спросил: сколько у нас экземпляров, а мы не сказали, – ухмыльнулся архивариус.

Лебедев засел за документ. Там, действительно, было все от сопровождения во время пеших прогулок до поездок на поезде. Николай переписывал инструкцию, перефразируя ее. Ягода каждый день требовал отчета. Он внимательно читал написанное Лебедевым и, не стесняясь, сравнивал его с текстом пожелтевшей от времени брошюры. Когда работа была завершена, похвалил, пообещал, что в скором времени будет ходатайствовать о возвращении Коле одного «ромба» и добавил:

– Но вы же знаете Хозяина, Николай. Захочет – вернет, не захочет – мы оба костей не соберем!

Пообещал вернуть «ромб» и Сталин, однако добавил:

– Ты же знаешь Ягоду! У него семь пятниц на неделе. А органы выше меня, и меня проверить могут. Имеют на то право!

Новая жена

Немного оставалось времени у Лебедева на себя. Однако удавалось отдыхать от службы. В те годы началась «дружба» работников искусств и сотрудников органов госбезопасности. Совместные банкеты чередовались с совместными выездами на природу. После них руководители органов разъезжались по квартирам актрис. Для начальников это было не только любовным приключением. Женщин вербовали в качестве осведомительниц. Они охотно доносили на коллег, особенно на соперниц по сцене и постелям высоких руководителей. Для артисток ублажение сильных мира сего ассоциировалось с получением главных ролей, присвоением почетных званий, получением орденов, множеством материальных благ, особенно доступом в спераспределители, где их ждали одежда, обувь, парфюмерия от лучших мировых фирм, деликатесы, покупаемые по смешным ценам. Если же кому-то удавалось затащить в ЗАГС большого начальника, то такая женщина становилась полноправным руководителем театра. Главный режиссер, директор, все прочие «плясали по ее дудку», выполняя любые капризы новоявленной примадонны. До поры, до времени Сталин, любивший бывать в театрах, поощрял такую «дружбу».

Посещал такие мероприятия и Николай Александрович. Статного, худощавого офицера и в то же время сплошную гору мускулов женщины привечали. Однако узнав, что у него есть малолетний сын, тут же охладевали. Оставляли «в резерве», переключаясь на пожилых, одутловатых от пьянства и болезней, зато имевших много «ромбов» в петлицах мужчин. Временами приглашали Лебедева домой, когда покровитель пребывал в командировке или отпуске. Льнули к Николаю и сотрудницы аппарата Сталина, девчата из обслуги Хозяина и других членов Политбюро. На одну такую запал Николай Александрович. Маруся была маленькой, юркой, быстрой, всегда румяной. Она работала заместителем заведующего Отделом писем товарищу Сталину. Поначалу небольшая интрижка, начавшаяся с флирта, переросла в бурный роман. Лебедев не знал, чем привязала его Маруся, однако все больше и больше увязал словно в трясине, перестав бегать по актрисам и пролетарским поэтессам. Точку в истории поставил Хозяин. Он вызвал к себе Лебедева.

– Думаю, что надо тебе жениться! Хватит по актёркам бегать! Все, с кого ты е… – еврейки! Ты – русский и тебе нужна русская жена! Я тебе такую нашел. Да ты, насколько мне известно, спишь с ней. Мало того, она от тебя беременна. Словом, надо регистрировать законный брак и давать фамилию ребенку! Ягода, я слышал, в приемной дожидается. Позови!

Вошел Генрих Григорьевич, щелкнул каблуками.

– Вот, что, товарищ генеральный комиссар госбезопасности, Лебедев надумал жениться. Невеста – человек проверенный, член партии с тысяча девятьсот восемнадцатого года. Служила в штабе Реввоенсовета Республики, позже – в секретариате Ильича, теперь у меня трудится. Думаю, перевести ее в Наркомат внутренних дел. Подбери ей достойную должность и со званием подумай!

– Аттестуем, с учетом опыта и заслуг капитаном госбезопасности, товарищ Сталин…

– У нас Лебедев – капитан. Хватит пока старшего лейтенанта! – прервал наркома вождь. – Ступай, Лебедев делай официальное предложение, а мы с товарищем Ягодой текущими делами по его ведомству займемся.

