Путь кочевника

А что! Треска, только что выловленная, вытащенная из воды и прямиком проследовавшая на сковородку, очень сильно отличается от той трески, что мы видим в магазинах. В магазинах – это рыба, доведённая до состояния фанеры, которая, жарь ее или парь, или в котел сунь, все равно съедобной не будет, из этого фокуса ничего не получится, потому-то работяги в городах к такой треске относятся с пренебрежительным фырканьем, а деревенский народ, разбалованный парным молоком и домашней курятиной, вообще отворачивает голову в сторону, но вот треска, вытащенная из моря, – это совсем другой коленкор. Это живая еда, ни с чем не сравнимая, ни с курицей, ни с жареной бараниной. Легко может соперничать с осетриной или севрюжатиной, а вообще-то, если перед мичманом поставят две тарелки: в одной будет жареная осетрина, а в другой жареная треска, он тарелку с осетриной отодвинет в сторону, займется треской. И так, наверное, поступит добрая половина личного состава Северного флота.

И даже больше, чем половина. В последнее время на севере появились крабы. Много крабов. Кто-то из головастых учёных советской поры, обследовав Баренцево море, которое на многих зарубежных картах обозначено как Норвежское (в давнюю старину, когда мореходы еще только начинали ходить по северу, норвежцев звали баренцами, так величалась их национальность), пришел к выводу, что здесь вполне могли бы прижиться камчатские королевские крабы… а камчатские крабы могут быть огромными, с метровыми клешнями, в зарубежных ресторанах иной гурман за такого краба легко выбрасывает тысячу долларов и не жалеет об этом, – в общем, камчатский краб – это достойное «животное», на которого не жалко распахнуть свой кошелёк.

Ученые боялись, что крабы на мурманском севере не приживутся, замёрзнут, но они не только не замёрзли, но и начали размножаться с угрожающей скоростью, поедать рыбью икру и мальков, некоторые ценные популяции рыб вообще поставили на грань исчезновения.

Ловить крабов было запрещено, но остановить это «татарско-киргизское» нашествие иным способом было нельзя, поэтому очень скоро отыскались люди, которые занялись не только ловлей этих королевских особ, но и наладили цепочку их скоростной поставки в Ленинград, в тамошние рестораны. Ресторанов при Горбачёве развелось довольно много, при Ельцине ещё больше, не все они были чисты на руку, и контрабандных костяных гигантов с камчатской родословной принимали в них очень охотно. И платили за них неплохо. Но деятельность подпольных предпринимателей особого ущерба крабовому поголовью севера не принесла, армия этих ходячих деликатесов не редела, а совсем напротив. Яско видел материалы подводных съёмок, сделанных флотскими кинооператорами, и у него мурашики по коже начинали бегать.

Крабов на дне Баренцева моря напластовалось столько, что на подводную телесъемку этих чудовищ было страшно смотреть. Взор мозолили своими медленными угрожающими движениями какие-то инопланетные чудовища, беспощадные механизмы, готовые напакостить человеку; если не съесть их, они съедят нас и сделают это с удовольствием, легко. Превратят в какую-нибудь жидкую, плохо пахнущую бурду, загрязняющую дно моря.

Поскольку мозгов у крабов все равно нет, чтобы понять, надо это делать или нет, они не могут, желудок у этих существ гораздо главнее головы, то в ста случаях из ста человек обязательно будет съеден. Либо успеет убежать от железных монстров. Третьего не дано.

Военные моряки это знали и в обиду себя не давали, на какой-нибудь стоянке, где офицеры притупляли свою бдительность по части управления воинским коллективом, матросы обязательно забрасывали за борт спиннинг с грузом потяжелее, на тройник насаживали требуху, добытую у кока… Главное, чтобы требуха эта издавала запах. Даже не издавала, а скажем так, излучала его.

На запах обязательно подгребется какой-нибудь членистоногий скрипучий гигант и поспешит попробовать вкусность, брошенную ему. Вот тут-то теряться никак нельзя. Надо сделать резкую подсечку, чтобы у краба осталась одна дорога – в котел с кипящей подсоленной водой и близкое знакомство с лавровым листом и большим количеством горошин черного перца.

Больше всего крабов водилось в старой немецкой гавани Лиинахамари, это у фрицев была не просто гавань, а база. Там имелся не только жилой посёлок, магазины, госпиталь и тоннели для подводных лодок, там даже публичный дом был. Состоял из нескольких классов, начиная с дам, приготовленных для высшего офицерского состава, кончая вертихвостками для рядовых мареманов.

