Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Она права, Аллен, – сказал лорд Ментейт, – конец этой песни справедливо указывает на то, чем кончаются наши попытки прозревать будущее.

– Она ошибается, милорд, – сказал Аллен сурово. – Хотя вы, так легко относящийся к моим предсказаниям, быть может, и не доживете до их осуществления… Не смейтесь так презрительно, – продолжал он, сам себя прерывая, – а впрочем, смейтесь сколько угодно, все равно скоро перестанете смеяться.

– Твои видения меня не устрашают, Аллен, – сказал Ментейт. – Как бы коротко ни довелось мне пожить, нет того ясновидящего хайлендера, который мог бы заранее знать мой конец…

– Ради бога, – прервала его Анна Лейл, – ведь вы знаете его натуру, он не терпит противоречий…

– Не опасайся меня, – сказал Аллен, прерывая ее, – теперь я спокоен и тих… Что до вас, милорд, – продолжал он, обращаясь к Ментейту, – мои глаза искали вас на полях битвы… там, где жители гор и жители равнин усеяли поле так же густо, как вон те грачи, что сели на деревья. – Тут он указал в окно на группу старых деревьев, покрытую стаями грачей. – Искал я среди них, но не нашел вашего трупа… Потом глаза мои искали вас в куче обезоруженных и связанных пленников… Их притащили к зубчатой стене древней и мрачной крепости… Ружья палят… залпы следуют один за другим… Пленники падают рядами, валятся, как осенние листья… Но среди них вас тоже нет… Дальше воздвигают эшафот… ставят плаху… пол посыпают опилками… готов и священник… он развернул книгу. Тут же и палач со своей секирой… Но и там мои глаза не находят вас…

– Стало быть, мне на роду написано быть повешенным? – сказал лорд Ментейт. – Жаль, лучше бы они не надевали мне петлю на шею, хотя бы из уважения к моему наследственному сану.

Он произнес эти слова довольно небрежно, но не без любопытства и, казалось, ждал, какой на это последует ответ, ибо жажда заглянуть в будущее часто разбирает и тех, кто отрицает веру в предсказания и не признает их возможности.

– Ваш сан, милорд, не подвергнется никакому позору, и вы умрете не постыдной смертью. Три раза видел я, как хайлендер ударял вас кинжалом в грудь… Такова и будет ваша судьба.

– Так опиши мне его наружность, – сказал лорд Ментейт, – тогда я избавлю его от труда исполнять твое пророчество, всадив в него пулю или шпагу, лишь бы плед его не оказался непроницаем.

– Ваше оружие ни к чему не послужит, – сказал Аллен, – а тех сведений, которые вы желаете получить, я не могу сообщить вам, потому что видение каждый раз отвращало от меня лицо свое.

– Ну, так и быть, – сказал лорд Ментейт, – пусть это останется неизвестным. Однако я сегодня с большим удовольствием пообедаю, окруженный пледами, дирками и килтами.

– Может быть, – сказал Аллен. – Быть может, и то хорошо, что вы в состоянии будете наслаждаться этими минутами, которые для меня уже отравлены ожиданием грядущих бедствий… Но повторяю вам, что вот оружие, точно такое оружие, – прибавил он, дотрагиваясь до рукоятки своего кинжала, – будет причиной вашей гибели.

– А между тем, – сказал лорд Ментейт, – посмотри, Аллен, как ты напугал Анну Лейл: ее щечки совсем побледнели!.. Оставим этот разговор, друг мой, и пойдем посмотреть на то, в чем мы с тобой оба знаем толк, а именно посмотрим, как идут наши боевые приготовления.

Они присоединились к Ангусу Мак-Олею и к английским гостям, и в завязавшихся тотчас военных рассуждениях Аллен обнаружил такую ясность ума, верность суждений и точность сведений, которые совсем не вязались с мистическим настроением, проявленным им еще так недавно.

Глава VII

Разгневанный Альбин свой меч обнажит,
И вкруг него клан, словно улей, жужжит;
А Ранальд бесстрашный и гордый Морей
Как раз подоспеют с дружиной своей…

    Кэмпбел

В это утро замок Дарнлинварах представлял поистине оживленное и воинственное зрелище.

