Реквием по Победе

– Это перед вами он его искупил, – усмехнулся офицер, – а перед партией – нет.

Он закрыл папку и, взяв её подмышку, сказал:

– В общем, я доложу об этом в особый отдел дивизии – пусть там решают. Хотя…

Капитан снова злобно усмехнулся и махнул рукой.

– …чего уж тут решать? Расстрелять и всё тут! Лучше б вы, сержант, сами застрелились в том болоте, а не немца валили…

Когда за особистом закрылась дверь землянки, на глазах Кошечкина выступили слёзы.

– Это ж что получается, товарищ майор? – угрюмо говорил он. – Вот так вот носишься по этим лесам, болотам, пиявок кормишь, а тебя… за пьяную драку прошлогоднюю… расстрелять… ну и зачем всё это тогда?..

– Что «это»? – спросил майор, закуривая.

– Ну, вот это вот всё…

– А ты, Кошечкин, глупых вопросов-то не задавай. Сам знаешь в какое время живём и где находимся. Это тебе не перед бабой сопли разводить.

Сержант тяжело вздохнул. Гимнастёрка, и без того холодная от воды, казалась ему теперь ледяной глыбой, а царапины – ножевыми порезами.

– Короче, так, – сказал комбат. – Я завтра поеду в особый отдел дивизии, попробую что-нибудь сделать. Но, сам понимаешь, не обещаю. Положил этот особист на тебя глаз.

– Спасибо, товарищ командир! – всё также тяжело ответил Кошечкин.

– Спасибо будешь говорить, если штрафбатом обойдётся хотя бы, – усмехнулся офицер. – Ну, чего встал-то? Иди сушись, горе луковое!..

***

Под сапогами бойцов хлюпала грязь вперемешку с дождевой водой, которая всё падала и падала с неба.

Солдаты с винтовками наперевес закутались в плащ-палатки, а потому лишь щурились, чтобы лучше видеть сквозь пелену капель.

Кошечкин мог лишь завидовать своим товарищам… вернее, видимо, уже бывшим товарищам… Они шли за ним, наставив на него винтовки, а на нём самом не было ни плащ-палатки, ни погон. Он промок, продрог, однако, ему было всё равно, а его взгляд смотрел в грязь под ногами. Ещё вчера с этими ребятами Кошечкин бился бок о бок… теперь же они вели его на расстрел…

Комбат не смог ничего поделать. Особист оказался хитёр и всё представил в таком ключе, что всё-таки сержант виноват. Майор, конечно, искренне не понимал зачем ему сдался всего лишь сержант, но… таковы были реалии военного времени. Всё решилось в пользу расстрела…

Впереди показалась небольшая траншея, специально вырытая для виновного. Кошечкин усмехнулся про себя: «Новая квартирка… даже закрывать не надо… зато высплюсь. Жалко, что одеяла не дадут…»

– Стой! – скомандовал старшина.

Кошечкин остановился на краю траншеи, в которой уже была довольно большая лужа грязи и воды. За его спиной послышались звуки снимаемых с плеч винтовок.

– Целься! – раздалась команда, и пятеро бойцов вскинули свои орудия.

«Давайте быстрее!» – подумал Кошечкин, глядя в траншею.

– Прости, Ваня…, – в пол голоса сказал старшина, смотря в спину сержанту. Тот ничего не ответил, а потому солдат поднял руку вверх, а затем резко опустил её с такой тяжёлой и страшной командой:

– Пли!

Треск выстрелов разнёсся по округе.

В спину Кошечкина врезались пули, жгучей и острой болью обдавшие всё его тело.

Он полетел в траншею, видя перед глазами лишь кровавое облако. Лицо упало в грязь, ощущая холод. Ноги всё ещё чувствовали воду, а пальцы не лишились возможности шевелиться.

«Неужто не помер?» – подумал Кошечкин, когда над траншеей послышались шаги, а затем и голос старшины:

– Ты глянь-ка, живой ещё! Во чудеса-то в решете!

В его восклицаниях чувствовалось удивление и радость. Всё-таки он меньше всего хотел расстреливать своего боевого товарища.

– Ну, – уже грубоватым тоном заговорил солдат, – чего встали-то? Доставайте его оттудова и в санчасть тащите!

– Так, товарищ старшина, приказ же…, – возразил один из бойцов.

– Я тебя сейчас, падла, на месте положу! – гаркнул старшина. – Не сказано в уставах про двойной расстрел, а значит спасать нашего товарища надо!

Кошечкин улыбнулся слабеющими губами. Он чувствовал, как сильные руки поднимают его и вытаскивают наверх. Перед глазами всё ещё стояло красное облако, но затем и оно исчезло…

***

Тихий звон металла о металл…

Затем острая боль… что-то холодное… и снова звон…

– Кажись, очнулся, – раздался чей-то приглушённый голос. – Ничего, скоро снова заснёт. Сейчас он слишком слаб.

– Да какое уж тут? – отвечал кто-то другой. – Четыре пули в себя принял и жив-живёхонек! Я б так не смог!

– Да потому что спирта меньше жрать надо!

И снова тишина…

***

Перед глазами медленно появлялся белый потолок, а вместе с ним – края синих стен. По мере того, как взгляд опускался, появлялись всё новые виды: белое одеяло, койка, на которой он лежал, ещё койки со спящими людьми. По всему походило, что Кошечкин был в госпитале.

«Значит не умер, всё-таки…», – подумал он, пытаясь приподняться на локтях, однако, пожалел об этом, ибо спина, как и всё тело, ответила на эту попытку острой болью. Кошечкин застонал и бессильно бухнулся на подушку так, что под ним заскрипели пружины койки.

В дверном проёме на миг показалась молоденькая медсестра, которая, окинув взглядом пациентов, тут же унеслась прочь.

Вскоре в палате появился уже врач – коренастый лысый мужик, лет сорока с красными от усталости глазами.

– Ну, что, недострелённый ты наш, – густым басом сказал он, – как самочувствие?

– Хреново, – откашливаясь, хрипел Кошечкин. – Но живой, по крайней мере, не так я себе ангела представлял.