Свадьбу сыграли по-домашнему: Лебедевы всей семьей, сестра Маруси – Ольга с мужем Николаем Павловичем. Ненадолго заехал Ягода. Вручил конверт с деньгами «на обзаведение хозяйством». Поздравил, выпил рюмку и, сославшись на государственные дела отбыл.

– Мы, Анфия Павловна, найдем общий язык. Мой папА тоже коммерцией занимался, – разоткровенничалась Маруся, когда нарком уехал. – Правда, своего дела у него не было. Служил артельщиком. Покупал для купцов, фабрикантов лес, уголь, прочие материалы. Доставлял их в Питер. Работал хорошо. Всегда сумел сэкономить, купить дешевле, нежели предполагали наниматели. Те при окончательных расчетах, как правило, говорили: «Возьми оставшиеся деньги себе, Федор Иванович! Это – тебе гонорар за труды!» Так, что папА дал нам с Оленькой гимназическое образование. Хорошо жили. Если бы папА не был картежником, открыл бы свое заведение. Потом умерла маман. ПапА проигрался в пух. Пришлось на службу устраиваться. Я трудилась в Питере на телеграфе. В революцию была телефонисткой и телеграфисткой в Смольном. Рассылала по губерниям ленинские декреты «О мир» и «О земле», соединяла по телефону Владимира Ильича и других вождей революции с заводами, воинскими частями, моряками Балтийского флота. Во время Гражданской войны находилась в Кремле, передавала командующим фронтами ленинские директивы.

– Повезло тебе, Маруся, – сказал Николай. – Живого Ленина видела!

– Владимира Ильича я видела только один раз, в девятнадцатом году. Хотя его кабинет был «стенка в стенку» с нашей аппаратной. Порвались мои полусапожки, купленные еще при царизме. Управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич дал мне записку в распределитель. Туда же приехали Ленин, Крупская и сестра Ильича – Ульянова-Елизарова. Покупали Ленину ботинки. Долго не могли подобрать. Когда подобрали, Ильич радовался, словно ребенок! Да и цена оказалась более, чем сходной: всего шестнадцать рублей!

– Шестнадцать рублей за ботинки в девятнадцатом году? – усомнился Николай.

– На черном рынке такие ботинки стоили шестнадцать миллионов рублей. Но в распределителях как сейчас, так и тогда, были совсем другие цены. Я в тот раз новые полусапожки за восемнадцать рублей купила. Стыдно стало, что более дорогую обувь, чем у Ильича приобрела. Однако это были самые дешевые полусапожки, все остальные оказались несколько дороже.

Маруся переехала в квартиру Лебедевых. Прежнего, старорежимного владельца «уплотнили» еще на одну комнату. Николай Александрович стеснялся брать ордер на дополнительную комнату.

– Ты не очень-то жалей деда! – ответили ему в Хозяйственном управлении. – Бабка его год назад умерла. Зачем ему одному две комнаты? Официально в Гражданскую он служил в штабе Реввоенсовета. А какие заговоры плел за спиной у Советской власти – пока неизвестно. Ну, ничего! Настанет время, мы со всеми этими осколками империи разберемся!

Марусю перевели работать на Лубянку. Оттуда она ушла в декретный отпуск и в декабре тридцать пятого года родила сына. Мальчика назвали Генрихом в честь Ягоды. Нарком вновь заехал, полюбовался малышом, подарил десертную серебряную ложку «на зубок».

Хозяйкой новая жена оказалась никакой. Как только кончила кормить грудью, умчалась на службу, оставив детей на попечение Анфии Павловны и младшей сестры Николая Александровича – Кати. Правда, теперь не надо было мотаться за покупками. Еженедельно на дом привозили паек – свежайшие и отборные продукты. Одной черной икры в доме было столько, что есть ее не хотелось – надоедала. Помогала по хозяйству присланная из НКВД домработница. Зато коммерсанткой Маруся оказалась хоть куда. Когда в 1935 году завершилось строительство дома для сотрудников Наркомата внутренних дел в Большом комсомольском переулке (ныне Большой Златоустинский переулок – авт.), она «пробила» в нем три комнаты. Комнаты были куда больше, чем на Остоженке. До службы пять минут пешком. Чуть больше до распределителя для работников НКВД, где Маруся была частой гостьей. Покупала для себя, сестры Оленьки, деток. Перепадало мужу, но тот больше ходил в форме или же одевался как все, чтобы «не светиться».

