Путь кочевника

– Жаль!

9

После Англии была Франция – переход начался буквально через сутки после разговора с особистом. День тот выдался хмурым, с косым холодным дождем, с грохотом, сваливавшимся с небольшой, почти птичьей высоты – облака, ползущие вверху, были тяжелые, переполненные водой, до них, кажется, можно было дотянуться рукой, но струи дождя были жесткими, железными, причиняли боль, будто приносились с большой высоты, падали с боевым грохотом.

Впрочем, русскому эсминцу к непогоде не привыкать; здешние мореходы в своих синих шапочках с пышными помпонами даже представить себе не могли, какие штормы бывают на севере, какой лютой силой обладают; ударом волны гребной винт обрубить, конечно, не смогут, но что-нибудь подобное совершают буквально в каждом походе. Эта штука – обязательная.

И все равно североморцы этого не боятся, вгрызаются в любой шторм, смело идут в слепое пространство, разваливают его на части… По северу по трудным тамошним морям – Карскому, Восточно-Сибирскому, Чукотскому, морю Лаптевых – проложен длинный маршрут, очень тяжелый, по которому вообще лучше не ходить, как считают многие, но Яско к этим людям относился со снисхождением: слабые они… Несмотря на непогоду, на рваные дожди и черные тучи, ползущие так низко, что до них почти можно доплюнуть, ходить по северным морям можно и нужно, а если сравнить с морями здешними, то делать это легко и приятно.

Яско сравнивал Баренцево море, скажем, с Норвежским или с Северным, – это же небо и земля, совершенно разные материи… И хотя шторм лупил эсминец в борт так, что громоздкий боевой корабль стонал и кренился мачтами к волнам очень низко, словно бы намеревался поразить их, путешествие во Францию было приятным.

Когда входили в гавань французского порта, разглядывая возникшие на берегу старые приземистые здания, помнившие, наверное, Наполеона, лохматые тучи, тряся тяжелыми животами, не только разбежались, но и освободили очень приличное пространство, в небе всплыло желтое, свежее, похожее на головку только что созревшего сыра солнце.

На берегу эсминец встретили не только французские власти, но и русские люди в казачьей форме, со старым знаменем, на котором был вышит Георгий Победоносец. Это были белые эмигранты, когда-то ушедшие с Врангелем из Крыма на Запад. Наверняка среди них был разный народ: и те, которые истово любят Россию и готовы за нее сложить голову, как и другие, – те, что могут продать ее за пару сотен франков. В горячке встречи определить было трудно, кто есть кто. Для этого нужно было и коньяку выпить, и какой-нибудь шашлычок сжевать, и трубку общую, пущенную по кругу, выкурить, – словом, требовалось время. Вечером моряки эсминца сели за обеденный стол, где находились и представители властей, прибывшие из Парижа, и французские военные, и портовое начальство, которое отвело советскому кораблю лучшее место на стоянке, и десятка полтора очень шустрых газетчиков, и полновесная казачья делегация. Командир эсминца вместе с особистом оглядели свою команду, переглянулись, после чего капитан второго ранга сказал:

– Значит, так, господа-товарищи, пить можно что хотите, один только уговор, общий для всех – не пьянеть, держаться на ногах. Если кто-то не сможет выполнить этого условия, то… – он развел руки в стороны, – лучше вернуться на корабль, вы знаете, что с такими мареманами может быть.

Это моряки знали.

Казачья прослойка была большая, пришли не только длиннобородые беловолосые деды, которые покидали Россию, будучи безусыми юнцами, пришли их дети, внуки, принесли с собою не только два или три полковых знамени, а и войсковые штандарты… Обстановка была торжественная, шумная, довольно дружелюбная, хотя экипаж эсминца получил от особиста наказ: лишнего не болтать, держать себя в руках, от провокаций, если таковые будут намечаться, уходить по мере сил… А там видно будет.

Официальная часть началась, как и положено, с обязательных, довольно скучных слов. В воздухе словно бы что-то натянулось, это ощущали все, кто сидел за столом. Мужчины речей почти не слушали, были заняты более приятным делом – изучали этикетки бутылок, прикидывали, каким же зельем им сегодня следует злоупотребить.

