Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Сперва, надеюсь, позавтракаем? – сказал капитан Дальгетти.

– Да я думал, что ваш гарнизон уже на три дня снабжен провиантом, – возразил граф Ментейт.

– Для мяса и овсяных лепешек еще есть место, – отвечал капитан, – а я никогда не пропускаю случая пополнить свои запасы.

– Но, – сказал лорд Ментейт, – ни один разумный полководец не потерпит в своем лагере нейтральных флагов дольше, чем того требует осторожность; поэтому и нам необходимо скорее узнать точное ваше мнение, чтобы сообразно этому дать вам пропуск для безопасного отсюда выезда или официально приветствовать в вас нового товарища.

– Это справедливо, – сказал капитан, – а потому не буду оттягивать капитуляцию посредством ложных переговоров, как то отлично проделал сэр Джемс Рамсей при осаде Ганнау в лето от Рождества Христова тысяча шестьсот тридцать шестое; откровенно говоря, если ваше жалованье окажется мне так же по вкусу, как провиант и ваша компания, то я готов хоть сейчас присягнуть вашему знамени.

– Жалованье, – сказал лорд Ментейт, – мы теперь можем назначить очень небольшое, потому что оно должно выплачиваться из того общего фонда, который мы собрали между собой с тех, кто мог что-нибудь дать. В звании майора и адъютанта я не в состоянии предложить капитану Дальгетти более полуталера в сутки.

– Черт бы побрал все эти половинки да четверти! – сказал капитан. – Кабы меня спросили, я бы так же не согласился на раздел пополам этого талера, как женщина на суде Соломона не соглашалась разрубить собственное детище.

– С той разницей, капитан, что вы все-таки охотнее согласились бы взять полталера, чем уступить его целиком другому… Впрочем, в дополнение я могу вам обещать другую половину по окончании кампании.

– Уж эти мне дополнения, – молвил капитан Дальгетти, – вечно их обещают и никогда ничего из этого не выходит! Что Испания, что Австрия, Швеция – все одну песенку поют. Ох, вот уж дай бог здоровья голландцам: хоть они и свиньи, и в военную службу никуда не годятся, а платят хорошо. А все-таки, милорд, будь я только уверен, что моя родовая вотчина Драмсуокит досталась в руки какого-нибудь негодяя ковенантера и что его, в случае вашего успеха, можно будет признать изменником и, следовательно, отобрать у него имущество, я так высоко ценю прелесть этого плодородного местечка, что, пожалуй, из-за этого пошел бы воевать заодно с вами.

– Я, кажется, могу разрешить недоумение капитана Дальгетти, – сказал Сиббальд, второй слуга Ментейта, – если его родовая вотчина Драмсуокит есть то самое длинное болото этого имени, лежащее миль на пять к югу от Абердина, то я знаю, что его недавно купил Элиас Стракан, отъявленный мятежник и ковенантер.

– Вишь, корноухий пес! – воскликнул в ярости капитан. – С чего он вздумал покупать наследственное имение, принадлежавшее нашей фамилии в течение четырехсот лет? Cynthius aurem vellet[16 - Кинфий дернет за ухо (лат.).], как говорилось у нас в маршальской коллегии, то есть это значит, что я его за уши вытащу из дома моего отца. Ну, милорд Ментейт, теперь я ваш, рука моя, меч, тело и душа – ваши, пока не разлучит нас смерть или до конца предстоящей кампании, судя по тому, что прежде произойдет.

– А я, – сказал молодой граф, – скрепляю наш договор выдачей месячного жалованья вперед.

– Этого более чем достаточно, – сказал Дальгетти, пряча деньги в карман. – А теперь я сойду вниз, надо посмотреть, в порядке ли мое боевое седло, справить всю амуницию, задать Густаву корм да сообщить ему, что мы опять поступили на службу.

– Вот каков наш любезный новобранец, – сказал Ментейт Эндерсону, когда капитан вышел из комнаты, – боюсь я, как бы он нас не осрамил.

– По нашему времени он человек довольно обыкновенный, – сказал Эндерсон, – без таких молодцов нам вряд ли удастся провести наше предприятие до конца.

– Сойдем же и мы вниз, – сказал лорд Ментейт, – посмотрим, каково идет наш сбор; мне кажется, в замке начинают пошевеливаться.

