На крыльях миражей

– Слушаюсь и повинуюсь!

Сказать-то сказал, но сразу забыл о чём. Юность беспечна.

Они долго смеялись, увлечённо дрались подушками, целовались, потом застыли в объятиях и почему-то заснули.

Генке снилась обнажённая по пояс Вероника с ножом в руке. Пробуждение было болезненным. Невеста, впрочем, они ещё ничего не решили, сладко сопела у него на руке с блаженным выражением на лице.

Конечно, это было не честно, но Генка решил проверить, так ли сногсшибательно выглядит её грудь, как во сне. Расстегнуть блузку – секундное дело. Вероника сморщила нос, перевернулась на другой бок, лишив его призрачного шанса заглянуть в замочную скважину незаметно.

– Ну и ладно, – подумал неудачливый соблазнитель. Сама прибежит, сама попросит. Впрочем, он не был уверен, что случится именно так.

Лежать было скучно, будить Веронику не хотелось. Тени на стене и потолке застыли. Звонкая тишина начала раздражать, рука, на которой лежала голова любимой, затекла, заныла.

– Я всё слышала, – вдруг сказала она, – ты пытался меня совратить.

– Нет!

– Да! Не спорь. Я лучше знаю. И сейчас хочешь. Я тоже. Тоже хочу. Но боюсь. Вот! Не уезжай, а, не надо. Я справлюсь со страхом, я, я почти готова… стать твоей. Но ты должен обещать!

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности! Любовь… любовь нельзя притянуть за уши. Она или есть, или её нет. Ты меня любишь?

– Я-то да, ещё как люблю, но ведь мы сейчас не про любовь говорим, да? Сам знаешь про что! Ни для кого не секрет, ради чего вы, мужчины, готовы влюбляться.

Оба понимали, что время пошло. Он не мог представить себе два года без неё, она не хотела отпускать своё счастье. Влюблённые хватались как за соломинку за каждую секунду, отведённую для общения, конечность которого неотвратимо приближалась.

Оба нуждались в гарантиях, которые реальной жизнью не предусмотрены. Судьба, несмотря на иллюзию выбора, целиком и полностью случайна. Давать нелепые обещания, клятвы, не имело смысла, кидаться на амбразуру, пускаясь во все тяжкие – страшно. Никто знает, что с ним будет через неделю, через день, тем более невозможно планировать жизнь на два года вперёд.

– Давай развяжем себе руки, Вероника, расскажем всем-всем: родителям, друзьям, всем, что мы муж и жена. Не важно, что это не так. Сегодня не так, завтра будет так. Когда-нибудь это должно случиться. Разве ты не согласна.

– Я и сегодня согласна! Нет, вру. Не торопи меня, Геночка. Я сама должна решить, когда это случится.

Она – юная, очаровательная, непорочная, отчаянно боролась с невыносимым стыдом, с соблазнами и запретами. Внутри происходило нечто, казавшееся сильнее неловкости и смущения от осознания того, что вот-вот должно непременно произойти.

– Прости, не сегодня, нет!

– Как скажешь, родная.

Время до призыва пролетело как один день, даже час. Расставались лишь на ночь, совсем ненадолго. В пять утра Генка свистел под окном. Вероника, даже не позавтракав, едва успев навести красоту, выбегала к любимому.

Тема близости была закрыта. Больше к этому вопросу ни разу не возвращались. Целовались и обнимались изобретательно, самозабвенно. Если когда-нибудь у вас в душе пел соловей и сияли звёзды, несложно представить, что чувствовали, о чём думали и мечтали влюблённые.

Всё было так, как всегда с тех самых пор как первый мужчина почувствовал гипнотическое обаяние первой женщины, назвав трепетный восторг любовью.

– Гена, давай скрепим наши чувства клятвой. Напишем послания, свернём из них конвертики, удостоверим отпечатками пальцев, смоченных в смеси твоей и моей крови. И отправим в будущее в закрытой бутылке. Например, закопаем под этой берёзой. Думаю, что за два года она не убежит. Это будет нашим секретом.

– Давай. Что писать будем?

– Это священная тайна. Нужно угадать, какими мы будем, сумеем или нет сохранить любовь. И конечно пожелания. Чур, не подглядывать. Я дома напишу. Встречаемся через час. Нет, через два. За шестьдесят минут я не успею придумать всю-всю жизнь. С тебя письмо, бутылка с пробкой и большой целлофановый пакет.

Вечером, за день до проводов в армию, они совершили торжественную закладку на глубину в один метр. Координаты тайника были отмечены в навигаторе, дерево пометили традиционной глупостью – Г + В = ?+ ?