Напротив старшего мичмана Яско сидел матерый казак, старый и очень сильный, с мощными руками, не растерявший своей стати в преклонном возрасте, лет ему было, наверное, около ста. Старый казак этот ничего не ел, ничего не пил, очень мало разговаривал… Передвигался он с трудом – свое брал возраст. При этом казака опекали очень, все время при нем кто-то находился, задавал вопросы, протягивал платок, предлагал воды – видно было, что среди своих он пользуется авторитетом. Грудь его украшал бант из четырех георгиевских крестов – воин был опытный. У Яско в Гражданскую войну с белыми рубился родной дядька, на руке лишился пальцев – отсекли саблей, – вполне возможно, что с этим георгиевским кавалером он сталкивался… Все могло быть.

Беседа, которую вели перед микрофоном, шла ни шатко ни валко, народ брякал вилками, звенел стаканами, тихо разговаривал, выступающих, как и бывает в таких случаях, мало кто слушал.

«Надо бы эту остывающую гречневую кашу чем-нибудь оживить», – подумал мичман, выпил две стопки подряд, вкуса слабенького французского зелья не почувствовал, взял бокал, наполнил его и, поднявшись, ножом постучал по его звонкому боку.

– Дорогие земляки, прошу минуту внимания, – громко проговорил он, скользнул взглядом по президиуму этого скучного заседания, наткнулся на колючие глаза командира эсминца. Тот поскучнел – похоже, ожидал, что сейчас Яско выкинет какой-нибудь очередной фортель. Он еще от английских фортелей не отошел, а тут ему Яско решил новый подарок преподнести – французский. Всякие незапланированные выступления не входили в протокол сегодняшнего вечера, народ должен был всласть поесть, всласть попить и разойтись без всяких словесных объяснений. Но, видать, не получится. Именно это было написано на лице капитана второго ранга. – Дорогие казаки, я – с Дона… Вырос там, – сказал Яско. – Сам казак и очень уважаю и чту память наших земляков, воинов – казаков. Это сыны моего родного Отечества, внесшие большой вклад в то, чтобы Родина наша процветала… предлагаю выпить за Россию!

Возникла гулкая, какая-то особая тишина, в которой было слышно, как за окном громко колготятся, деля что-то съедобное, здешние горластые воробьи. Пауза затянулась, – видимо, казаки не ожидали такого патриотического наплыва и теперь обдумывали его, кряхтели, чесали себе затылки… А чего, собственно, обдумывать? За Россию пить надо, а не обдумывать. Причем пить стоя. Что присутствующие и сделали. Неожиданно зашевелился и старый казак с полным Георгиевским бантом на груди, повел плечами и поднялся с места.

К нему кинулись родственники, чтобы помочь, поддержать, подстраховать, но он решительно отодвинул их коротким движением дрожащей руки и направился к мичману. Подойдя, взял со стола бутылку, протянул ее своему родственнику, – лет на пятьдесят моложе деда.

– Налей!

Родственник налил, – всего чуть налил, не больше толщины дамского мизинца.

– Мало, – сказал дед молодому казаку. – Лей еще!

Тот налил еще. Опять – чуть всего. Спросил, приподняв одну бровь:

– Хватит?

– Нет, не хватит. Лей полный!

Молодой казак вздохнул и налил георгиевскому кавалеру половину стакана, больше не смог – затряслись пальцы.

– Я сказал – полный!

Родственник еще раз вздохнул и налил полный. Глаза у него округлились испуганно – выдержит ли дед такую норму? Это – норма для молодого человека, казака в соку, но никак не для ровесника Куликовской битвы.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил дед у Яско.

– Анатолий.

– Откуда конкретно будешь-то, с какого Дона?

– Из Острогожска.

– О-о-о, знаю, знаю… Я там бывал, мы отступали через Острогожск. Поработали там немного шашками.

Тут к деду вновь придвинулись родственники, хотели помешать, предупредить – дед, пить в твоем возрасте, мол, опасно… На этот раз хватило только одного взгляда деда – сурового, жесткого и одновременно притуманенного слезами. Родственники отодвинулись от него. Яско все понял и тоже наполнил водкой свой бокал. Также до краев.

