Реквием по Победе

«Косулей» или «оленем» – тут уж трудно разобрать – был советский разведчик. Он мчал сквозь колючие ветви деревьев и кустарники, то и дело оглядываясь и пригибаясь от, иногда звучавших, выстрелов в спину. Его лицо было всё исцарапано иголками ёлок, а гимнастёрка, пропитанная потом настолько, что можно было выжимать.

По земле он волок за собой что-то на подобие туши. Пожалуй, будь он охотником или лесником – можно было бы подумать так. Однако вместо дичи, сержант волок немца с простреленной ногой, который пытался что-то мычать и кричать сквозь кусок ткани, которой был связан его рот.

Сержант отлично ориентировался в лесу, а потому даже в такой густой тьме шёл без компаса или карты. Да и не было времени сейчас заглядывать в них, ибо за ним гналось как минимум десять фрицев, каждый из которых желал всадить ему пулю в лоб, за то, что выкрал их оберст-лейтенанта.

До своих нужно было добраться как можно быстрее. Разведчик начинал уставать, а немецкий офицер мог скоро умереть от потери крови. Всё-таки глупо получилось с этим выстрелом, который прошил ему артерию.

Под ногами неожиданно что-то захлюпало.

«Что это?» – подумал Кошечкин, стараясь что-то разглядеть внизу. И тут его взгляд упал вперёд, где лунный свет озарял кочки, траву, камыши и чёрную гладь воды.

«Точно! Болото!» – осенило сержанта, и он решительно пошёл дальше в воду, таща за собой немца, который уже оставил любые попытки закричать, а лишь молча зажимал рану на бедре.

Они уже были по пояс в воде и иле, когда на берегу показались серые силуэты с автоматами наперевес. Сержант резко нырнул за кочку, утаскивая за собой немца. Послышались всплески, а на ровной глади появились круги, которые были, как на зло, отлично видны благодаря луне.

– Не дёргайся, мать твою! – шепнул Кошечкин немцу, приставляя нож к его горлу.

Однако было поздно. Немцы с берега заметили, что за дальней кочкой что-то есть и принялись беспорядочно палить по ней и по воде. Болото наполнилось автоматным грохотом и всплесками от пуль.

Сержант видел, что до противоположного берега остаётся ещё метров пятьдесят, а из-за шума стрельбы – никто не услышит их перемещений. Надо было рискнуть.

Он снова взял офицера за воротник кителя и буквально с головой ушёл под грязную, мутную воду, стараясь разгребать перед собой гниющую растительность и ил. Дыхание задерживать становилось сложнее, да и запах от этого места оставлял желать лучшего, однако, берег был уже близко.

Вдруг, он почувствовал, что немец как-то размяк и стал совсем тяжёлым.

– Это ещё что за фокусы?! – шёпотом возмутился Кошечкин, и дёрнул офицера за воротник. Тот лишь еле-еле подплыл к нему, и сержант всё понял. Луна давала вполне достаточно света, чтобы можно было увидеть бледное лицо с закрывшимися глазами и свежую пулевую рану на груди, там, где был вышит фашистский орёл.

– Ты что, падла, сдох, что ли?! – в полголоса воскликнул сержант, и что есть силы зарядил своему пленному пощёчину. Тщетно. Немец никак не реагировал. Он, действительно был мёртв – сражённый пулей своих же подчинённых, а может и потеря крови дала о себе знать.

Кошечкин выругался и, бросив труп в грязи, как можно скорее погрёб к спасительному берегу. Задание было провалено…

***

– Как вы могли допустить, что немецкий офицер погиб у вас, можно сказать, на руках?! – кричал капитан-особист, ударяя кулаком по столу. – Вы понимаете, что провалили операцию?! Вы понимаете, что немцы теперь знают о наших планах и расположении?!

Кошечкин стоял, потупив взгляд, в грязной, взмокшей гимнастёрке и с исцарапанным лицом.

– Я же говорю, товарищ капитан, – повторял он особисту уже третий раз, – ползли по болоту, пока противник вёл огонь. Одна из пуль попала пленному в грудь. Он и погиб.

– А может это вы сами его пристрелили?

С этими словами капитан прищурился.

– Может вы испугались, а потому решили облегчить себе ношу, да взяли и пристрелили офицера, а затем спокойненько добрались до своих. Разве не так?

– Никак нет! – устало и с некоторой злобой отвечал Кошечкин. – Я волок его до конца, а бросил, потому что он уже был мёртвым. Я в него не стрелял.

– А доказательства? А?! Нет их у вас, сержант! Вы, ведь, не стреляли!

Особист взял со стола ППС, с которым сержант ходил и принялся деловито его разглядывать.

– Хе-хе! – усмехнулся капитан. – Хороший автомат у вас, Кошечкин.

Он вытащил из него магазин и снова прищурился.

– И надо же! Патроны все на месте! – с наигранным удивлением продолжил он.

Положив оружие на стол, капитан взял ТТ, что тоже принадлежал сержанту. Вынул магазин.

– Ух ты! Представляете! – презрительно усмехнулся особист. – А тут-то всего шесть патронов! А должно быть восемь.

Он передёрнул затвор, и на стол упал ещё один патрон.

– Ого! Семь! А где же восьмой? Никак в кармане прячете, а? – злобно посмеивался офицер, а затем резко положил оружие на стол и гаркнул. – Это вы его пристрелили! Вы, из трусости!

– Я стрелял ему в ногу, когда взял в плен, – стоял на своём Кошечкин, чувствуя, как злоба подступает к нему, а кулаки сами по себе сжимаются. – Больше я с ним ничего не делал.

– Тогда как получилось, что он сдох у вас на руках?!

В разговор вмешался комбат, который всё это время сидел в углу и нервно курил, смотря на своего разведчика.

– Успокойтесь, товарищ капитан, – сказал он. – Сержант Кошечкин – хороший боец с отличными показателями, орденоносец, между прочим. Да, что «языка» недонёс – плохо, но тут-то я его и сам накажу. В конце концов, немцы же его не взяли, а потому о наших планах ничего толком не знают…

Особист перебил его резким криком:

– Вы мне зубы не заговаривайте, товарищ майор! Своего солдата выгораживать не надо! Если он трус и предатель – я докажу это!

Он раскрыл какую-то папку и принялся листать.

– Что вы там говорили? – презрительно спросил капитан. – Боец с отличными показателями?

– Так точно, – тяжело вздохнул комбат, с сожалением глядя на сержанта.

– Хе-хе! А что же этот самый «отличник» у вас учинил в прошлом году?

– Не понимаю…

Майор нахмурился.

– Ну, как же? Вот тут сказано…

Капитан ткнул пальцем в одну из строчек.

– … «учинил пьяную драку, в ходе которой избил сослуживца». Как это понимать, а? Он же у вас «отличник», как вы говорите! Орденоносец!

Комбат тяжело посмотрел на Кошечкина, а затем на особиста.

– За тот инцидент, товарищ капитан, я его уже наказал. Сержант Кошечкин искупил свой проступок кровью, даже медалью!