От привычного ритуала прощания с гражданской жизнью Генка отказался: накрыл друзьям стол в кафе, обнялся со всеми и ушёл домой, где его ждала Вероника. Ночь была беспокойной, печальной, подушка намокла от слёз. В ушах нескончаемый звон, в глазах зияющая пустота. В мятущихся душах хозяйничал стылый ветер, а тела… восхищённые близостью тела изнывали от желания, которому выпало жестокое испытание. Тела задыхались от восторга, чувствуя родственную сопричастность, которой назначен срок заточения в два бесконечных года.

Такой подвиг способны свершить лишь в юности, пока не накоплен печальный опыт утрат и сопутствующей этому состоянию искренней скорби.

– Я дождусь тебя, Геночка, обязательно дождусь!

– Ещё бы. Настоящей любви достойна лишь ты, родная. Не провожай меня. Так будет лучше. Долгие проводы… сама знаешь. Два года – пустяк. Семьсот тридцать дней и я снова твой.

Оба считали, что время над ними не властно. Не совсем, но теперь точно. Наверно потому, что не знали, как больно сознавать, что постепенно забываешь всё: не только запах и взгляд – совсем всё, даже образ.

В голове поселяется опасение, что возможно любовь – обман. Признания и клятвы тоже стареют, улетая в пустоту как воздушные семена перезревшего одуванчика. Оказывается, вспомнить ощущения от близости практически нереально. А если при встрече ничего подобного пережитому не почувствуешь? Ведь за два года может произойти всё, что угодно. Снежинка на ладони превращается в капельку за считанные секунды, а человек… как быстро меняется человек?

Вероника постоянно думала про Гену, то и дело рассматривала его фотографию. Письма писала едва ли не ежедневно. Столько всего нужно было сказать. Почему раньше, когда любимый был рядом, эти мысли прятались куда-то. Впрочем, тогда не было нужды выстраивать миллионы сценариев любви, ведь Гена был рядом. Стоило только руку протянуть.

Наверно он был прав, требуя доказательств. Возможно, беременность помогла бы пережить тоскливое одиночество и ей. Вероника в деталях и красках представляла себе, как становится женщиной, как внутри появляется свет, как он растёт, растёт, превращается в солнышко.

Фантазии её взглядом со стороны могли вызвать разве что смех. Её представление о близости были наивны до безобразия. Подобные картинки могла бы нарисовать разве что девочка лет семи.

Влюблённой Веронике было не до смеха. Сначала она перестала получать письма. Это было по-настоящему больно. Сюжетные линии ночных и дневных грёз наполнились непроницаемой тьмой: вязкой ревностью, безумием неприязни, виртуальными обвинениями в предательстве и лжи.

Иногда девочка вылезала из-под обломков любви на свет, вновь писала сентиментальные письма, но забывала их отправлять. Экзамен в институт был позорно завален, но подобный вектор судьбы теперь не имел значения. Лишь возрождённая любовь была способна вернуть в её жизнь устойчивую гармонию. Но Гена молчал. Молчал упорно, загадочно, нетактично. Обиднее всего было то, что он обещал, клялся. И обманул.

Было желание сегодня же, сейчас, выкопать послание. Что он там накалякал, может быть, уже тогда всё знал? Родители были в ужасе, но помочь ничем не могли.

– Испытания, проходящие через душу, – говорил папа жене, – нужно встречать с достоинством. Нам ли этого не знать. Пусть учится плавать там, где вода по пояс. Хорошо так. Представь, ведь Вероника могла родить от Генки. Хотя… кто знает.

А Генки уже тогда не было. Официально он числился пропавшим без вести, потому родителям долгое время не сообщали. Похоронка легла на сердце Веронике тяжёлым камнем.

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности, – сказал тогда Гена.

Первая и последняя. Так и вышло. Для него. Откуда он мог знать? Бутылку Вероника выкопала. Реликвия стояла нетронутая на её тумбочке почти год. Страшно было прочесть приговор любви. Очень страшно.

В один из дней она вернулась к берёзе, хранящей память о непорочной любви.

– Прости, Геночка, – шептала Вероника, – мы не смогли стать супругами. В этом нет нашей вины. Отпусти меня!

С этими словами девочка развела костёр, дождалась, пока появятся жаркие угли, заполняя время уничтожением знаков Г+В на коре дерева. Символ любви и нотный знак оставила. Пусть хоть берёза почувствует себя счастливой.

Послание в будущее в пламени костра разлетелось в клочья, конвертики без остатка сгорели. Со слезами на глазах Вероника шёпотом озвучила строфу стихотворения Юлии Друниной, – теперь не умирают от любви – насмешливая трезвая эпоха. Лишь падает гемоглобин в крови, лишь без причины человеку плохо.

Остался лишь один вопрос – сможет ли девочка простить себя за то, что лишила любимого возможности оставить наследника, сумеет ли начать новую жизнь?

Голограмма желанной мечты

Что любят единожды – бредни.

Внимательно в судьбы всмотрись: