Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Да, в Англии, – отвечал лорд Ментейт, – завтра утром вы его увидите. А пока желаю вам спокойной ночи.

Мак-Олей после этого ушел из комнаты и только что намеревался мимоходом обратиться с таким же приветствием к капитану Дальгетти, как заметил, что тот увлеченно занялся осушением большого кувшина с поссетом[80 - Поссет – горячий напиток из молока, смешанного с пивом, вином и т. п.]; находя, что нечего ему мешать в столь похвальном занятии, хозяин без дальнейшей церемонии удалился.

Почти в ту же минуту вошли слуги лорда Ментейта. Почтенный капитан, начинавший ощущать некоторые неудобства после столь обильного угощения, принялся было расстегивать крючки своего панциря, но нашел, что это становится слишком трудно, и, слегка икнув, обратился к Эндерсону с такими словами:

– Эндерсон, мой любезный друг, ты, вероятно, читал в Писании, что скидывающий свои боевые доспехи не должен хвастать этим наравне с надевающим… Нет, кажется, это не так сказано. Ну, все равно, дело в том, что я рискую заночевать в этом панцире, подобно многим честным воинам, которые уж и не проснулись никогда, если ты не поможешь мне расстегнуть вот эту пряжку.

– Помоги ему расстегнуться, Сиббальд, – сказал Эндерсон другому слуге.

– Клянусь святым Андреем, – воскликнул капитан, оглянувшись в изумлении, – простой слуга, наемник, получающий в год четыре фунта жалованья да ливрейный камзол, а считает для себя унизительным послужить ротмистру Дугалду Дальгетти из Драмсуокита, который получил образование в маршальской коллегии в Абердине и сам служил чуть ли не каждому из европейских монархов!

– Капитан Дальгетти, – сказал лорд Ментейт, которому в этот вечер было на роду написано беспрестанно мирить людей, – заметьте, пожалуйста, что Эндерсон никогда никому не прислуживает, кроме одного меня, но я сам с большим удовольствием помогу Сиббальду расстегнуть ваш панцирь.

– Не беспокойтесь, милорд, – сказал Дальгетти, – а впрочем, и для вас не вредно поучиться, каким образом снимается и надевается хорошая кираса. Я в свою влезаю и вылезаю обратно, точно это перчатка… Вот только сегодня… хоть и не пьян, а чувствую, что я, по классическому выражению, vino ciboque gravatus[14 - Отягчен вином и едой (лат.).].

Между тем его раздели, и он стоял перед огнем и с выражением пьяной рассудительности на лице размышлял о событиях этого вечера. Пуще всего занимал его нрав Аллена Мак-Олея.

– Вишь как ловко озадачил англичан своими факельщиками!.. Вместо шести серебряных подсвечников выставил восемь босоногих молодцов! Вот так штука!.. Нечего сказать, мастер!.. Чистый фокус… А еще говорят, что сумасшедший… Думается мне, милорд, – тут он покачал головой, – что, невзирая на его родство с вашим сиятельством, придется мне признать его за разумного человека и либо поколотить за нанесенное мне оскорбление, либо потребовать удовлетворения и биться с ним, как следует обиженному воину.

– Если бы вам не лень было в такой поздний час выслушать длинную историю, – сказал лорд Ментейт, – я бы вам рассказал, каким образом Аллен родился на свет Божий, и тогда вы сами убедились бы, что он неповинен в своих странностях и требовать с него удовлетворение совершенно невозможно.

– Длинная история, милорд, – сказал капитан Дальгетти, – да еще после хорошей вечерней выпивки, это, наравне с теплым ночным колпаком, наилучшее средство уснуть великолепнейшим образом. А потому, если ваше сиятельство будете так милостивы и возьметесь рассказывать, я буду вам терпеливым и признательным слушателем.

– Эндерсон, – сказал лорд Ментейт, – да и ты также, Сиббальд, наверное, сгораете от любопытства послушать историю этого странного человека. А я думаю, что вам полезно узнать ее, чтобы вы после знали, как с ним обращаться в случае надобности. Пойдите лучше сюда, поближе к огню.

Собрав таким образом свою аудиторию, лорд Ментейт присел на край кровати с четырьмя колонками, а капитан Дальгетти обтер с усов и бороды то, что осталось от кувшина с поссетом, и, прошептав первые строки лютеранского псалма «Всяк дух благой да хвалит Господа…», завалился в одну из приготовленных постелей, закутался поплотнее и, выставив из-под одеяла свою мохнатую голову, расположился слушать лорда Ментейта в самом блаженном состоянии между сном и явью.

– Отец этих двух братьев, – рассказывал лорд Ментейт, – Ангуса и Аллена Мак-Олей, был джентльмен почтенный и родовитый, начальник одного из горных кланов, немногочисленного, но бывшего на хорошем счету. И мать этих молодых людей была также благородной и высокой породы, если позволительно мне так выражаться насчет одной из моих ближайших родственниц. Брат ее, юноша пылкий и честный, получил от короля Якова Шестого[81 - Яков (Иаков) VI (1567–1625) – сын Марии Стюарт; с 1567 г. был объявлен королем восставшими против Марии Стюарт шотландскими пресвитерианами; с 1603 г. под именем Иакова I стал одновременно королем Англии.] право охоты (и некоторые другие привилегии) на королевских землях, расположенных поблизости от здешнего замка, и, пользуясь этими правами, а также защищая их, он имел несчастье запутаться в ссору с несколькими из наших хайлендерских кэтеренов, или разбойников, о которых вы, по всей вероятности, слыхали, капитан Дальгетти?

– Как не слыхать! – сказал капитан, стараясь ответить потолковее. – Пока еще я учился в коллегии в Абердине, Дугалд Гарр разыгрывал из себя настоящего черта в Гариохе, а Фаркуарсоны на берегах Ди; клан Чаттан делал то же на землях Гордона, а Гранты и Камероны обрабатывали дела на угодьях Морея. С тех пор видал я пандуров[82 - Пандуры – наемные войска, вооруженные по образцу турецкой армии, впервые организованные в Венгрии в конце XVII в. Название получили от местечка Пандур. Первой войной, в которой участвовали пандуры, была война за австрийское наследство. Дальгетти не мог идти в пандуры в годы Тридцатилетней войны, так как их тогда еще не существовало.] в Паннонии и Трансильвании, и казаков с польской границы, и всяких грабителей, бандитов и головорезов со всех концов света; стало быть, имею понятие о том, что такое ваши отчаянные хайлендеры.

– Тот клан, – продолжал лорд Ментейт, – с которым дядя Мак-Олеев состоял во вражде, был просто шайкой разбойников, которая, по своей бездомности и вечному шатанию по горам и долинам, была прозвана Сыновьями Тумана. Это все народ отважный, крепкий и свирепый, одушевленный всеми мстительными инстинктами, какие бывают свойственны людям, никогда не ведавшим никакого удержу и не тронутым цивилизацией. Отряд таких людей устроил засаду в том самом лесу, который предоставлен был в пользование дяди Мак-Олеев; его подстерегли в то время, как он охотился один, без прислуги, и убили с утонченной жестокостью. Отрубив ему голову, они решили, из удальства, показать ее в замке его зятя. Самого лэрда не было дома, и хозяйка поневоле приняла гостей, перед которыми, может быть, просто побоялась не отворить ворота. Сыновьям Тумана подали угощение, а они воспользовались удобной минутой и, вынув из пледа принесенную голову жертвы, поставили ее на стол и воткнули ей в зубы кусок хлеба, приглашая теперь поесть с того самого стола, за которым столько раз она пировала. Хозяйка, отлучавшаяся по хозяйственным делам, в эту минуту воротилась в зал и, увидев голову своего брата, бросилась вон. Как стрела помчалась она в лес, испуская дикие вопли. Злодеи, удовлетворенные таким жестоким успехом, ушли. Растерявшаяся прислуга насилу опомнилась от внезапности всего происшедшего и в ужасе бросилась во все стороны искать свою госпожу, но ее нигде не нашли. На другой день воротился несчастный муж и с помощью всех своих людей предпринял более подробный обыск ближних и дальних окрестностей, но и на этот раз без всякого успеха. Общее мнение остановилось на том, что в припадке панического ужаса она или бросилась с одного из крутых утесов, окаймляющих реку, или утонула в глубоком озере, за милю от замка. Гибель ее была тем более горестна, что леди Мак-Олей была беременна и уже на седьмом месяце; старшему ее сыну, Ангусу, было в ту пору года полтора… Однако я вас утомляю, капитан Дальгетти, и вам, кажется, хочется спать?

– Нисколько, – отвечал воин, – мне даже не дремлется, но я лучше слышу с закрытыми глазами. Я этому научился стоя, бывало, на часах.

– И воображаю, – шепнул лорд Ментейт Эндерсону, – как сержант, обходивший караул, частенько будил его алебардой.

Однако молодому графу, очевидно, припала охота рассказывать, и он продолжал свою историю, обращаясь преимущественно к своим служителям и не глядя на дремавшего ветерана.

– После этого, – сказал он, – все окрестные бароны поклялись отомстить за такое злодейство. Они взялись за оружие и вместе с зятем и со всеми родственниками убитого стали охотиться за Сыновьями Тумана и травить их, кажется, так же безжалостно, как они сами поступали с другими. Трофеями кровавой расправы оказались семнадцать голов, которые союзники разобрали между собой и, выставляя их над воротами своих замков, кормили ими ворон. Оставшиеся в живых Сыновья Тумана ушли в глубь страны, в отдаленные и пустынные места, где и заняли позицию.

– Направо кругом, марш! На прежнюю позицию! – молвил вдруг капитан Дальгетти; очевидно, он услышал спросонья знакомое слово, и оно вызвало в его уме привычную команду.

Но едва он проговорил ее, как очнулся и стал уверять, что все слышал, ни словечка не проронил из рассказа.

– В летнее время, – продолжал лорд Ментейт, не слушая его извинений, – здесь в обычае отсылать коров на горные пастбища, где трава лучше; и каждое утро, каждый вечер крестьянки из деревни и служанки с господского двора отправляются туда доить. Занимаясь этим делом, женщины из здешнего замка, к великому своему ужасу, заметили, что издали за ними наблюдает какая-то бледная, худая фигура, по облику сходная с их покойной госпожой; следовательно – ее призрак. Когда те из служанок, что были посмелее, отважились приблизиться к этой тени, она испустила дикий крик и скрылась в лесу. Мужу рассказали об этом, и он, взяв с собой людей, пошел вверх по лощине, принял меры к преграждению оттуда выхода и распорядился так удачно, что несчастную беглянку нашли и задержали, но она оказалась совсем помешанной. Как она существовала во время своих странствий – осталось невыясненным. Думали, что она питалась кореньями и лесными ягодами, которых в это время года бывает очень много; но большинство простого народа было того мнения, что она питалась молоком диких ланей, или ее кормили волшебницы, или вообще с ней случилось что-нибудь сверхъестественное. Напротив, появление ее среди людей объяснялось довольно просто: вероятно, прячась в кустах, она видела, как доили коров, а так как наблюдение за молочным хозяйством всегда было ее любимым домашним делом, привычка взяла свое и, даже при расстроенном состоянии ума, она заинтересовалась этим.

Когда пришло время, несчастная леди произвела на свет мальчика, и младенец не только не пострадал, по-видимому, от бедственного состояния своей матери, но, напротив, казался необычайно здоровым и крепким ребенком. Бедная мать его после родов пришла в себя, по крайней мере стала значительно спокойнее и разумнее, но ни здоровье, ни душевная бодрость не возвратились к ней. Аллен был ее единственной отрадой, она не расставалась с ним, лелеяла его каждую минуту; и нет сомнения, что она в раннем детстве успела внушить ему многие из тех суеверий и предрассудков, к которым его восторженный и унылый нрав и без того был очень склонен. Ему было лет десять, когда она умерла. Что она ему говорила перед смертью, никто не знает, – они были тогда наедине, – но, вероятно, она завещала ему отомстить Сыновьям Тумана: с тех пор он очень пристально этим занимался.

После кончины матери Аллен Мак-Олей стал совсем другим мальчиком. До тех пор он был при ней неотлучно, выслушивал ее россказни о сновидениях, рассказывал ей свои собственные и таким образом питал свое воображение (и без того, вероятно, расстроенное особыми обстоятельствами, которые предшествовали его рождению) всеми дикими и страшными горными суевериями, которыми его бедная мать была одержима со времени трагической смерти своего брата. От такой жизни мальчик стал робок, нелюдим, имел постоянно какой-то дикий, встревоженный вид, любил уединение, прятался по трущобам в лесу и ничего так не боялся, как общества детей одинакового с ним возраста. Помню (я, впрочем, на несколько лет моложе его), как однажды отец привез меня сюда в гости. До сих пор не могу забыть, как этот маленький отшельник чуждался меня и ни за что не хотел принять участие в играх, свойственных нашему тогдашнему возрасту. Помню, как его отец жаловался моему на нелюдимый нрав своего сына и в то же время говорил, что не находит возможным разлучать его с матерью, потому что для его бедной жены этот ребенок не только служит единственной отрадой в жизни, но присутствие его предупреждает, по-видимому, возвращение тех припадков безумия, которые на нее находили прежде, а теперь стали реже и слабее. Но со смертью матери в мальчике произошла коренная перемена. Правда, он все еще был серьезен и задумчив, и по временам на него находили такие полосы рассеянности и безмолвия, которые ясно показывали, что в этом отношении все в нем остается по-прежнему. Но в другое время он сам начал искать общества молодежи своего клана, которого до тех пор положительно чуждался. Он стал принимать деятельное участие в их забавах и упражнениях, и так как был от природы одарен необычайной силой, то вскоре перещеголял как старшего брата, так и других мальчиков значительно старше себя. До тех пор к нему относились с пренебрежением, а тут начали его побаиваться, хоть и не любили. Прежде говорили, что Аллен слабоумный мечтатель, кисляй, а теперь, когда случалось с ним бороться или играть в войну, товарищи жаловались, что он склонен слишком серьезно относиться к игре и часто забывает, что затеянная драка есть только приятельская забава, а не настоящая ссора…

Однако я обращаюсь к невнимательным ушам, – сказал лорд Ментейт, прерывая свое повествование, так как мощный храп капитана служил неоспоримым доказательством того, что он находится в объятиях Морфея.

– Если вы разумеете уши этой хрюкающей свиньи, милорд, – сказал Эндерсон, – то они действительно перестали что-либо слышать; но так как здесь нельзя найти места для более интимных совещаний, я надеюсь, что вы продолжите свой рассказ в пользу нас с Сиббальдом. История этого бедного юноши возбуждает во мне глубокий интерес.

– Итак, – продолжал лорд Ментейт, – Аллен изощрял свою силу и ловкость до четырнадцатилетнего возраста. Около этого времени он стал проявлять самостоятельную волю, независимый нрав и так нетерпеливо относился к малейшему стеснению, что отец его был этим серьезно огорчен и встревожен. Под предлогом охоты он пропадал в лесах по целым дням и ночам, но далеко не всегда возвращался с дичью. Отец его тем более беспокоился, что некоторые из Сыновей Тумана, пользуясь возраставшим брожением в стране, возвратились в свои прежние логовища, а он между тем не считал за нужное возобновлять против них гонения. Но, зная, как они злопамятны и мстительны, он тем более трепетал за Аллена, который легко мог попасться им в руки.

Я сам был в гостях в этом замке, когда разрешились на этот счет все сомнения. Аллен с рассветом ушел в лес, где я тщетно старался его разыскать; настал вечер, ненастный и бурный, а его все не было. Отец его был в мучительной тревоге и собирался наутро послать отряд искать Аллена. Мы сидели за ужином, как вдруг дверь растворилась и Аллен вошел твердой походкой, с гордым и спокойным видом. Зная его неукротимый нрав и боясь припадков умопомешательства, отец не решился выказать своего неудовольствия и ограничился замечанием, что и я ходил на охоту и застрелил жирного оленя, а воротился домой засветло, тогда как Аллен до полуночи пробыл в горах и пришел с пустыми руками. «Полно, так ли? – молвил Аллен свирепо. – У меня есть кое-что, и сейчас вы заговорите иначе».

Только тут мы заметили, что руки у него в крови и на лице брызги крови. С нетерпением ждали мы, что будет. Вдруг он отвернул угол своего пледа и выкатил на стол человеческую голову, только что отсеченную, окровавленную, приговаривая: «Ложись на то место, где прежде лежала голова получше тебя!» В исхудалом лице, рыжей бороде и волосах с проседью отец Аллена и другие узнали голову Гектора, одного из Сыновей Тумана, известного предводителя разбойников, которого все боялись за необычайную его силу и свирепость; он принимал деятельное участие в убийстве лесничего, дяди Аллена, и спасся тогда посредством отчаянной храбрости и проворства, тогда как столько его товарищей было перебито. Можно себе представить наше изумление; но на все наши расспросы Аллен ничего не отвечал, и мы должны были довольствоваться догадками. Однако ясно было, что он сладил с разбойником лишь после ужасной борьбы, потому что у него самого оказалось несколько ран.

После этого отец, конечно, озаботился уберечь его от мщения со стороны разбойников; но ни полученные раны, ни запрещение отца, ни запирание ворот замка и дверей его комнаты не в силах были помешать Аллену отправляться на поиски тех самых людей, которым он был особенно ненавистен. Он убегал по ночам через окно и, в насмешку над тщетными предосторожностями отца, принес один раз еще голову, а в другой раз – две головы Сыновей Тумана. Наконец и эти люди, как ни были они жестоки и отважны, устрашились той упорной ненависти и отчаянной храбрости, с какими Аллен всюду их выслеживал и находил. Так как он никогда ни перед чем не останавливался и препятствий не признавал, они заключили, что жизнь его заколдована или же он находится под особым покровительством сверхъестественной силы. Они говорили, что и ружье, и кинжал, и дурлах[15 - Дурлах – колчан; буквально – мешок (со стрелами). – Примеч. авт.] бессильны против него. Это приписывали, конечно, тем исключительным обстоятельствам, при которых он был рожден. Кончилось тем, что целая шайка отчаянных хайлендеров, человек пять или шесть, в ужасе разбегалась от одного крика Аллена или звука его рога.

Тем временем, однако, Сыновья Тумана продолжали заниматься прежним ремеслом и наносили посильный вред и убытки как самим Мак-Олеям, так и их родным и сторонникам. Это вызвало новую против них экспедицию, в которой и я участвовал; мы расправились с ними довольно успешно, обложив единовременно и верхние и нижние ущелья занимаемой ими местности. Как обыкновенно делается в таких случаях, действовали мы беспощадно: жгли и убивали без разбора. Когда война принимает такой ужасный оборот, часто погибают даже женщины и дети. Спаслась одна только маленькая девочка, да и то по настоятельной моей просьбе: Аллен бросился к ней с обнаженным кинжалом, а она ему улыбнулась. Мы привезли ее в замок, и она здесь выросла под именем Анны Лейл: это самая прелестная маленькая фея, какая когда-либо плясала на мураве при лунном свете. Аллен долго не мог переносить ее присутствия, пока ее необыкновенная наружность не навела его на мысль, что она не состоит в кровном родстве с ненавистным ему племенем, а попала к ним нечаянно, во время их грабительских набегов. Это, пожалуй, возможно, но он-то верит в это как в Священное Писание. Его особенно восхищает ее способность к музыке: и точно, никто в этой стороне лучше ее не играет на клэршахе, то есть на арфе. Замечено, что ее музыка производит благотворное впечатление на Аллена в самые мрачные минуты его припадков, наподобие того, как в древности Давид успокаивал Саула. Но нрав у Анны Лейл такой приятный, ее невинность и веселость так восхитительны, что в замке с ней обращаются скорее как с сестрой хозяина, нежели как с бедной воспитанницей, которую держат из милости. И в самом деле, невозможно ею не заинтересоваться, когда видишь такую искренность и живость, столько грации и кротости…

– Осторожнее, милорд, – сказал Эндерсон с улыбкой, – такие восторженные похвалы могут быть опасны. Этот Аллен Мак-Олей, как вы его описываете, будет нешуточным соперником.

– Вот еще! – сказал лорд Ментейт, рассмеявшись, но краснея в то же время. – Аллен недоступен нежной страсти, а что до меня, – прибавил он серьезно, – неизвестное происхождение Анны мешает мне питать относительно ее серьезные намерения, а ее беззащитность исключает возможность всего другого.

– Речь, вполне достойная вашего благородства, милорд, – сказал Эндерсон. – Но надеюсь, что вы доскажете нам интересную историю?

– Она почти кончена, – молвил лорд Ментейт, – остается прибавить, что всем известная сила и отвага Аллена Мак-Олея, его энергический и неукротимый нрав, а также общераспространенное мнение, поддержанное им самим, будто он сообщается со сверхъестественными существами и может предсказывать будущее, – все это доставляет ему большую власть и влияние над кланом, люди почитают его гораздо больше, чем его старшего брата, который тоже храбрый и молодцеватый хайлендер, но ни в каком отношении не может тягаться со странными и исключительными качествами младшего.

– Да, такой человек, – сказал Эндерсон, – неминуемо должен производить глубокое впечатление на умы хайлендеров. Во всяком случае, милорд, нам необходимо заручиться содействием Аллена. С одной стороны, такая храбрость, с другой – дар ясновидения…

– Тсс… – прошептал лорд Ментейт. – Филин просыпается.

– Вы говорите о ясновидении, сиречь о дейтороскопии? – сказал капитан. – Помню я, блаженной памяти майор Монро рассказывал мне, как Мурдох Мак-Кензи, уроженец Ассента, волонтер в его роте и хороший солдат, предсказал смерть Дональда Тау, из Лохбера, и некоторых других лиц, а также рану самого майора, полученную во время внезапного нападения при осаде Тральзунда.

– Я часто слыхал об этой способности, – заметил Эндерсон, – но всегда думал, что одержимые ею или исступленные фантазеры, или просто обманщики…

– Нет, я бы затруднился причислить к тем или другим моего кузена Аллена Мак-Олея, – сказал лорд Ментейт, – он во многих случаях проявлял большую проницательность и здравомыслие, в чем и вы сегодня могли убедиться, так что исступленным фантазером его нельзя назвать; а его мужественный характер и возвышенные понятия о чести показывают, что он не способен на обман.

– Следовательно, ваше сиятельство вполне верите в его чудесную способность? – спросил Эндерсон.

– Я в ней не вижу ничего сверхъестественного, – возразил Ментейт, – полагаю, что он сам воображает, будто его предсказания суть сверхъестественные внушения каких-то неведомых сил, тогда как это просто выводы разумной сообразительности; все фанатики считают плоды своего воображения вдохновениями свыше… Не знаю, Эндерсон, удовлетворит ли тебя сколько-нибудь мое объяснение, но я ничего другого не могу придумать. А нам давно пора спать после такого длинного и утомительного путешествия.

Глава VI

Тень грядущих событий предшествует им.

    Кэмпбел[83 - Эпиграф взят из поэмы Томаса Кэмпбела «Предостережение Лохиеля».]

Ранним утром следующего дня все гостившие в замке вскочили с постелей. Лорд Ментейт, поговорив с минуту отдельно со своими слугами, обратился к капитану, который, сидя в углу, чистил свои доспехи трепелом и замшей, мурлыча себе под нос старую военную песню, сложенную в честь победоносного Густава Адольфа:

Когда пушки загрохочут, будут ядра пролетать,
Кому честь своя дороже, тот не бойся умирать…

– Капитан Дальгетти, – сказал лорд Ментейт, – пришло время решить, расстаться нам с вами или стать товарищами по службе.