Каждый из вождей являлся во главе своей свиты, которая по численности являла не более как обычную его личную гвардию, непременно сопровождавшую хозяина во всех важных случаях жизни. Тотчас по прибытии вождь здоровался сначала с владельцем замка, потом с другими вождями, с которыми обходился или донельзя дружелюбно и ласково, или с надменной вежливостью, судя по тому, в какой степени дружбы или вражды состояли в последнее время их кланы. И всякий из вождей, как бы ни было ничтожно его относительное значение, требовал, чтобы остальные выказывали ему все знаки почтения, на какие имеет право самостоятельный и независимый князек. Между тем наиболее сильные и могущественные из них, чуждавшиеся друг друга вследствие недавних ссор или исконной распри, считали политичным тем с большей любезностью обращаться с наименее могущественными из своих собратий, дабы, в случае надобности, обеспечить себе в их лице благоприятелей и союзников. Таким образом, это сборище шотландских вождей имело большое сходство со старинными имперскими сеймами, где малейший какой-нибудь фрейграф, владения которого ограничивались каменным замком на голой скале да сотней десятин земли, таскал за собой целый штаб и свиту, требовал себе почетного места в среде имперских сановников и почестей, воздаваемых самостоятельному государю.

Прислуга этих вождей разместилась порознь, насколько позволяли обстоятельства и размеры помещений, но при каждом из начальников оставался его собственный паж, следовавший за ним как тень и обязанный исполнять все, чего бы ни потребовал его властелин.

Вне замка происходила довольно своеобразная сцена. Хайлендеры, пришедшие с различных островов, из горных ущелий и долин, издали глазели друг на друга, кто с мыслью о соревновании, кто с живым любопытством, а кто и с явным недоброжелательством. Но самой удивительной особенностью этого сборища, по крайней мере с точки зрения южан, было состязание музыкантов на волынках. Эти воинственные менестрели, из которых каждый был глубоко убежден как в превосходстве своего племени, так и в чрезвычайной важности своей профессии, сначала исполняли свой пиброх[88 - Пиброх – мелодия для волынки у шотландских горцев.], становясь перед фронтом своего клана. Но потом, по примеру тетеревов, которые, по отзывам охотников, к концу сезона собираются стаями, будучи привлекаемы победным кликом своих собратий, так же и эти музыканты, распустив свои пледы и тартаны на тот же победоносный фасон, как тетерева топорщат свои перья, начали понемногу подходить друг к другу поближе, чтобы доставить соперникам возможность послушать, как они искусны. Подходя таким образом один за другим, почти без перерыва и обдавая друг друга гордыми и вызывающими взглядами, они важничали и наигрывали каждый свою любимую мелодию, извлекая из своих крикливых инструментов такие пронзительные звуки, что, если бы за десять миль оттуда был похоронен какой-нибудь итальянский музыкант, он бы выскочил из могилы и убежал подальше.

Между тем в большом зале замка происходило совещание вождей. Среди них находились и самые значительные из горных начальников, привлеченные сюда кто усердием к интересам короля, а кто ненавистью к возрастающему влиянию маркиза Аргайла, который становился все могущественнее и начинал оказывать невыносимое давление на своих соседей хайлендеров. Этот государственный человек, одаренный большими способностями и облеченный обширными полномочиями, в то же время имел недостатки, возбуждавшие сильнейшее неудовольствие между вождями хайлендеров. Так, его благочестие носило характер мрачный и фантастический, его честолюбие казалось ненасытным, а многие из его подчиненных жаловались на его скупость и скаредность. Необходимо прибавить, что, хотя он был настоящий горец и принадлежал к семейству, которое и до него, и после него было знаменито своей храбростью, носились слухи, что Джиллиспай Грумах[18 - Грумах означает «урод». Это прозвище он получил вследствие того, что глаза у него были косые, а у горцев каждый человек имеет свою кличку, и других титулов они не признают. – Примеч. авт.] был гораздо отважнее, сидя в своем кабинете, нежели на ратном поле. И он, и все его племя были особенно ненавистны Мак-Дональдам и Мак-Линам, двум многочисленным кланам, которые исстари враждовали между собой, но оба одинаково терпеть не могли Кэмпбелов, или, как их называли, Сынов Диармида.