А в последние годы в бухте начали разводить лакса – балтийского лосося, и в воду выбрасывали много всякой всячины, которую любили крабы, они за этой требухой приплывали, наверное, аж из-под самого Шпицбергена, шарились по дну, скрежетали доспехами, дрались, обижали разную рыбью мелочь, которой тоже надо было чем-то питаться.

Однажды не удержался и Яско, попробовал также попытать счастье в ловле краба. Отходами от хозяйств по разведению рыбы не пользовался, пошёл к коку, которого знал давно и мог обратиться по любому поводу.

Кок, посмеиваясь над приятелем, выдал ему то, что надо – кусок свежей говяжьей требухи. Пожелал:

– Ловить тебе, Геннадьич, не переловить!

– Попробую! – серьезно ответил Яско.

– Поставь перед собой задачу – поймать краба величиной с тарантас генерала Миллера!

– А кто это такой?

– Да был один, Верховным правителем в годы Гражданской войны работал. В Архангельске сидел. Мурманск ему, по-моему, тоже подчинялся.

– И что, он в карете ездил? Авто у него не было?

– Иногда не было. Колеса кареты у него имели золотые спицы.

– Модник, однако.

– Модник – не модник, а женат был на внучке Натальи Гончаровой, жены Пушкина.

– Лучше бы он был женат на внучке самого Пушкина.

– Ну, как сложилось, – кок раскинул руки в стороны, будто обмерял крупную рыбу, – так сложилось.

– Выходит, повезло только наполовину.

– Фамилия у него что, еврейская?

– Не еврейская, а немецкая. Типичная причём.

Поймать краба величиной с карету, конечно, можно, но только не в Лиинахамари, а где-нибудь у берегов Чили. И это вполне реально. А в Баренцевом море, тут и норвежцы могут неправильно понять русских моряков. Впрочем, насчёт норвежцев Яско подумал просто так, на всякий случай, – а вообще-то дела до норвежцев ему нет никакого, ну совершенно никакого.

Яско приладил к блесне тройник покрупнее и покрепче, насадил на него требуху – спасибо коку, не пожалел добра для друга, поплевал, как на обычного рядового червяка, и спустил под корму родного эсминца.

Первая поклёвка последовала очень скоро – резкая, внезапная, от которой даже в ушах что-то застучало, Яско подсёк и отрицательно покачал головой – слишком рано это сделал, краб ловко отгребся в сторону: человека он почувствовал гораздо раньше, чем тот почувствовал его. «Все равно не уйдешь, – возникла в Яско жесткая мысль, – закуска к пиву будет у нас обязательно».

Подумал о том, что подсекать краба надо резко, только резко, чтобы тройником пробить хитиновую броню. А не пробьёшь – краб только ухмыльнется и отвалит прочь: нашли, мол, дурачка на четыре кулачка. Фиг вам!

«Нет, это вам фиг!» – минут через двадцать Яско резким движением подсёк краба, по тому, с какой силой тот дёрнул леску, понял – на карету, конечно, не тянет, но на тачку, которыми пользуются грузчики на вокзалах, когда перевозят чемоданы с одного перрона на другой, точно потянет. Теперь надо сделать все, чтобы этот дядя, вооружённый клещами, поближе познакомился с коком. Кок – человек обаятельный, деликатный, крабу понравится. Яско, впившись пальцами в бобышку катушки, сделал несколько оборотов. Краб был тяжелый, тащить его наверх – все равно что поднимать со дна какой-нибудь разбухший сундук. Или того хуже – бабушкин гардероб. На это никаких сил не хватит. Яско не выдержал, выругался.

Когда силы кончились, он неожиданно подумал: а стоит ли овчинка выделки? Может, полоснуть ножом по леске и подарить членистоногому все скопом: требуху, хороший крепкий тройник (пусть ест!), свинцовый груз и блесну в виде натёртой до блеска железной ложки. Яско стиснул зубы и отрицательно помотал головой: только этого не хватало!

Как краб ни сопротивлялся, как ни дергался, Яско все-таки одолел его, подтянул к борту корабля и когда с помощью ребят из своей БЧ-2 – второй боевой части – вытащил на борт, довольно потер руки: «Это победа!» В следующий миг охнул: пальцы-то он содрал себе до крови, хоть перебинтовывай. Смотреть на краба, добытого мичманом, прибежали разогретые подпалубным теплом, пахнущие техническим маслом люди, даже из машинно-котельного отделения БЧ-5. Из самой глубины корабля, можно сказать – из железной бездони.

– Ну, мичман, ну, мичман, – понеслось по кораблю восторженное, – в конце концов, донеслось и до командного мостика, – удивил ребят величиной своей бескозырки!

К крабу-карете добавили еще несколько крабов-помельче и для коллектива устроили крабовый ужин. Жаль только, пива не было. На корабле пиво пить нельзя.

3

Дул ветер, который не любят все северные люди, где бы они ни находились, на суше ли, на воде, под землюй, вообще в любом месте человеческого обитания – северный ветер, воспетый в протяжных печальных песнях… Сиверко, северок, северняк. Кто какое слово находит для лютого ветродуя, способного вышелушить человеку зубы изо рта, тот такое слово и употребляет. Хотя Яско не встречал ни одного морехода, ни одного тундровика, который отпустил бы в адрес северняка доброе словечко. Не было таких людей, и этим все сказано. Ничего больше можно не добавлять – никаких характеристик, никаких слов.

На душе было тревожно. В команду недавно пришло пополнение, молодые, еще не обкатанные морем ребята. Конечно, в учебном отряде они кое-какие навыки приобрели, но, чтобы выходить в море, быть там человеком на своем месте, бойцом, нужно предварительно серьёзно походить по морям, по волнам, привыкнуть к качке, к падению с огромных волн вниз, в пропасть, научиться пересекать палубу в шторм не в раскоряченном виде, а так, чтобы перед любимой девушкой не было стыдно. Всякое может быть с неопытным молодым моряком в море… Поэтому скулило что-то в душе, скребло там…

Яско оделся потеплее, поплотнее, так, чтобы остаться сухим, если его с головою накроет волна, поддернул под самый подбородок молнию меховой куртки, на голову натянул капюшон и через полминуты был на зенитной площадке.

Кроме орудий главного калибра у эсминца была мощная зенитная защита со всех четырёх сторон. Корабль мог защититься и от ракет, и от любой другой летающей напасти, если она неожиданно объявится в воздухе. Зенитные пушки и пулеметы стояли на носу эсминца, на юте – кормовой части корабля, по бортам слева и справа.

Везде дежурили матросы БЧ-2, вахта была круглосуточной, – хлопцы засекали всякие мелочи в пространстве, перемещения, особенно их интересовали всякие движущиеся предметы; все более-менее стоящие, заметное, крупное они обязательно заносили в журнал.

Стоять на вахте в такую погоду – штука неприятная, холодная сыпь, несмотря на теплую одежду, возникает не только на щеках, но даже на носу, острекающий сквозняк гуляет по хребту, по спине, часто снизу, с воды, сюда долетает морось, бьет в лицо, холодит руки… От этой мелкой, жгуче-солёной водяной пыли не спасают даже непромокаемые плащи.

Океан есть океан, на то он и называется Северным Ледовитым. Для географического удобства океан делится на моря, Баренцево море – самое щадящее из тех, что находятся на высоких северных широтах, в нем, в его поведении хоть иногда можно уловить нотки сострадания, сочувствия к человеку, а вот моря, расположенные восточнее, они – жестокие, беспощадные, жалости не знают совершенно.

С другой стороны, эсминцы в восточных морях не ходят совсем, опасаются быть раздавленными тяжелыми льдами, самые опасные из которых – паковые, на тех пространствах ходят только ледоколы.

Яско проверил дежурного на одной зенитной площадке, переместился на другую: как тут народ живет? Перемещения по кораблю в сильный шторм, при машинах, работающих в полную мощь, – штука опасная, в любую минуту из обычного человека всякий мореход может превратиться в заурядного искателя приключений, которого и голодный белый медведь может, извините, схарчить, и недовольный морж покусать, и рыба, состоящая лишь из огромной головы и хвоста, к которым прилеплен желудок и больше ничего нет, напугать до икоты. Но Яско был мичманом опытным, ловким и хорошо знал, как держать себя в море в лютый шторм.

А что знает, что может мальчишка, даже если он окончил военно-морское училище, и не просто училище, а высшее и носит на погонах лейтенантские звёздочки? Знания у него, конечно, есть, за партой получил, но без практики знания эти почти ничто, их надо укрепить, сцементировать, смазать, подпереть, извините, практикой, и тогда в море можно чувствовать себя мореходом.

Перебрался мичман на третью площадку, а там сидит малец в походном матросском обмундировании, глазами испуганно хлопает, весь синий, как ободранный куренок на прилавке продуктового магазина, а губы, те вообще уже перестали синими быть, сделались белыми, будто обмороженные, трясутся и, несмотря на ознобную дрожь, слиплись… Крепко слиплись, будто их склеил лёд, расклеиться никак не могут. Яско понял, что этому матросу плохо, потряс его за плечи. А у того голова болтается, как у щенка, который собирается подыхать. От жалости у мичмана даже горло сжало.

– Матрос, как тебя зовут? – прокричал он, стараясь одолеть грохот волн.

– Леша.

– Леша – это хорошо. А фамилия как?