С началом Большого террора жилье стало освобождаться. Народ переселялся кто в лагеря, кто в безымянные могилы на полигоне «Коммунарка». Семьи репрессированных вышвыривались из квартир в подвалы, аварийные коммуналки. Пусто стало и в кооперативном Доме Почтовиков в Крестовоздвиженском переулке. Там в свое время купили комнату в коммуналке Ольга Федоровна и Николай Павлович. Теперь они оказались вдвоем в четырехкомнатной квартире.

– Давай, Коля, купим на наши сбережения все комнаты.

– Зачем нам столько? – удивился Лебедев.

– Твоя сестра Катя – невеста на выданье. Брату Александру не все время в казармах для комсостава ютиться. Брат Геннадий бронетанковое училище окончил. Сегодня служит на периферии, завтра – в Управление бронетанковых войск или в Генштаб попадет. Десять минут пешком – он на работе. Твой брат Кирилл – отрезанный ломоть на Дальнем Востоке. Вдруг ему там надоест? Тогда и у него крыша в Москве будет. Брата Костю пристраивать надо. Анфия Павловна пока у нас поживет, но прописать ее тоже там не мешало бы. Да и мой младший братик Саша в Литературный институт поступил. Ему комната нужна, чтобы учебой и творчеством заниматься. На ваши хоромы на Пресне заводоуправление который год зубы точит. Не твое положение – давно бы всех куда-нибудь выселили.

Сказано – сделано. Объединились две семьи под одним кровом. Тесноты не чувствовали. Зато было весело! Стало традицией собираться всем в Крестовоздвиженском на праздники. С утра водитель отвозил Анфию Павловну с пайковой снедью. Под ее руководством Катя и Ольга Федоровна, в отличие от сестры оказавшаяся отменной хозяйкой, готовили и накрывали на стол. Однако свои фирменные пироги и оладьи Анфия Павловна не доверяла никому. Всегда старалась подгадать так, чтобы к общему сбору они были горячими. Из-за занятости Николая в первый день праздников собирались не первого мая, а второго, не седьмого ноября, а восьмого. Потом добавился День Конституции – 5 декабря. На него собирались лишь обитатели Крестовоздвиженки. Николай Александрович с женой в этот день отправлялись на кремлевский банкет, оставив детей на попечение бабушки. Пили умеренно, зато много шутили, вспоминали былое, пели. Все Лебедевы обладали прекрасным музыкальным слухом, играли, как минимум, на двух инструментах.

В свободное от службы время Николай возился с малышом Генрихом, занимался с Вадиком. Старался уделить им одинаковое количество внимания и любви. Правда, в отношении старшего сына бывал строгим. Как-то посмотрел дневник и сказал:

– Нехорошо! Я всегда был круглым отличником, а ты четверки из школы таскаешь! Твой отец – боевой командир, значит, его сын тоже должен быть круглым отличником! Нет предметов важных и предметов второстепенных. Помни: знания, все равно, что винтовка в бою.

С тех пор Вадик стал учиться только на пятерки.

На службе складывалось по-всякому. Благоволил Сталин, приближал к себе Ягода. Однако непосредственный начальник Паукер все с большей опаской поглядывал на Лебедева. Все больше приближал к себе Хозяин начальника охраны Власика. Тот все больше выходил из-под контроля начальства. Вождь между тем постоянно выказывал расположение к телохранителю. Все чаще отправлял Паукера с Лебедевым из Кремля или с дачи, говоря:

– Здесь Власик управится.

Все чаще Власик оказывался первым в списках представленных к наградам. Ну а Паукер вдруг пробил должность еще одного заместителя – первого. Им стал Борис Яковлевич Гулько. Николай промолчал. Иосиф Виссарионович сам прокомментировал ему ситуацию: