Время подонков: хроника луганской перестройки

– Нет. Мне рассказали другие и уже давно.

– И вы молчали?

– Да. Он для вас первая любовь. А первая любовь никогда не должна заканчиваться. Поэтому я молчала – если хорошо мужу и вам, почему я буду против? Когда делишься своим счастьем с другими, его становится больше. Он подарил мне двух детей, и я счастлива и люблю его. Пусть и он будет счастлив в отношениях с вами.

И Лена неожиданно сравнила себя с женой Николая – у нее тоже двое детей, но от не любимого мужа. Лена поняла, что надо задать конкретный вопрос:

– Вы были в Киеве, видели Николая? Что там?

– Была в Киеве, но во встрече мне отказали. Только передала передачу. Я не верю, что он мог совершить преступление.

– Я тоже не верю.

– Приходите ко мне, и мы вместе погорюем, и нам станет легче.

– А это удобно? – невпопад спросила Лена.

– В горе все удобно. Приходите.

– Я приду, я знаю адрес, – торопливо ответила Лена, – спасибо, Света, за приглашение. Я приду…

Света положила трубку, а Лена еще долго держала трубку в своих руках, не слыша коротких гудков. Женское горе сплачивает даже соперниц – в каждой остается своя память о любимом, дополняемая памятью другой женщины. Лучше жить с иллюзией счастья, чем с неверием в него. И она решила встретиться со Светой, женой Николая. Надо объясниться с ней, может, спросить совета – как ей жить дальше? Может, появится точка опоры, и она выберется из жизненной пустоты. Кто-то ж должен ей помочь в этой жизни… Кто?!

В Киеве следователь безопасности связался с Семерчуком, встретился с ним и предложил встретиться с Матвеевым. Семерчук согласился не сразу, но желание увидеть поверженного врага, взяло верх над чувством благоразумия. Встреча проходила в Лукьяновском следственном изоляторе, куда следователь привез Семерчука. Они прошли через несколько решетчатых дверей с охраной, которые открывались только в том случае, если закрывалась предыдущая дверь. Встреча проходила в кабинете заместителя начальника тюрьмы по оперативной работе, – подполковника, в виду того, что подследственный был политическим узником – уголовной статьи ему еще не предъявили. Кроме следователя безопасности, в кабинете остался и тюремный заместитель. Он тоже был нужен, на всякий случай, как свидетель.

Семерчука била дрожь от предстоящей встречи с Матвеевым, – что он сейчас ним сделает? Но он не знал, что с ним делать – даже в тюрьме его враг внушал ему страх. Но надо выполнить указание следователя и уговорить Матвеева признаться в преступлении. Но Семерчук знал, что Матвеев никогда не пойдет против правды. Следователь нашептывал ему на ухо, как он должен вести разговор, но неожиданно открылась дверь, вошел сержант-сверхсрочник, а следом Матвеев. Заместитель распорядился, чтобы контролеры остались за дверью, и они вышли. Семерчук сразу не узнал Матвеева: он был подстрижен наголо, но у него появилась небольшая бородка, с усами. Он похудел, щеки ввалились во внутрь, только глаза светились черными угольками. Руки были за спиной, закованы в блестящие металлические наручники. Матвеев не заметил Семерчука, который сидел возле стены, оказавшись почти за его спиной. Заместитель начальника СИЗО показал Матвееву на привинченный к полу табурет, приглашая сесть. Спросив для проформы фамилию и предполагаемую статью обвинения, он повернул голову к следователю и Семерчуку, показывая, что он закончил процедурные вопросы и теперь пусть они берутся за дело. Семерчук боязливо смотрел на наручники Матвеева, и у него мелькнула злорадная мысль – закончились твои похождения, посиди в клетке, закованный! Следователь встал и подошел к столу. Махнул рукой Семерчуку, приглашая его сесть на другую сторону стола. Семерчук, садясь на стул, видел удивленные глаза Матвеева – откуда ты здесь взялся? Словно хотел спросить он, но промолчал, только внимательно наблюдал за движениями бывшего однокурсника. Наконец, следователь произнес:

– Подследственный Матвеев, вы знаете этого гражданина? – он рукой указал на Семерчука.

Матвеев, к удивлению Семерчука, ответил кивком головы. Но этого было достаточно для следователя.

– Роман Семерчук хочет по-дружески поговорить с вами…

– С ним по-дружески не получится. – коротко ответил Матвеев.

Следователь кивнул Семерчуку, чтобы приступал к беседе.

– Меня попросили сказать тебе, чтобы ты признался в непредумышленном убийстве… – Семерчук произнес эти слова, как-то тупо, по-деревянному и разозлился сам на себя – не умеет даже произнести фразу по-человечески.

– Где вы нашли этого друга? – насмешливо спросил Матвеев у следователя. – Этому другу я года два назад, чуть не набил морду. Но не стал руки марать о мразь.

Эти слова Матвеева вызвали мгновенный подъем гнева в груди Семерчука – сейчас он посчитается с ним за прошлые обиды! Он резко вскочил и с замахом ударил Матвеева кулаком в лицо. Следователь и тюремщик, не ожидая такого поворота разговора, не успели среагировать. Матвеев вскочил на ноги и дернулся телом в сторону Семерчука. Но тут выскочил из-за своего стола заместитель начальника тюрьмы, у него в руке оказалась милицейская резиновая палка, которой он коротко, но с оттяжкой ударил Матвеева по груди. Тот защититься не мог из-за того, что руки были скованы за спиной. Удар у тюремщика, был отработан и силен, потому что Матвеев покачнулся и стал открытым ртом судорожно вдыхать воздух. Из губы струйкой сбегала кровь.

– Сидеть! – страшным голосом прокричал тюремщик, еще раз замахиваясь палкой, но больше не ударил. И уже спокойно, по-деловому сказал следователю, – с ними надо быть начеку, а то они на все способны. Будем заканчивать?… – Спросил он, видимо, понимая, что дружеская беседа, уже исчерпала себя.

Следователь согласно кивнул – пора заканчивать это бесперспективное дело. Матвеев отдышавшись, с ненавистью посмотрел на всех, переводя взгляд от одного к другому:

– Знайте! Я никогда не был убийцей, и вы меня не уговорите взять на себя липу. Наташу убил унсовец, так и запишите. – Он перевел глаза на Семерчука, – а ты, подонок, даже не научился бить прямым ударом, все по подлому, сбоку. Я тебя еще встречу и поговорю с тобой по-мужски.

Матвеев был сейчас страшен от внутреннего гнева и Семерчук, испуганно глядя на него, скороговоркой ответил:

– Не встретишь меня больше. Я уезжаю жить в Канаду.

В дверь входил сверхсрочник-контролер, вызванный кнопкой заместителем начальника СИЗО. Он скомандовал Матвееву:

– На выход!

Матвеев встал, струйка крови запекалась в черных волосках бороды и, пронзив Семерчука непримиримым взглядом, произнес:

– Я тебя и там достану…

Следователь, обращаясь к Матвееву, сказал:

– Мы составим протокол очной ставки, и внесем ваши слова с угрозой в адрес свидетеля. Это еще одна статья…

Когда Матвеев вошел в створ двойной двери, подполковник окликнул контролера:

– Сразу в камеру не видите. Пусть посидит успокоится, и помойте ему рыло. И только потом в камеру.

Сверхсрочник согласно кивнул, видимо, это было обычное для него дело, и вышел. Теперь уже следователь, со злом спрашивал Семерчука, обращаясь к нему на «ты»:

– Что у тебя с ним произошло раньше?

– Он соблазнил и совратил мою жену. Мне пришлось с ней разойтись.

Нервы не выдержали сегодняшнего напряжения и Семерчук вдруг заплакал. Следователь и подполковник брезгливо смотрели на него, словно говоря друг другу: «И это мужчина?».

– Что ж ты мне раньше этого не сказал. Мы не городили бы этот огород! – огорченно произнес следователь. Больше ему не хотелось говорить с Семерчуком. Они вышли из тюрьмы и расстались.

А через три дня Семерчук с Хрыстей вылетели из Борисполя в Лондон. Там пересадка, а оттуда до Нассау, что на Багамах. А потом Канада и новая светлая жизнь на сытом западе. А то, что жизнь будет сытная, Семерчук не сомневался – деньги у него были. Самолет поднялся выше облаков, которые бесформенной бело-серой массой, кучились внизу. Хрыстя сразу же заснула, как села в самолет. Семерчук прощался с Украиной навсегда. Он хотел всю свою прошлую жизнь оставить здесь, а там начать новую жизнь, ну, почти что с нуля. На ум пришли стихи, переделанные кем-то под стиль великого русского поэта: «Прощай немытая Вкраина, страна рогулей и свиней…». Семерчук, наслаждаясь заоблачным видом, стал размышлять над словами стиха. Рогули – это, понятно, галицийцы – так их презрительно называли поляки, а затем и вся Европа. А вот свиньи? Зачем автор обидел свиней? Видимо, это образ национал-демократов, которые прильнули к финансовому корыту Украины и жрут деньги не просто досыта, а через силу, впихивая их в свое чрево. Видимо, это те, кто управляет Украиной. С разрешением этого вопроса Семерчук заснул, как и его жена. Самолет улетал дальше от Украины и, где-то там, за горизонтом, его ждала новая жизнь.

1999

Я уезжал из Луганска ночью. Границу решили пересекать в Харьковской области. На украинской границе свежий утренний воздух разрывали крики и маты – налог за проезд надо было платить только в грывнях (так правильно произносится деньга на галицийский лад), а украинский банк занизил российскую валюту при обмене. Это вызывало законное возмущение водителей машин. Но под этот шум, мы без проблем проскочили украинскую таможню. Зато на российской таможне, парнишка-таможенник с дебилкуватым лицом забитого нуждой крестьянина, с яростной радостью стал шерстить наши вещи. Увидев, компьютер он радостно закричал, что его нельзя перевозить через границу и, схватив наши документы, побежал к старшому таможеннику. Оттуда он вернулся тихим, упавшим голосом распорядился снова грузить вещи, и отдал документы. Видимо, старшой урезал его рвение в работе по нанесению обиды людям. И таких тупых начальничков, которым дано право работать с людьми, очень много и они с высоты своего лилипутского положения стараются унизить нормальных людей, представляя себя великанами.

И еще, я недобрым словом вспоминал рассуждения демократов по поводу того, что не будет границ в СНГ. Демократия – это государственное устройство, при котором народу невозможно найти конкретного виновника своих несчастий. Демократия – это власть народа, которая принадлежит его слугам. А народные слуги не хотят, чтобы народы дружили. Разъединенным по границам народом легче управлять.

Сразу же за границей, в России пошли рощи берез – русского символа природы.

Было радостно на душе, что вырвались из националистического дерьма. Но в Шебекино на посту ГАИ нас остановил старший сержант и отобрал права у нашего водителя. Белгородская область славится тем, что здесь когда-то работал милиционер, который не брал взяток. Но этот старший сержант захотел поиметь деньги с нашего водителя. Я спросил его, к чему привязался милиционер. И мне он ответил, что на машине номер устаревшего образца, и он не хочет нас пропускать дальше. Причина задержания была видна, как блоха на ладони – хочет взятку. Но наш водитель твердо ответил, что ничего ему давать не намерен. Тогда я подошел к старшему сержанту и спросил:

– Подонок, сколько тебе надо?

Но я ошибся в отношении подонка. У милиционера еще сохранились традиции белгородского милиционера, который не брал взятки. Он с ненавистью взглянул на меня и со злой обидой в голосе произнес:

– На-те, права. Но если вас другой гаишник задержит, то вспомните меня.

И он протянул мне права, не взяв денег. Больше нас никто не задерживал. Вскоре степь с перелесками сменилась лесом, а потом хвойной тайгой. Родная природа раскрывала свою душу.