Некоторое время собравшиеся вожди безмолвствовали, ожидая, чтобы кто-нибудь объяснил, зачем они собрались. Наконец один из самых могущественных открыл заседание, сказав:

– Мы созваны сюда, Мак-Олей, для совещания о важных делах, касающихся интересов короля и государства; просим сообщить нам, кто же возьмется изложить перед собранием обстоятельства дела?

Мак-Олей, не отличавшийся ораторским искусством, выразил желание, чтобы эту обязанность взял на себя лорд Ментейт.

Очень скромно, но с большим воодушевлением молодой лорд начал речь. Он сожалел, что не более его известный и опытный человек предложит то, что он имеет предложить. Но раз ему досталась честь излагать собранию свое мнение, он скажет вождям: тот, кто желает сбросить с себя постыдное ярмо, которое фанатизм желает закрепить на их шеях, не должен терять ни минуты.

– Ковенантеры, – говорил он, – уже два раза бунтовали против своего государя; они вынудили от него все возможные льготы, какие только могли придумать; их начальники осыпаны почестями и милостями; потом, когда его величество изволил посетить свою родину и возвращался в Англию, они же торжественно возвестили, что «довольный король приехал от довольного народа»; и после всего этого, без малейшего повода к национальному неудовольствию, вследствие гнусных подозрений, одинаково позорящих особу короля и лишенных всякого основания, они посылают целую армию на помощь английским мятежникам, до которых Шотландии столь же мало дела, как и до военных событий в Германии. И хорошо еще, – продолжал лорд Ментейт, – что поспешность, с которой они выполнили эту изменническую проделку, помешала шайке, захватившей в свои руки управление Шотландией, рассмотреть опасность, которой они тем самым себя подвергли. Армия, посланная в Англию под начальством старого Ливена, состоит из старейших их солдат, из лучших сил того войска, что набиралось в Шотландии во время двух последних войн…

Тут капитан Дальгетти хотел встать и перечислить, сколько именно ветеранов, опытных офицеров, набравшихся опыта в германских войсках, находилось теперь в армии графа Ливена, как ему доподлинно было известно. Но Аллен Мак-Олей, одной рукой придержав его на месте, приложил палец другой руки к губам в знак молчания и хотя не без труда, однако принудил его не вмешиваться. Капитан Дальгетти посмотрел на него с презрительным негодованием, не произведшим на его соседа никакого впечатления, и лорд Ментейт беспрепятственно продолжал свою речь.

– Настоящая минута, – сказал он, – подает особенно удобный случай каждому шотландцу показать, что упрек, недавно сделанный отчизне, вызван своекорыстным честолюбием нескольких беспокойных интриганов, а также бессмысленным фанатизмом пасторов, с высоты пятисот церковных кафедр сеющих смуту по всей низине Шотландии.

Далее Ментейт говорил, что у него есть письма об этом предмете от маркиза Гентли и он может показать их каждому из присутствующих в отдельности. Этот вельможа, столь же преданный престолу, как и могущественный, обещал самым энергическим образом содействовать общему делу; в том же смысле высказался и могучий граф Сифорт. Такие же решительные обещания получены от графа Эрли, от семейства Огильви из Ангусшира; и нет сомнения, что все они, а также все члены фамилий Гей, Лейт, Бернет и других благородных джентльменов вскоре сядут на коней и образуют корпус, более чем достаточный для устрашения северных ковенантеров, которые имели уже случай испытать их доблесть в известной стычке, прозванной в народе Турифским побоищем. К югу от Форта и Тэя у короля немало приверженцев, угнетенных подневольной присягой, принудительными рекрутскими наборами, тяжелыми налогами, несправедливо налагаемыми и неравномерно взимаемыми; они стонут от деспотического управления ковенантерских комитетов, от нахального вмешательства в их частную жизнь пресвитерианских пасторов и только того и ждут, чтобы взвилось королевское знамя, дабы присоединиться к нам с оружием в руках. Дуглас, Тракэр, Роксбург, Юм – все сторонники короля и, конечно, сумеют составить противовес ковенантерскому влиянию на юге; а из числа здесь присутствующих двое знатных и знаменитых джентльменов из северных провинций могут поручиться за усердное содействие Камберленда, Уэстморленда и Нортумберленда. Против стольких доблестных джентльменов южные ковенантеры могут выставить лишь самое неискусное войско: в западных графствах им придется брать рекрутов из вигаморов, а на равнине никого не останется, кроме батраков и простых пахарей. Что до западных гор, то ковенантеры располагают там исключительно одним только приверженцем, всем известным и столь же ненавистным. Но кто же, окинув взором этот зал и видя стольких вождей, блистающих доблестью, могуществом, знатной породой, может усомниться в том, что они могут осилить и самое многочисленное войско, какое способен выставить против них Джиллиспай Грумах?

В заключение лорд Ментейт прибавил, что собраны значительные суммы денег и боевых снарядов для армии (тут Дальгетти насторожил уши); что некоторые опытные офицеры, побывавшие на войне в германских войсках, взялись обучить новобранцев, могущих нуждаться в воинской дисциплине; один из таких офицеров даже присутствует в настоящем собрании (тут капитан выпрямился и обвел взглядом весь зал); из Ирландии ожидаются тоже значительные подкрепления, так как многочисленный корпус, отряженный графом Энтримом из Ольстера, благополучно высадился на шотландский берег, с помощью людей клана Ранальда взял и укрепил замок Мингарри, и, невзирая на попытки Аргайла преградить им путь, они теперь полным ходом идут сюда, к месту общего сбора.

– Итак, – продолжал Ментейт, – остается лишь пожелать, чтобы благородные вожди, здесь собравшиеся, отложив в сторону все мелочные соображения, образовали искренний и тесный союз ради общего дела; пусть они разошлют по своим кланам огненные кресты[89 - Огненные кресты – сигнал тревоги шотландских горных кланов, который в случае внезапной войны передавался бегущими гонцами от селения к селению.], чтобы как можно быстрее собрать все свои силы и сплотиться так скоро, чтобы неприятель не мог ни приготовиться к отпору, ни опомниться от того ужаса, в который должны повергнуть его первые звуки пиброхов. Я сам, хотя далеко не из первых в Шотландии по части богатства и могущества, тем не менее чувствую, что обязан поддержать достоинство старинного дворянского рода и независимость древней и благородной нации, и для этой цели не пожалею ни жизни своей, ни имущества. Если те, кто гораздо могущественнее меня, выкажут столько же энергии и готовности служить общему делу, я уверен, что мы заслужим благодарность своего государя и признательность потомства!

Громкие рукоплескания были ответом на эту речь лорда Ментейта и доказательством общего сочувствия к выраженным им мыслям; но когда одобрительные возгласы замолкли, вожди продолжали переглядываться между собой, как будто сознавая, что еще далеко не все сказано. Пошептавшись с соседями, один из вождей, пожилой старик с седой головой, но не из числа знатнейших, взялся быть выразителем общих ожиданий.

– Тан Ментейтский, – сказал он, – вы хорошо сказали; и среди нас нет никого, в чьей груди не горели бы те же пламенные чувства. Но не одной силой выигрывается битва; чтобы одержать победу, мало руки воина, нужна и голова полководца. Спрашиваю вас, кто же поднимет и будет держать знамя, вокруг которого вы зовете нас собраться и сплотиться? Разве мы можем выставить в поле своих детей и цвет нашей фамильной молодежи, не узнав сперва, чьему руководству мы их поручаем? Это было бы все равно что посылать их на бойню, тогда как по законам божеским и человеческим мы призваны их охранять. Где королевское повеление, в силу которого верноподданные обязаны являться с оружием в руках? Мы люди простые, неученые, но кое-что знаем о правилах ведения войны, да и о законах своего отечества все-таки имеем понятие, так что и не подумаем нарушать мир Шотландии, иначе как по особому повелению короля, и не будем браться за оружие, пока не будет у нас вождя, достойного командовать такими людьми, какие здесь собрались!

– Где вы найдете такого вождя, – сказал другой, вскакивая с места, – если не изберете Властелина Островов, имеющего прирожденное, наследственное право предводительствовать всеми кланами хайлендеров; а кто же здесь представитель этой власти, как не вождь рода Вих-Алистера Мора?..

– Я согласен с первой частью речи, – подхватил еще один вождь, с оживлением перебивая предыдущего, – но с какой стати Вих-Алистер Мор будет представителем Властелина Островов? Пусть он прежде докажет, что его кровь краснее моей!

– Это доказать нетрудно, – сказал Вих-Алистер Мор, положив руку на широкую рукоятку своего клеймора.

Лорд Ментейт бросился между ними, умоляя помнить, что интересы Шотландии, свобода их родины и благо короля должны быть в их глазах важнее их личных препирательств насчет происхождения, знатности и первенства. Многие из горных вождей, не желавшие признавать главенства ни одного из своих собратий, высказались в том же духе, и всех энергичнее оказался знаменитый Ивен Ду.

– Я пришел с моих озер, – сказал он, – устремился, как поток по горному склону, не затем, чтобы возвращаться назад, а затем, чтобы идти дальше и выполнить мое назначение. Если мы станем оглядываться назад да заявлять свои претензии, немного будет от нас толку для Шотландии и для короля Карла. Я подам свой голос за того полководца, которого назначит нам король и который, без сомнения, будет обладать всеми качествами, какие нужны для командования людьми, подобными нам. Он должен быть высокой породы, иначе для нас унизительно повиноваться ему, умен и опытен, чтобы не погубить даром наш народ, храбрейший из храбрых, чтобы за ним не пострадала наша честь, умерен, тверд, мужествен, чтобы держать нас в тесном и дружном союзе. Таков должен быть человек, которому доведется быть нашим предводителем. Тан Ментейтский, можете ли вы сказать, где найдется такой человек?

– Такой только один и есть, – сказал Аллен Мак-Олей и, положив руку на плечо Эндерсона, стоявшего за спиной лорда Ментейта, прибавил: – И вот он, между нами!

Общее удивление присутствовавших выразилось в негодующем ропоте; тогда Эндерсон, откинув с головы капюшон, покрывавший часть его лица, выступил вперед и сказал:

– Я намеревался еще несколько минут быть безмолвным свидетелем этого интересного препирательства, но приятель мой поспешил и принудил меня открыться раньше, чем я желал. Достоин ли я этого почетного звания, которое возложено на меня в этом документе, выяснится после того, как мне удастся свершить что-нибудь на пользу короля. Вот патент с приложением большой королевской печати, повелевающий Джемсу Грэму, графу Монтрозу, принять начальство над теми войсками, которые призываются на службу его величества в здешнем королевстве.

Громкий крик одобрения вырвался из груди всего собрания. И точно, помимо Монтроза не было ни одного человека настолько знатного, чтобы эти горделивые горцы согласились ему повиноваться. Его закоренелая и наследственная ненависть к маркизу Аргайлу была порукой, что он поведет дело достаточно энергично; а всем известные его военные способности и испытанная храбрость подавали надежду, что он сумеет привести его к благополучному исходу.

Глава VIII

Заговор наш поистине отличный и ведется как нельзя лучше, друзья верны и надежны; чего же больше, когда предприятие хорошо и исполнители хороши!

    Шекспир. «Король Генрих IV»[90 - «Король Генрих IV» – историческая хроника Шекспира. Эпиграф взят из монолога Хотспера (акт II, сц. 3).]

Как только смолкли всеобщие радостные и удивленные восклицания, присутствующих попросили замолчать и выслушать чтение королевского повеления; до этой минуты все вожди были в шапках, потому что ни одному не хотелось первому обнажить голову; но тут, из почтения к высочайшему предписанию, все сразу сняли шапки.

Документ был написан ясно и вразумительно, графу Монтрозу давались весьма широкие полномочия: призывать к оружию подданных ради усмирения настоящего мятежа, возбужденного различными изменниками и бунтовщиками против особы короля, к очевидному ущербу верноподданнической преданности и к нарушению замирения между обоими королевствами. Далее повелевалось всяким второстепенным властям повиноваться Монтрозу и оказывать ему всяческое содействие; ему же даровалось право издавать приказы и прокламации, наказывать за неисправности, миловать преступников, назначать и смещать губернаторов и комендантов. Словом, это был документ, облекавший Монтроза самыми широкими полномочиями, какие монарх может даровать подданному. Когда чтение кончилось, собравшиеся вожди одобрительными криками засвидетельствовали свою готовность подчиниться воле государя.