Выпили оба. Одновременно. В бокалах даже капли не осталось: ведь пили все-таки за Россию. Старик потянулся к мичману, обнял его и заплакал. Яско показалось, что заплакал не только старый казак, много десятков лет не видевший своей родины, но и многие из тех, кто сидел за столом. Во всяком случае, у многих заблестели глаза. И вообще, мало кто ожидал, что древний старик найдет в себе силы, чтобы подойти к русскому моряку и выпить целый бокал водки. Это же по объему не меньше двухсотграммового стакана. А он силы эти в себе нашел, вот ведь как. И выпил. Обстановка за столом, бывшая до этого напряженной, внатяг, разрядилась, разговор потеплел, перешел на дружественные рельсы, обе стороны начали с симпатией относиться друг к другу.

В команде эсминца имелись и свои баянисты, и гитаристы, и балалаечники, – полный инструментальный ансамбль, словом, – и вот уже зазвучала народная казачья песня. Поначалу неслаженно, с перебоями, баян даже малость охрип, наверное, от неожиданности – слишком уж высокие международные контакты обозначились, – но потом все выправилось. И хрип исчез, и голоса зазвучали звонко – песня полилась так, как должна литься – хватая за душу и рождая в висках благодарное тепло. Все-таки русские люди встретились… Русские, а не бурминдусы какие-нибудь.

Неважно, что по разные стороны баррикад они находились и пережили долгие годы размежевания, – важно, что они сейчас понимают друг друга и теперь сделают все, чтобы не разлучаться… Возникшее тепло они теперь будут хранить. Чем дольше – тем лучше. Если можно – хранить вообще до бесконечности. Старик тем временем, кряхтя, примостился задом на стул, находящийся рядом с Яско, – его специально освободили, – и начал подпевать. Глаза у старого казака были влажными: практически это была его первая встреча с русскими людьми за семьдесят лет. Ведь покинул он Россию, когда был еще совсем молодым.

Прошло немного времени, минут десять примерно, и старый казак поплыл: внешне это было сильно заметно – голова, будто бы подрубленная, упала на грудь. Но казак этот, полный Георгиевский кавалер, что по современным меркам и заслугам равно, наверное, званию Героя Советского Союза или Героя России, сделал свое дело. Как и Яско со своей стороны… Еще немного времени прошло, и родственники подступили к своему старейшине.

– Деда! Деда! – А «деда» в ответ лишь что-то бормотал да головой потряхивал – похоже, что окончательно погрузился в свое прошлое.

Казачьи песни продолжали звучать в зале. И хотя георгиевского кавалера уже увели домой и, вполне возможно, уложили спать, и он уснул, – возраст есть возраст, от него еще никто не спасся, не ускользнул, настигает он всех, – протяжные, грустные песни, наполненные тоской по Родине, звучали еще не менее полутора часов.

Родина есть Родина, она сидит в каждом из нас, где бы мы ни находились.

10

Во Францию казачий полк прибыл не только со своими знаменами, штандартами, серебряными трубами, но и со всем полковым имуществом, даже с канцелярией своей, с печатями и сейфом, наполненным неврученными (и наверное, еще не расписанными, не утвержденными) боевыми наградами, крестами и медалями. Яско потом много раз вспоминал эту встречу с казаками в портовом городе на севере Франции, и, будто бы наяву, перед ним вставали лица земляков, полковые штандарты, прислоненные к стенам зала, где был накрыт один на всех стол, знамя части, грустно склонившее свое тяжелое полотнище к паркетному полу, протяжные песни, от которых щемило сердце.

Вспоминал казаков, когда вернулся и в свой Североморск. Жена Надежда Владимировна встретила его слезами.

– Ты чего, Надюша? – Яско встревоженно присел перед ней. – Ну чего? Я же вернулся… Ты видишь – вернулся, – он ладонью смахнул слезу с ее щеки. – Успокойся! Я тебе заморских гостинцев привез… Наря-ядные – м-м-м!

Но и это сообщение не успокоило жену, скорее наоборот – слезы из ее глаз потекли сильнее. Наконец, переведя дыхание и чуть успокоившись, она проговорила едва слышно:

– Надоело!

– Что надоело, Надюш?

– Надоело сидеть в этом каменном, промерзлом Североморске. Хочу… Хочу… – она всхлипнула, – в Острогожск хочу.

– Надюш, я тоже хочу в Острогожск, – сказал Яско, отметив для себя, что голос у него сделался расстроенным. – У меня отпуск наклевывается, – на носу, считай, уже, так что мы его используем целенаправленно и поедем в наш любимый город.

Надежда Владимировна всхлипнула еще раз и, внезапно затихнув, благодарно улыбнулась.