Войдя в зал, куда за ним последовали на почтительном расстоянии оба слуги, лорд Ментейт поздоровался с Ангусом Мак-Олеем и с его английскими гостями, между тем как Аллен, сидевший на вчерашнем месте у огня, ни на кого не обращал ни малейшего внимания.

Старый Дональд поспешно ворвался в зал, говоря:

– Посланный от Вих-Алистера Мора[17 - Родовое имя Мак-Дональдов из Гленгарри. – Примеч. авт.]; к вечеру он будет здесь!

– А много ли с ним народу? – спросил Мак-Олей.

– От двадцати пяти до тридцати человек, – отвечал Дональд, – обычная его свита.

– Навали побольше соломы в большом сарае, – сказал лэрд.

Вбежал другой служитель и доложил о приближении сэра Гектора Мак-Лина с многочисленной свитой.

– Отведи им помещение в сушильне, – сказал Мак-Олей, – да смотри, чтобы они не встречались с Мак-Дональдами, – они друг друга недолюбливают.

Дональд в эту минуту снова появился с вытянутым лицом.

– Точно сбесился народ, – сказал он, – должно быть, все хайлендеры поднялись сразу. Вон, говорят, через час сюда прибудет Ивен Ду из Лох-Ила, и с ним один бог ведает сколько молодцов.

– Этих тоже в большой сарай с Мак-Дональдами! – приказал хозяин.

После этого беспрестанно докладывали о прибытии того или другого вождя, из которых и беднейший посовестился бы выйти из дому, не имея при себе, по крайней мере, шести или семи человек прислуги. При каждом новом докладе Ангус Мак-Олей приказывал отводить им помещения, то конюшни или сеновал, то скотный двор или амбары, словом, все до одной службы и хозяйственные строения распределялись для ночлега новоприбывшим гостям. Наконец, когда все места были заняты, пришел еще Мак-Дугал из Лорна, и хозяин оказался в большом затруднении.

– Что мы будем делать, Дональд? – сказал он. – В большом сарае, пожалуй, уместилось бы еще человек пятьдесят, если уложить их там потеснее; но тогда они передерутся из-за мест, могут взяться за ножи, и наутро мы увидим вместо людей одну мясную окрошку.

– Из-за чего вы хлопочете? – сказал Аллен, вскочив с места и подходя с обычной своей суровой резкостью. – Разве у нынешних шотландцев тела нежнее и кровь благороднее, чем у их отцов? Вышиби дно у бочки с асквибо[84 - Асквибо (гэльск.) – шотландская водка, изготовляемая домашним способом.] – вот тебе и кровать! Вместо одеяла покроются пледами, вместо подушки – охапка вереска, вместо полога – чистое небо… Чего им больше? Хоть еще тысяча человек придет – и то не станут жаловаться на тесноту: на широких лугах простора довольно!

– Аллен совершенно прав! – сказал его старший брат. – Вот странность, – продолжал он, обращаясь к Месгрейву, – ведь Аллен, между нами сказать, немного помешан, а иногда он оказывается умнее нас всех. Посмотрите на него теперь.

– Да, – продолжал Аллен, вперив мрачный взор в противоположную стену зала, – пусть начинают с того же, чем кончат… много их будет ночевать там… на вересковых полях… и когда подуют осенние ветры, они будут лежать неподвижно… и не почувствуют ни стужи, ни жесткого ложа.

– Зачем ты заранее возвещаешь такие вещи, брат? – сказал Ангус. – Это может принести несчастье!

– А ты какого же счастья ждешь? – сказал Аллен, и вдруг глаза его напряженно расширились, как будто хотели выскочить из орбит, по всему телу пробежала судорожная дрожь, и он упал на руки Дональда и брата, которые знали свойства его припадков и поспешили поддержать его. Они усадили его на скамью и поддерживали до тех пор, пока он не очнулся и был в состоянии говорить.

– Ради бога, Аллен! – сказал ему брат, знавший, какое ужасное впечатление могут произвести его таинственные речи на многих гостей. – Не говори ничего такого, что может обескуражить нас.

– Разве я вас обескураживаю? – сказал Аллен. – Пусть каждый идет навстречу своей судьбе, как и я пойду. Чему быть, того не миновать… И еще много будет славных битв, и мы победоносно пройдем много полей, пока достигнем рокового места… или черной плахи.

– Какого места? Какой плахи? – воскликнули несколько голосов, потому что в горных округах Аллена считали действительно за ясновидящего.

– Сами узнаете, и слишком скоро узнаете! – ответил Аллен. – Не говорите со мной. Ваши вопросы утомляют меня.

Он прижал руку ко лбу, оперся локтем о свое колено и погрузился в глубокое раздумье.

– Пошли за Анной Лейл и ее арфой, – шепнул Ангус своему слуге. – Джентльмены, покорно прошу следовать за мной, кто не боится нашего хайлендерского завтрака.

Все пошли за гостеприимным хозяином, за исключением лорда Ментейта, который остался в глубокой амбразуре одного из окон зала.

Вскоре появилась Анна Лейл, и, увидев ее, нельзя было не согласиться с точностью описания лорда Ментейта, говорившего, что она – прелестнейшая маленькая фея, когда-либо плясавшая на мураве при лунном свете. Она была значительно ниже обыкновенного женского роста, и это придавало ей такую моложавость, что можно было принять ее за тринадцатилетнюю девочку, хотя ей было почти восемнадцать лет. Но ее лицо, ручки, ножки были так изящны и так гармонировали с ее легкой фигурой, что сама Титания[85 - Царица фей Титания – персонаж комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». У Овидия Титания – богиня Диана.] не могла бы найти себе более достойного олицетворения. Ее белокурые волосы густыми локонами рассыпались вокруг головы, и их золотисто-пепельный оттенок шел как нельзя более к белизне ее кожи и простодушному, радостному выражению ее лица. Если к этим привлекательным чертам мы прибавим, что эта сиротка была самым веселым и счастливым существом в мире, то читатель не удивится тому, что всякий, видевший ее, проникался к ней сочувствием. И точно, она решительно была всеобщей любимицей и, когда находилась среди грубых обитателей замка, производила, по поэтическому выражению самого Аллена, впечатление «солнечного луча, озарившего угрюмое море», – так невольно передавалось окружающим ее радостное и ясное настроение.

Войдя в комнату и увидев лорда Ментейта, Анна улыбнулась и покраснела, а он подошел к ней и ласково пожелал ей доброго утра.

– Доброго утра и вам, милорд, – отвечала она, протягивая ему руку, – не часто мы вас нынче видим в замке, да и теперь, боюсь, приехали вы не с мирной целью.

– Во всяком случае, я не с тем приехал, чтобы нарушать вашу гармонию, Анна, – сказал лорд Ментейт, – хотя в другом месте мое появление и может внести раздор. Мой кузен Аллен теперь нуждается в вашей помощи: утешьте его своей музыкой и звуками вашего голоса.

– Мой избавитель, – сказала Анна Лейл, – имеет все права на мои слабые таланты… Но и вы также, милорд, ведь и вы мой спаситель, и вам я даже больше обязана за спасение жизни, которая сама по себе ничего бы не стоила, если бы я не могла иногда пригодиться моим покровителям.

С этими словами она села на другой конец той скамьи, на которую посадили Аллена Мак-Олея, и, настроив свой клэршах, то есть маленькую арфу около тридцати дюймов вышиной, начала петь, аккомпанируя себе на этом инструменте. Пела она старинную гэльскую мелодию, да и слова были на гэльском наречии и притом очень древнего происхождения; но мы прилагаем перевод их, сделанный Макферсоном-младшим[86 - Макферсон-младший – лицо, придуманное Вальтером Скоттом.], эсквайром, из Гленфоргена, и, хотя перевод облечен в английские стихи, надеемся, что он окажется не менее точным, нежели знаменитый перевод Оссиана, сделанный Макферсоном-старшим[87 - …знаменитый перевод Оссиана, сделанный Макферсоном-старшим. – Имеются в виду «Сочинения Оссиана» шотландского поэта Джеймса Макферсона (1736–1796), выдавшего свою обработку древних кельтских легенд за поэзию Оссиана, легендарного кельтского героя и певца, жившего, по преданию, в III в.].

1

Птицы зловещие, гады ползучие,
Филины, совы и мыши летучие,
Дайте больному теперь отдохнуть: